Ветер туман разорвал
На пелёнки.
Бессонница жжёт –
Пощады не выпросить.
Труднее стократ,
Чем любого ребёнка,
Сердце в ночи
Материнское выносить.
Не обмануть его,
Не убаюкать.
Ладони у горла
Скрестив повсенощно,
Стрелкой рулетки
Кружишь поминутно:
То – дверь,
То – окно
И – звёзд многоточие…
Нет на Земле
Неподъёмнее груза:
Вечно нести
В одиночку приходится
Сердце –
Всеженской памяти узел,
Тёплый от крови и слёз
Богородицы.
Словно ребёнок,
Еще не рождённый,
Под сердцем – весь мир
Встревоженный мечется.
…Смотрит, безмолвствуя,
В очи Мадонны,
Склоняясь пред крестом её,
Сын Человеческий.
НЕЛЮБИМЫЕ ДЕТИ
Нелюбимые дети
Растут, словно в поле вьюнки.
Нелюбимые дети –
Они так торопятся вырасти!
В мире взрослом их много –
Там легче тоску свою вынести,
Но самим повзрослеть не дано:
Стебли душ остаются тонки.
Из них вырастают преступники.
И – поэты…
***
Не страна победила страну –
Мы в войне победили Войну.
Победили такою ценой,
Что не снилась стране ни одной.
Мир спасённый,
Оставь ложь и лесть
И не лезь ты нам в душу, не лезь,
Нашу боль, нашу память не трожь,
Не пытай – всё одно не поймёшь,
Почему пред великой бедой
Мы едины душой и судьбой,
Почему рядом с нами в тот час –
Вся Россия: до нас, после нас,
Вся незримая светлая рать...
Мы не можем Войне проиграть
ГОЛОС
Я – голос, я – тихий голос
Земли бездольной моей,
Её материнства горесть,
Недетская грусть детей.
Я – боль стариков забытых,
Печаль деревень – пустынь,
Погостов, водою смытых,
Сожжённых дотла святынь.
Я – горечь надежд недолгих
И свет непогасших глаз
Всех, преданных ей и долгу,
Всех – преданных … и не раз.
В её ветра штормовые
Мой голос навечно влит:
Не я говорю о России –
Она во мне говорит…
ДЕРЖАВА
В.Распутину
Мне говорят, что на краю Россия.
А на краю России на меня
со стен часовни в слабом свете дня
глядят Матрёны, Ксении, Марии.
Великие праматери мои,
Босые лады русских богомазов…
На всём пути Державы сколько Спасов
Взошло на вашей молодой крови!
Наследуя лишь подвиг отреченья,
Вы молча, долг над горем вознеся,
Держались – и держали небеса
Свинцовые над каждым поколеньем.
А новый век держался за подол,
И вслед за мужем шла повестка сыну,
И плакала, припав к плечу осины,
Весна-вдова над пеплом бывших сёл.
Страна-полынь… Тебя зовут рабою
Лишь те, кто сам утратил честь и стать.
В войне трудней всего не воевать,
А для победы – отступать без боя.
И все слова, что дух Руси ослаб
И близится закат её печальный,
Страшат, пока не встретятся с молчаньем
До немоты усталых русских баб.
В таком молчанье кедры вековые,
Взойдя над взморьем, на семи ветрах
Качают луч рассветный на ветвях
И держат, держат на краю Россию…
Евгений НЕФЁДОВ ПИСЬМО УКРАИНСКОМУ ДРУГУ
К 70-ЛЕТИЮ ЕВГЕНИЯ ЛУКЬЯНЕНКО
Дорогой Евгений Иванович, давний мой друг и брат, уважаемый юбиляр! В последние годы я как-то редко пишу всем письма, в том числе, прости, и тебе, но уж по такому славному поводу грешно не нарушить мою "традицию"! Только воспользоваться для этого я решил, хоть слегка компенсируя эпистолярный свой долг, не открыткой в конверте, а посланием со страниц популярной писательской русской газеты, с которой друг другу вы хорошо известны. Ведь "День литературы" – единокровная часть "Завтра", где ты успешно печатаешься и как известный критик и публицист, и просто как человек, не отринувший, не порвавший творческих связей и людской дружбы с "клятыми москалями", как это сделали ныне в дурмане "нэзалэжности" те или другие наши с тобой знакомцы…
Так что сначала – спасибо тебе за это, хотя я сразу добавляю, что в целом моя благодарность в твой адрес намного шире. При этом я уже вижу, как ты, всегдашний скромняга, протестующе машешь руками – но я-то, дружище, знаю, о чём говорю и о чём в своей жизни помню.
… Далёкие уже шестидесятые годы в незабвенном для нас с тобою Донбассе. Я, начинающий двадцатилетний поэт, приглашён из родного Красного Лимана в Донецк, на областное совещание молодых литераторов. Рядом – мои ровесники, уже тоже порой публикующие что-то в печати, но ещё мало кому известные Борис Ластовенко, Борис Белаш, Иван Билый, чуток постарше – Леонид Талалай, Володя Калиниченко, Валентин Юлин… А слушают наши опусы, делятся впечатлениями, дают советы, хвалят или поругивают – маститые Павло Байдебура, Григорий Володин, Владимир Труханов, Иван Мельниченко, Григорий Кривда, другие известные на Донбассе поэты, прозаики, критики. А также – и те, кто моложе их, но постарше нас, и чьи имена уже тоже входят в известность: Анатолий Кравченко, Владимир Демидов, Иван Костыря, Елена Лаврентьева, Евгений Лукьяненко… Последний в названном списке – к тому же ещё и неутомимый организатор как этой, так и других, последующих встреч, ибо помимо своего творчества ещё и "ведает вопросами культуры" в Донецком обкоме комсомола, со временем – в обкоме партии, а ещё позже – и в партийном ЦК в Киеве. И как же забыть мне, как этот высокий, плечистый и добродушный в общении парень отметил тогда мои строки, после чего мы по-свойски уже толковали при новых встречах, а когда через несколько лет я был приглашён работать в Донецк (не при твоём ли, друже, содействии?..), стал моим и советчиком, и товарищем, и, между прочим, достаточно взыскательным критиком. Помню твои рецензии на мои сборники, всегда профессиональные, достаточно тёплые, но, когда того требовала истина, содержащие и серьёзные замечания – хотя бы про те же мои "суворовские эполеты"…
Скажу тебе без малейшей лести, что я всегда с особым уважением относился к тем рецензентам моей поэзии, у кого знаний больше, чем у меня. Что толку от хвалебной заметки, где есть добрые слова в адрес автора, но нет деловых замечаний, толковых, полезных нашему брату сведений! И о ком бы впоследствии ты ни писал – о Борисе Олейнике или Александре Сизоненко, том же Анатолии Кравченко или авторах журнала "Донбасс", о писателях и "ближнего", и "дальнего" зарубежья, – твои работы всегда абсолютно качественны, мудры и бескомпромиссны. Собственно, как и твои собственные стихотворения, в любом из которых виден не только талант, но и высокий уровень эрудиции и культуры. А самое главное – особенно сегодня, в наше расхристанное, сбитое с толку и с курса время, – твой творческий горизонт не узок, не ограничен рамками неких условностей, которые требуются теперь от творца. Ты давно живёшь в Киеве, я в Москве, между нами натыкали и границ, и таможен, но я читаю тебя – и никакого раздела, разрыва не чувствую и не вижу. Мы с тобой – советские люди, дети того времени, когда литература поднимала, а не опускала людей, и ты продолжаешь стоять на этих позициях, хотя я отчётливо представляю, чего это стоит тебе сейчас. И тем уважительней мои чувства, тем сильнее я, друг мой, тобой горжусь, что не хочешь ты видеть при этом не только чьего-то там недовольства, но и таких житейских, всё более неумолимых по отношению к нам вещей, как возраст, потеря друзей, собственные недуги. Особенно, к сожалению, последнее… Но мне постоянно кажется, что тебе попросту некогда на это оглядываться: так много ещё хочется – и удаётся! – сказать о литературе, о жизни, о путях-дорогах нынешней Украины, таких же неясных и неприкаянных, как, собственно, и у России, и у всего славянства, и у всей нашей Родины…
