"В снегу за окном я вижу маленькую зеленую лягушку. Зажмурив один глаз и широко открыв другой, она неподвижно смотрит на меня. Я знаю что это — Бог.
Он явился передо мной, чтобы увидеть, пойму ли я его.
Он разговаривает со мной, открывая и закрывая глаза. Когда Бог говорит с человеком, он не хочет, чтобы человек слышал его голос.
И я не думаю, что это странно, как будто так и должно быть. Как будто Богу естественно быть лягушкой. Разумный круглый глаз моргнул лишь раз. Как хорошо, что он удостоил взгляда жалкое человеческое существо, — меня.
Открывая один глаз и закрывая другой, он изъясняется языком недоступным человеку. Бога не беспокоит, пойму ли я его.
Я мог бы, конечно, подумать, что в этом подмигивании нет никакого смысла, но может быть, важность сообщения как раз в том, что оно ничего не значит.
Чудес не бывает. Бог говорит это, говорит это ненасытному человеческому созданию,— мне.
Но чего тогда ещё искать? — спрашиваю я его.
Вокруг молчание, снег падает беззвучно. Я покорен этим покоем. Так же мирно должно быть в раю…"
И так на протяжении всех 800 страниц, с этнографическими исследованиями жизни малых народов Китая, с полумифическими записями старожилов, народными песнями тибетцев, странными зыбкими притчами. Я подумал: жаль, у нас не запрещают Виктора Пелевина, тогда он вполне смог бы стать новым нобелевским лауреатом. Уверен, его полумифическая зыбкость ничем не хуже.
И на самом деле, именно эти полузапреты и создают иным китайским авторам столь необходимую известность на Западе. Почему полузапреты? Потому что в Гонконге Гао Синьцзянь обильно печатается, а Гонконг — это же часть нынешнего Китая. Да и тайваньские книжки легко ввозятся в любой Шанхай или Далян.
Пройдет несколько лет, придут к власти молодые сильные державные технократы. Отменят все эти остатки запретов, и не будет уже никаких новых Нобелевских премий по китайской литературе. Ибо Нобеля дают лишь по политическим или экзотическим мотивам: для того, например, чтобы отметить экзотичность литературы народов Карибских островов, для того, чтобы поощрить извращенческие тенденции в современной литературе самого запада, или же политическим диссидентам в странах, пока ещё не подчинившимся мировому глобализму. Скажем, из наших русских лауреатов не эмигрантом был только Михаил Шолохов, но и там было мощное политическое давление советских властей. А вот Набоков никем не преследовался, ему и не дали.
Мне лично Гао Синьцзянь интересен, но совсем не за политику, которой по нашим меркам, в его книгах и вовсе нет. Этакий традиционный китайский экзистенциалист, погруженный в самого себя и в наблюдение за окружающей жизнью. Вот характерный отрывок из его нобелевской лекции:
"Писателю лучше всего выступать в качестве свидетеля и как можно точнее описывать истину. Я отнюдь не хочу сказать, что литература равняется простому описанию действительности. Мы должны понять, что показания свидетелей в описании действительности дают очень немного, тогда как мотивы, стоящие за поступками и событиями, чаще всего остаются тайными. Но когда литература соприкасается с истиной, она может, ни о чём не умалчивая, показать, что сокрыто в сердце человека, и проследить за событиями, вследствие этого произошедшими. Вот какой силой обладает литература при условии, что писатель раскрывает истину о бытии человека, ничего не придумывая от себя.
Способность писателя ясно различать истину определяет качество его произведений. Эту способность не заменишь игрой языка или какими-то ловкими стилистическими приемами… С помощью семантических теорий не решить, что такое истина, как поступает иная литературная критика, связанная с определенной идеологией, принципы и догмы которой не имеют отношения к созидательной литературе…"
Так это же наш манифест "сорокалетних" начала восьмидесятых годов. Амбивалентная наблюдательная проза. Под ним подпишется и Владимир Личутин, и Руслан Киреев, и Анатолий Ким….
"Для писателя отношения истины и литературы являются этическим проявлением, литературной этикой высочайшего достоинства. Когда писатель, строго относящийся к творчеству, берется за перо, даже его литературная фантазия исходит из того, что он должен передать истинную картину человеческой жизни… Литература пишется для живущих и несет в себе подтверждение того настоящего, в котором они живут. Именно это вечное настоящее, это подтверждение жизни отдельного человека и предоставляет литературе неоспоримое право на существование, если вообще нужно доказывать права этой огромной, заключенной в самой себе реальности.
Только тогда, когда человек пишет, не думая о заработке, или когда он находит радость в своем писании, не думая, зачем и для кого он пишет, его письмо выступает как абсолютная необходимость — в этот момент и рождается литература… То, что литературное творчество стало считаться профессией, есть плачевный результат распределения труда в современном обществе. Писатель пожинает его горькие плоды.
Это прежде всего относится к нашему времени, когда рыночная экономика господствует настолько, что даже книга становится исключительно товаром… Свобода писать не дается писателю даром и её нельзя купить. Она отвечает внутренней потребности самого писателя. Такова цена свободы.
Вместо разговоров о том, что Будда живет в твоем сердце, лучше сказать, что там живет свобода. От тебя самого зависит, как ты эту свободу употребишь. Если ты готов её на что-то обменять, то она улетает как птица, ибо таков её дух…"
Разве не так наши либералы променяли свою свободу на рыночные льготы? И, к примеру, талантливый свободный драматург советских времен Эдвард Радзинский стал всего лишь коммерческим изготовителем литературного продукта. И улетела его творческая свобода как птица.
Но ведь такие же, как Гао Синьцзянь, свободные писатели есть и в нынешнем Китае, и с судьбой куда более сложной, чем у вполне благополучного во все времена нобелиата (кроме нескольких лет деревенской ссылки), но — те китайские писатели остались в Пекине или Шанхае. И потому никем не замечаемы. Это вечный вопрос: дали бы Нобелевскую премию Иосифу Бродскому, не попади он в ссылку и не отправляйся на жительство в США? Думаю, не дали бы, как не дали Борису Слуцкому или Глебу Горбовскому, Анне Ахматовой или Александру Твардовскому.
Вослед Гао Синьцзяню в Америке дали национальную премию США еще одному китайскому диссиденту Ха Цзину. Даже вольнодумцы из самого Китая не замечаются, до них трудно добраться.
Еще более явный пример — выходящие ныне и в России книги молодой писательницы из Шанхая, перебравшейся недавно в США Вэй Хой. Так называемые "мировые бестселлеры" типа "Крошки из Шанхая" или же "Замужем за Буддой". Прочитал, "насладился". Вполне сопоставимы с сочинениями нашей Оксаны Робски. По-моему, у Робски даже посильнее получается. Но вот беда, никто эту робскую бульварщину не запрещает, не ограничивает, вот и западным издателям она неинтересна. А первую китайскую сексуально-гламурную исповедь "Крошку из Шанхая" сначала, как водится, бросились читать китайские обыватели, но уже после продажи 110 тысяч экземпляров книгу изъяли из оборота за излишнюю сексуальную откровенность и пропаганду западной массовой культуры. Мгновенно после её политического запрета в Китае её перевели на 38 языков, в обязательном порядке стали навязывать западным и российским читателям, стали рекламировать во всех гламурных журналах и газетах, типа нашей "Афиши". Будто у нас своего подобного дерьма не хватает. А ведь по сравнению с нашими робски и ерофеевыми Вэй Хой выглядит почти монашкой. Так, какие-то робкие намеки на секс, да реклама женских прокладок с крылышками и без. И надо же было китайцам запрещать эту гламурную муру? Без запрета о ней никто бы и не услышал. Сразу же "Нью-Йорк таймс" посвящает ей огромную статью. Её возят и демонстрируют всему миру. То-то Виктор Ерофеев так жаждал быть тоже спущенным в унитаз, подобно Сорокину, хотел примазаться к компании "Идущих вместе". Те говорят: да мы Ерофеева и не трогали, а он в ответ — нас вместе с Сорокиным хотели выгнать из страны… Одновременно был официальным представителем Кремля на Парижской ярмарке, прилюдно обнимался с Путиным и при этом позиционировал себя как, якобы, жертву новых гонений. Это давало новые тиражи на Западе.
Доказательством халтуры выпускаемых в Москве скороспелых поделок "крошки из Шанхая" Вэй Хой служит и то, что для скорости переводят её книги сплошь с английского. Перевод с перевода. Так дешевле и быстрее. К тому же лучшая в мире школа переводчиков с китайского за годы перестройки полностью развалена.
