бы чрезвычайно интересна, но, конечно, ее надо делать самому автору. Что до меня, то кругом просится под перо такое великое множество тем, что нечего и думать в оставшийся уже короткий ощрезок жизненного пути их не только исчерпать, но освоить хотя бы десятую часть.
За хороший отзыв о «Туманности» – спасибо, но Вы – снисходительны. «Техника молодежи» печатает сильно сокращенный вариант, и подпортила этим всю лирико-социальную канву романа, а я, по глупости и уступчивости, согласился. Но, надеюсь, что Вы прочтете роман целиком в книге, если современный биофактор не задержит выхода книги в конце года.
С искренним уважением: И.А. Ефремов».
***
Интересна в письме позиция Ефремова к проблеме соавторства: он его – соавторство попросту отвергает. А чего стоит ироническое замечание о «современном биофакторе» в чисто ефремовском стиле?
Благодарное и нетерпеливое письмо Б.П. Грабовского последовало вскоре. Он просил передать рукопись на отзыв или соавторство одному из знающих и надежных людей. Рукопись ушла на сторону, а И.А. Ефремов, бесконечно занятый своими литературными и научными задачами, и дожидаясь готового отзыва, медлил с ответом, полагая, что отзывчивость и сердечность – обязательная черта не только одного его, но и всех, кого он знал и к кому обращался с просьбами, в том числе и к рецензенту.
К сожалению, жизнь преподает людям частые огорчительные уроки, особенно людям талантливым и трудолюбивым. Спустя полгода Иван Антонович почти что оправдывается:
«Москва, 15.12.57г.
Многоуважаемый Борис Павлович!
Я не отвечал Вам непосредственно, так как передал судьбу Вашей рукописи в другие руки – Н.Ф. и только пересылал ему Ваши запросы. Также поступлю и с этим. Я выл убежден, что Н.Ф. заинтересован в возможности работы с Вами, или, во всяком случае, в Вашей рукописи и, соответственно, состоит в переписке с Вами. Так мне он писал, во всяком случае! И я очень удивлен, что это не так. В ближайшие дни у меня нет никакой возможности этим заняться, так происходит сдача работ этого года и разработка планов следующего (у нас в Академии наук). Но, после 25-го я сразу же примусь за Ваше дело, выясню у Н.Ф. и, вероятно, придется начать с начала... тогда буду искать другого соавтора. Непосредственно в издательство работу Вашу отдавать нельзя – я ведь писал Вам об этом. Она проваляется там года два и будет затем возвращена. Вам наверное самому ясно, что, как литературное произведение, Ваш «Биофактор» совершенно сырой и загроможденный разнокалиберными положениями и фактами.
В то же время, чтобы не сделать из этой интересной вещи простое приключенчество, надо, чтобы Ваш соавтор если и не равнялся Вам по эрудиции (что вряд ли возможно), то. во всяком случае, был бы человеком достаточно широко образованным, а таких не очень много среди писателей.
Таковы общие затруднения с Вашим «Биофактором», не считая еще вопросов идеологических, где также есть камни преткновения.
Короче говоря, очень скоро с Вашей рукописью я сделать ничего не обещаю – не такова она, чтобы просто забросить ее в издательство. Если Вы хотите сами ускорить дело, я готов без всякой обиды переслать рукопись туда, куда Вы это укажете. Если нет – тогда буду действовать по намеченному выше плану. Не откажите принять извинения за неудачно намеченного соавтора.
С искренним уважением, И.А. Ефремов».
***
В письме привлекает внимание замечание Ефремова о писателях без широкого образования. Позже, в 1961 году, в журнале «Природа» в одной из статей И.А. Ефремов расшифровал свою мысль следующим образом:.. «придется разочаровать писателей. Для того, чтобы идти в научную фантастику, надо быть ученым, стоящим на переднем краю исследований, широко образованным в области истории и науки и накопленных ею фактов. Следовательно, надо работать сразу в двух областях, т.е. находиться в наш век узких специализаций в самом невыгодном положении... Познания писателя должны быть на уровне переднего края современной науки. Иными словами, это достижимо только, когда сам писатель – ученый».
В конце 1957 года тяжелая болезнь приковала И.А. Ефремова к постели и помешала исполнению многого, что было задумано. После окончания «Туманности Андромеды» (сколько же она отняла здоровья?) задумано давно вынашиваемое «Лезвие бритвы». Намеченные планы реализуются жесткой экономией времени, рассчитанного до минуты. Все второстепенное отбрасывается на задний план, мысли сосредоточены на главнейшем. И все же он находит время для Б.П. Грабовского.
***
«Москва, 12.01.58 г.
Глубокоуважаемый Борис Павлович!
Я все еще нахожусь на полупостельном режиме вследствие сердечного приступа и не могу встретиться с Н.Ф., чтобы решить окончательно положение с «Биофактором». Пока посылаю Вам отзыв Н.Ф., который он мне переслал уже давно, но я задерживал его отсылку Вам, считая, что нужна договоренность иного порядка. Вероятно, в самом конце месяца я уже смогу выходить и побывать у Н.Ф., который тоже не выходит вообще по инвалидности, тогда напишу Вам. Извините за почерк, еще не пользуюсь машинкой.
С искренним уважением и приветом, И.Ефремов».
***
Сколько надо было иметь гражданского мужества и чувства большого долга перед просящим и надеющимся на помощь человеком, чтобы на «полупостельном режиме» не забывать о добровольно взятых на себя обязательствах!
Прикованный к постели неизлечимым недугом, Ефремов, как всякий больной, экономно расходовал время, вкладывал в очередную книгу все, на что был способен. Так обычно пишут не надеясь, что на следующую книгу будут отпущены и силы, и творческие возможности. Что больше всего на свете страшит таких больных? Потеря интереса к жизни, когда воля подточена болезнью и мозг занят анализом физической боли: вчера было лучше, сегодня хуже...
О чем еще другом в такие дни думал Ефремов? Его, фантаста с удачно сложившейся писательской судьбой (все, что написано, было опубликовано), мучила досадная мысль о беспомощности современной медицины (вспомните, как лечили людей врачи космического корабля, описанные в «Туманности Андромеды»).
Для больного сердца хорошее настроение – сильнодействующее лекарство. Если же это лекарство он получает среди милых сердцу подмосковных полей и лесов, то перестает чувствовать, что нервы – это клубок, сжатый до предела. Почти полтора года спустя очередное письмо. Ефремов все
