побуждали сёгунов Токугава инвестировать в свои владения и давали возможность долгосрочного планирования». Точно так же Даймонд усматривает в наличии гарантий земельных прав для японских крестьян причину того, что последние ограничивали рождаемость. С другой стороны, Хоакин Балагер, диктатор Доминиканской Республики, в дальнейшем избранный её президентом, проводил политику по защите окружающей среды, даже несмотря на то, что находился в неустойчивом положении и «постоянно поддерживал шаткое маневрирование между военными, народом и соперничающими фракциями элиты, плетущими интриги». Политику Балагера не определяла гарантированность его должности или собственности — напротив, Даймонд приходит к выводу, что он «действительно заботился об окружающей среде» и, предположительно, был способен становиться выше личных интересов. [95]
Книга Даймонда является типичным образцом основной массы энвайронменталистских исследований: в ней пунктуально прослеживается, как мимолётные интересы людей ведут к эксплуатации окружающей среды и как её деградация угрожает выживанию человека, однако о том, когда и как государства, группы заинтересованных лиц или социальные движения порождают политику, ограничивающую загрязнение, население или добычу ресурсов, у Даймонда сказано расплывчато. Обращаясь к Китаю и Австралии, Даймонд обнаруживает обнадёживающие признаки нового отношения к окружающей среде со стороны, соответственно, Коммунистической партии и австралийского общества, но не предлагает никаких вариантов объяснения, почему фактический масштаб изменений этого отношения оказался ограниченным. Не обнаруживает он и те факторы, которые могли бы расширять реализацию благоприятной для окружающей среды политики или препятствовать ей. Даймонд превозносит «достойных восхищения лидеров», которые обладали дальновидностью для того, чтобы разглядеть необходимость сокращения населения и загрязнения, и «мужественные народы, которые решали, за какие основополагающие ценности сражаться, а какие ценности утратили смысл». Даймонд признаёт, что отдельные люди и корпорации зачастую обладают экономическими интересами в снижении издержек и в добыче ресурсов такими способами, которые ведут к деградации окружающей среды, и верно утверждает, что «государственное регулирование… необходимо для усиления моральных принципов», таких как защита окружающей среды ради коллективного блага. [96] Однако, за исключением хвалебных слов в адрес храбрых и дальновидных лидеров и обществ, Даймонд никак не объясняет то, почему подобное регулирование устанавливается в конкретных местах и в конкретное время.
Модели Даймонда и, шире, энвайронменталистским исследованиям в целом требуется больше социологии. Из них мы можем понять лишь то, «почему одни общества выживают, а другие умирают» (как гласит подзаголовок книги Даймонда), почему некоторые современные общества действуют исходя из широкодоступного знания о том, как люди приводят экосистемы к деградации и как они могут их восстанавливать, и почему общества в основном так не поступают, — если, конечно, нам удастся не уделять большого внимания звучащим в этих работах назидательным призывам стать более добропорядочными гражданами планеты Земля. Вместо этого необходимо выявить условия, при которых правители, государства или партии и движения энвайронменталистов оказались в состоянии преодолевать интересы и практики, ведущие к деградации окружающей среды. Знание о правильном природопользовании доступно и широко распространено; то же самое, как уже отмечалось, можно утверждать и о понимании и сегодняшними, и прошлыми державами-гегемонами того, каким образом порождается экономический рост, как реформируются вооружённые силы и укрепляются фискальные и организационные возможности государства. Но ещё требуется выяснить, почему отдельные акторы не способны реализовывать меры, свидетельствующие об их знании реалий окружающей среды, экономики или геополитики.
Ещё более мрачную перспективу человеческого будущего, чем Даймонд, даёт Иэн Моррис. Он конструирует некий «индекс социального развития», представляющий собой сочетание четырёх факторов — потребления энергии в широком смысле, урбанизации, информационных технологий (показатели уровня грамотности, помноженные на скорость коммуникации) и ведения войны (в последнем случае критериями являются «численность вооружённых сил, скорость их передвижения, их логистические возможности, ассортимент и разрушительная мощь их оружия, а также характеристики броневых средств и фортификационных сооружений, имевшихся в их распоряжении»). [97] Как показывает Моррис, отдельно взятый индекс энергии предстаёт в виде почти такой же кривой, как и четырёхфакторный индекс. Таким образом, его детальная модель не столь далека от предложенного в 1970-е годы определения модернизации как такого момента, когда использование неживой энергии превосходит использование энергии живой. [98] Развитие указанных четырёх факторов позволяло людям прорываться сквозь различные «потолки» начиная с завершения ледникового периода и до промышленной революции. Общества или политии (Моррис приводит расплывчатые определения или границы лидирующих регионов мира), которые пробивали эти потолки, обретая доминирующее положение, делали это потому, что им географически благоприятствовали отдельные факторы, имевшие значение для данного перехода. Преимущество смещалось от холмистых территорий к западу от Месопотамии к речным долинам Китая и, наконец, к богатым углём Британским островам в Атлантическом океане. Варьирующиеся преимущества и неудобства конкретных территорий значительно превосходили гениальность или глупость правителей, а также учёных и инженеров в каждом из обществ. История, утверждает Моррис, делается «картами», а не «людьми» (by «maps», not «chaps»). [99]
Географическое преимущество, считает Моррис, не обязательно позволяет обществам или человечеству сокрушить очередной потолок:
«Редко — возможно, что и никогда, — бывает так, что общество просто упирается в один из таких потолков и впадает в застой, и уровень его социального развития затем остаётся неизменным на протяжении столетий. Скорее, если общество не поймёт, каким образом следует пробить этот потолок, его проблемы резко нарастают и выходят из-под контроля. При этом на свободу вырываются некоторые или все — как я их назвал — “всадники апокалипсиса”. Это голод, болезни, миграции и крах государств, [которые оказываются наиболее пагубны в сочетании с пятым всадником,] — изменением климата. Под их воздействием развитие пойдёт по нисходящей, порой на столетия, — даже вплоть до наступления “тёмных веков”». [100]
Моррис не даёт какого-либо основания для объяснения или предсказания того, почему в одни кризисные моменты люди умнеют, а в другие нет. Правда, у него содержится объяснение того, где именно люди могут применить свою смекалку (именно так выглядит его версия географического детерминизма), но оно имеет слишком огромные масштабы: Запад и Восток, а не, к примеру, Нидерланды или Британия. Кроме того, Моррис не объясняет, в какие именно моменты возникают новшества. На протяжении большей части своей книги он утверждает, что переломные моменты могли произойти за столетие или больше, до или после того, как они случились, — десятилетия не имеют значения для его объяснений.
Моррис выявляет риски, которые могут остановить и обратить вспять развитие человеческого общества в XXI веке. Миграция может привести к появлению новых волн заболеваний, рост населения может привести к достижению предела энергетических ресурсов и (что наиболее опасно) ресурсному дефициту, а глобальное потепление
