Или… то была всего лишь мечта? Игра "рембрандтовской" светотени? Сквозняк, от которого пошевелилась фигуродержащая материя (то бишь фактура, в которой он был прописан)? – а никакого такого ренегатства, оставаясь безмятежным, бедняга не злоумышлял?
Я снова вгляделась. Нет, нет; так и есть! Сила спокойствия более не исходила от его осанки; его физиономия больше не излучала той покровительственности, того тепла, того блаженного благоволения, без которого и наследства не надо (особенно – когда его разместить негде). И вот восторг мой – да, почти восторг мнимой защищённости – он простыл.
И долго ещё я не могла утешиться. Ничего себе – "дядюшка"! – думала я. Видимо его и нравственно развезло, а не только физически? Но если он такой же, как все… И, как все, рад поработать в пользу неустойчивости вещей; и специально смазал пятки, – чтобы над моим (вынужденным) гостеприимством посмеяться, то кому верить? За кем идти после этого?
Впрочем, и я хороша. О Вилька-Пампа! Так оторваться от действительности! И этот-то подержанный капустный лист принять за своего покровителя! К тому же так плохо нарисованный, что устыдилась бы и сама Кузя (то есть моя кузина – художница, – имей бы она хоть каплю совести)! Бог с ней, впрочем! Сейчас не в том вопрос – правильно ли карандаш держит Кузя, а в том – не утратила ли я в эту ночь светильник рассудка?!
Конечно, без путаницы в голове сегодня не проживёшь. Если ясность не помогает, а внятность ни к чему не ведёт, – идиотизм нам единственная опора.
– Но теперь, – теперь я прозрела! – наступала я на хулиганское объявление и картинку, – не очень-то – опять – понимая себя и других. Ведь ежели намалёванный кое-как бедняга и не стоил сильных похвал, то вряд ли заслуживал и такой напряжённой брани! И как человек нарисованный, и как человек по-окаянному пьяный. (Особенно важно второе!) И разве оба эти факта – не двойная броня ему против критики? Но я…
"С картинкой связалась! На равных с ней торгуешься! – Разве это нормально?" – так и слышу я непререкаемый приговор.
Ну что на это ответишь?
Конечно, под напором всяких таких неожиданностей моё сознание наверно слегка мутилось. Но неправ – кто думает, что хотя бы одно мгновение я была по-настоящему "не в себе".
С изображением поругалась? Ну так что же? А разве мы не спорим то и дело с книгами, будто с живыми существами? Даже когда их авторы уже тысячу лет как не могут нам возразить? Вон – книжку того снотворного писателя я так метнула, что он у меня полетел! Думаю, на моём месте вы сделали бы в точности то же самое. (А ведь тут, на вывеске, мне попался типаж не менее трудный!)
Далее. Разве пылкие живописцы не спорят порой до драки из-за "не той" краски на полотне? Не вцепляются друг другу в волоса из-за какого-нибудь – почти даже совсем незаметного со стороны – оттенка? Не готовы ли они вырвать бороды друг у дружки ради, неодушевлённого вроде бы, изображения, как бывало это (стена на стену) у целых школ – итальянской и немецкой? (Так дядя Никандр рассказывал.) А ваятели, ваятели-то! Если иногда и не разбивают к лешему чужие (а то и своей работы) скульптуры, – то не держат ли к ним порой сильную страстную речь? – точно это их лучшие друзья или враги злейшие? (Даже если это и не статуя Командора!)
Так и тут. То есть, собственно, не совсем так (и даже, может быть, не совсем тут!) Книгу-то я сама с полки сняла. А вот в таинственности, в самой необъяснимости появления вывески и самозванца было нечто свыше поведения обыкновенных книг и обыкновенных картин. И, пожалуй, подход мой к вывеске и её герою был как-то сложнее и суеверней. Чисто с отчаяния, я обращалась к незнакомцу с тирадами – так, будто на него могли подействовать гнев или просьба. И как если бы он мог мне сам что-нибудь объяснить. Но оракул молчал.
- 2 -
Так как же долго мне ещё предстояло терпеть неопределённое положение? Вглядевшись вновь, я начала наконец-то смутно улавливать, что безобразник, возможно, и сам – жертва обстоятельств или интриг (вроде какого-нибудь там дворцового переворота)? Что он (как выразился бы тот же дядя Никандр), может быть, просто – "безобидное дитя Бахуса". (А Бахус, по мнению того же специалиста, – это такой божок, – сам не пьющий, но который целыми партиями выпускает шинкарей вроде бы этак из левого рукава, а те – дальше идут уже сами, растянувшись в нить по всему горизонту для того, чтобы самые разные люди получили возможности спиться с круга нашей планеты и даже с самого круговращения её.)
Так "дитя Бахуса", значит? "Безобидное"? Что ж, весьма вероятно. Но дверь-то он всё-таки стережёт? Вместе с теми, кто её с той стороны подпёр, – не даёт мне выйти отсюда! Так является ли именно он моим притеснителем или просто выполняет чью-то величественную волю по борьбе со мной? Гм… Рисованный-то он – рисованный. Но, – хотя магнетизма в нём, кажется, не больше, чем в ботве турнепса, – бывают, слыхали мы, очень даже опасные, специально зачарованные, портреты. Нет! Я должна понять… Необходимо узнать… С самого начала здесь какая-то тайна…
…Однако ж долго разглядывать эфиопа на фоне ночи (хотя разгильдяй-то был из бледнолицых) казалось чересчур томительным и небезопасным. А ну-ка! Ещё разик, ещё раз! Авось – зелёная сама пойдёт! – и тут я сызнова наддала плечом упирающуюся дверь.
От чего плечо прямо взвыло! (И чуть только не вслух!..) И вмиг брызнуло из глаз! А в рукаве сделалось клейко. Вот так мне опять "повезло"! Ну а дверь? Дверь?! Даже не скрипнула. Несмотря на свою упорно продолжающуюся ветхость – даже и не вздохнула!
– Ах, негодяи! Ах, подлецы вы! – тихо кричала я (сама не зная, кого имею в виду). Гнев дымовой завесой заслонил мне путь к познанию непознаваемого. И всё же дух исследования (а заодно и свободы) так был во мне силён, что неумные слёзы ругани, казалось, – лишь подливали горючего в лампу его огня.
-----
Ругалась я, конечно, не Зиниными словами (тем более – не словами Зинкина Хахаля), но – по-своему – очень сильно. И – куда же, если опять не в сторону вывески? Ведь больше-то придраться было не к кому, а кроме того я успела заметить: вывеска выдержит всё, что ты ей ни выскажи! Порой мне делалось даже немножко совестно, и жаль бородатого человека, которому приходится столько всего от меня выслушивать! Я лишь надеялась, что он всё равно ничего не поймёт, а если и возникал иногда страх, что он всё слышит, то… В Древней Греции я была бы наверно оратором, потому что, начав, уже не могла остановиться…
Помнится, тут-то я и заметила, что мне как будто… легче, когда я что-нибудь говорю! Особенно, если вслух. И плечо даже меньше ломит! Вот тогда-то и решила я проговорить всю ночь до утра, чего бы мне это ни стоило!
(А не стоило мне это, кажется, ничего. Да. Кажется, даже совсем ничего. Если не ошибаюсь. Кажется, не ошибаюсь…)
- 3 -
Итак, я твёрдо решила всю эту ночь провести за разговорами, хотя разговаривать тут было, собственно, не с кем. Вот так чуть не пожаловалась я, – как вдруг меня прерывает целый хор, душевных таких, внутренних голосов: "Как так – "не-с-кем"?! А вывеска? Ба! Вот что значит – обращаться к рассудительным силам! Как быстро они заметили, что вывеска – друг человека! И что потолковать с ней за жизнь – бывает куда полезней, чем с каким-нибудь там деканом университета, от которого кроме мата ничего не услышишь.
Да, говорить, говорить! Это, оказывается, слегка и впрямь унимало боль. Тем усерднее говорить, что у меня это, кажется, неплохо получалось – особенно там, где "Не исчезай же!", – и жест был удачный! И про "дитя Бахуса"… А то ведь же и сознание начинало уже от невзгод хрупчать, – следовало срочно удержать его от этого необдуманного шага! Но чем ты удержишь, – если – опять же – не разговорами? Устная речь (как ни странно!) убавляла, казалось, и другие проблемы… Недаром на каторге (даже молча!) люди создавали – по слухам – целые книги! То есть не прямо на каторге, конечно, а в камере-одиночке, – вот где раздолье! Для удальства мысли – простор, какого свет не видал! (Да, наверное, не видал. А может быть видел.)
Об одном писателе сказывали даже, что родственники вообще сажали его на хлеб и на воду и запирали на ключ, чтобы зря не разгуливал, а поскорее закончил книгу! Так, может быть, и мне теперь написать книгу? (Хотя заперли меня, наверное, не для этого…)
Сергей ШАРГУНОВ РУССКИЙ ВЫЗОВ
Владимир Бондаренко. Русский вызов. М., Институт русской цивилизации, 2011.
