А еще во Флоренции мы играли. Сложилась у приехавших сюда за счет итальянского налогоплательщика русских, байеров, журналистов (такова уж для итальянцев важность выставки Pitti Immagine), сама собой игра. После очередного показа мы окидывали взором мир окрест и спрашивали друг друга: «А представляешь, если бы мэром Флоренции был Лужков?» — «Mamma mia!»
Нет, ну на минуту поставьте себя на наше место. Вот вы на приеме, устроенном патриархом моды Роберто Капуччи, на вилле Бардини, на высоком левом берегу Арно — том же, где дворец Питти. В залах старого дома выставлены запредельной красоты платья. Из этих залов с бокалом шампанского вы спускаетесь в прекрасный сад, любуясь садящимся в sfumato солнцем и видом на город. Вот галерея Уффици. Вот вдоль Арно вышагивают белые цапли. Вот внизу района Ольтрарно стоят бедняцкие дома с сушащимся в окнах бельем, однако они тоже прекрасны, потому что это старые дома, они многое помнят. И тут вы задаете друг другу вопрос: «А вот что было, если бы мэром Флоренции был Лужков?» — и заходитесь в гомерическом хохоте. «Палаццо Строццо?» — «Сначала он бы сгорел, потом воспроизвели бы в монолите и устроили мегамаркет!» — «Санта-Мария Новелла?» — «Рядом начали бы уплотнительную застройку, собор пошел бы трещинами, воспроизвели бы в монолите, устроив подземный паркинг!»
И уж совсем истерика с нами случилась, когда мы представили, что сделал бы Лужков с Понте Веккьо, самым древним сохранившимся мостом Европы, построенным в 1345 году. Понте Веккьо и сегодня, как 660 лет назад, застроен угрожающе нависающими над водой лавками в несколько уровней, и даже дилетант легко представит, как это впечатляюще выглядит, если удосужился посмотреть «Парфюмера».
Нас и вправду корчит от смеха: ведь невозможно вообразить, чтобы сегодняшняя московская (а шире — российская) власть не признала бы аварийной и не потребовала бы немедленного сноса рухляди, что мокнет в воде 6 с лишним веков! Не Лужков с аварийностью — так Митволь с водоохранной зоной. Что, спрашивается, париться по поводу истории? Прикажут — перепишут. И воспроизведут в монолите. Тем более история у итальянцев нам не нужная. Вот, скажем, устроил Козимо Медичи, герцог Тосканский, в XVI веке внутри моста крытый переход, чтобы ходить в гости к сыну на другой берег. А проход, ныне известный как коридор Вазари, пришлось сделать кривым, потому как какие-то граждане, проживавшие на линии его прокладки, наотрез отказались жилплощадь освобождать. И вот — представляете?! — всесильные Медичи ничего не смогли с бунтовщиками поделать. Их бы да в Южное Бутово! (Новый взрыв хохота.) И вос… (смех) про… (хохот) извести… (ой, мамочки!) в моноли… (ой, ой, ой!).
***Вечером, после шоу белья от Биккембергса (в здании бывшего вокзала Леопольда человек пятьдесят мужиков в одних белых трусах картинно застыли на подиуме, изредка меняя позы под «Лебединое озеро». Когда Чайковский сменяется прогрессив-хаусом, в зале гаснет свет, и в бликах фотовспышек становится ясно, что мужики снимают трусы. Женщины радостно визжат. Когда свет включается, видно, что белые лебеди сменились черными: в смысле цвета трусов. Ты ходишь вокруг подиума опять же с шампанским, испытывая чувства, которые испытывала, должно быть, рыба в СССР по четвергам, когда был рыбный день, — так вот, вечером мы гуляем по городу.
Наша гостиница — на окраине, у старых городских ворот. Идти до окраины минут 15. Флоренция — город маленький. Пять веков назад — то есть тогда, когда на местный рынок нельзя было зайти, чтобы не наступить на ногу либо Микеланджело, либо Караваджо, — здесь обитали 200 тысяч человек, а сейчас всего в два с половиной раза больше. Зато туристов приезжает каждый год по пять штук на местного жителя.
Туристы — народ восторженный, но глупый. Им подавай непременно вековую седину, старые фрески, они без ума от Леонардо и Бронзино, от странных историй и темных времен. А обмануть народец ничего не стоит. Видел я, как в Москве туристы охали у фальшивой Иверской часовни (воспроизведена в монолите) и якобы Китай-города (аналогично). Да и сам охал, приняв по глупости в Риме возвышающийся над Форумом многоколонный монумент Витторио Эммануила (новодел, историзм, конец XIX века) за камни Возрождения. Отчего гид ужасно смущался и говорил, что «эту пошлость» сами римляне презрительно называют «пишущей машинкой».
Собственно, чтобы предотвратить обман дилетантов, не так давно архитекторы мира подписали так называемую Венецианскую хартию (Россия, кстати, к ней присоединилась). Суть в том, чтобы защитить историю от подделок. Когда старые камни рушатся, их нельзя заменять копией. Если Колизей и Форум погибли, можно либо демонстрировать их могилу, либо строить на могиле, условно говоря, небоскреб. Что тоже есть памятник времени, только другому. Но возводить копию Колизея — нельзя, как вывешивать, скажем, в Уффици фальшивого Караваджо, прикрываясь тем, что оригиналы велел сжечь Савонарола (тоже, кстати, был мэром Флоренции. Пока недовольные сограждане его самого не сожгли). Историческая подлинность состоит в том, что история не переигрывается назад.
Ни в монолите, ни в кирпиче, и ни за какой бюджет.
***А еще, гуляя, мы говорим о том, что Лужков (что есть, по сути, не имя, а торговая марка столичного стройкомплекса), надежда и гордость москвичей, лишил их — и поделом, коль так монолитно его переизбирали, пока еще можно было избирать — той Москвы, про которую когда-то написал Давид Самойлов: «Снега, снега, зима в разгаре, светло на Пушкинском бульваре, заснеженные дерева, прекрасна в эти дни Москва. В ней все уют и все негромкость». В Москве не осталось соразмерного человеку района: она теперь — сплошной офис, соразмерный занимающим его корпорациям. (Лужков ведь, если не ошибаюсь, сказал, что в центре не должно остаться пятиэтажных домов? — Правильно, скоро и не останется. Он ведь сказал, что «сталинки» будет сносить? — Правильно, и снесет, и воспроизведет.)
А в офисе туристу делать нечего. На весь осмотр столицы РФ сегодня нужен максимум день: меньше, чем на Суздаль. Красная площадь, Кремль, Третьяковка — и все. Прочее либо торговые комплексы, либо фальшак. Ведь фальшак — храм Христа Спасителя, фальшак — упомянутая Иверская, фальшак — Манеж, фальшаком будет Военторг. Символ сегодняшней Москвы — фальшиво признанная аварийной и воспроизводимая (в монолите) фальшивая гостиница «Москва» (а федеральный символ — незаконно перестраиваемая «Россия»).
В Москву туристу если и есть смысл приезжать, то как в Лас-Вегас, с его имитациями мировых шедевров. И не парадокс ли, что Лужков бьет себя в грудь, требуя вывода из Москвы казино.
И мы, наслаждаясь прогулкой вдоль Арно, решаем, что это он на публику бла-бла-бла. Не выведет. Воспроизведет. В монолите. В Москве сегодня можно жить, только чтобы зарабатывать крутые деньги и круто их тратить.
Не было в Москве праздника смешнее, чем 850-летие Москвы.
Это праздник новодела, прикидывающегося старым городом. Истории у Москвы больше нет.
***У нас последний вечер во Флоренции, пора собирать чемоданы.
Уже сворачивая к гостинице, мой собеседник, знающий Италию не в пример лучше меня и куда больше здесь живущий, говорит, что понимает любовь москвичей к Лужкову.
Большинству, говорит он, трудно жить в европейских исторических городах. В Венеции, с ее сыростью и гниением каналов, не осталось итальянцев. Там покупают недвижимость американцы, англичане и русский художник Андрей Бильжо. А аборигены живут на берегу лагуны, в Местре, потому что не хотят поступаться удобствами жизни ради Большой Истории. И вопрос не в том, чтобы упрекать людей, что они разменяли историю на удобства, а в направлении исхода.
В Европе, продолжает он, вслед за Америкой после войны случилась suburban revolution, революция пригородов, когда средний класс из Парижа, Рима, Флоренции, Барселоны стал перебираться в домик с лужайкой в пригороде. Все, что потребовалось для революции, — это строительство пригородных дорог и коммуникаций. В России же с коммуникациями известно что. Вот удобства и стали создаваться прямо на старых камнях.
— Ты понимаешь? — спрашивает он.
Я машинально киваю. Я не москвич, я петербуржец. Мне легко подчинять жизнь истории, потому что жизнь в Петербурге означает подчинение хотя бы графику разводки мостов.
Я знаю, что в Петербурге в последние годы риелторы делят квартиры в центре на два типа: «московский» и «иностранный». «Московский» — это когда монолит и подземный гараж. «Иностранный» — это когда сохранились лепнины и печи. Второй тип приводит в восторг европейцев, первый скупают с инвестиционными целями москвичи.
Я обойдусь без подземного гаража: не может быть подземного гаража под, условно говоря, Трезини. Зато в моем окне Петербург ровно в том виде, в каком он существует все последние 300 лет. Смотришь в окно — видишь золотой сон.
