Моше Бела - Мир Жаботинского

Через 15 лет Жаботинский встретился в Иерусалиме со спортсменами общества «Маккаби». Жаботинский возлагал на это общество немалые надежды, рассчитывая, что оно будет заниматься спортом не ради спорта, но и будет выполнять воспитательные функции, помогая формированию таких качеств, как мужество, дисциплина и... умение молчать. В речи Жаботинского, произнесенной им на упомянутой встрече, мы нашли следующее:

Почему мы так славим мужество? Говорят же нам: «Где евреи и где мужество? Не силой, не мощью — но духом. Сила духовная — вот истинная сила. Традиции еврейства — духовные традиции, а не традиции телесной силы». Я не верю этому. У нас есть и традиции духа, и традиции силы. Свидетельство тому — герои нашего народа разных времен. Действительно, Маккавеи — эта горстка храбрецов, восставших против могучей силы, святые, восставшие против мерзости. Они были сильны духом, но не меньшей, надо думать, была их физическая сила. С помощью сильного духа они могли «хорошенько накостылять», как выражаются гимназисты. Невозможно сомневаться в ценности духа, но что в нем пользы, если он не подкреплен силой? И как нет чести бездушному богатырю, столь же мало проку и в духе, лишенном силы. Лишь соединенные — они ведут человека и обеспечивают его безопасность и само существование. Сегодня, встретив еврея, мы тотчас узнаем его по немужественному, опасливому выражению лица. Это очень печально.

Я наблюдал такую сценку на вокзале в Венгрии: в буфет вошел еврей. Там сидели офицеры, не обратившие никакого внимания на вошедшего. Еврей передвигался так тихо и осторожно, как будто рядом была свора собак, готовая броситься на него... Мне пришло в голову, что Самсон, видимо, имел несколько иную походку...

Дух рождает идеалы, планы на будущее, но им не осуществиться, если не найдется силы, которая их воплотит. И пророки сходят со сцены тогда, когда у них недостает силы, чтобы воплотить свои пророчества.

Надо уважать телесную силу. Нет более проверенного лекарства от наших болезней, чем мужество.

А вот несколько мыслей Жаботинского о мужестве, необходимом в армейской жизни, из обращения к бойцам еврейских батальонов:

— Друзья, учить вас храбрости не за чем. Но не это главное. В жизни солдата страшнее всего не опасность, а две другие стороны армейской жизни: скука и грубость. С опасностью встречаешься раз в месяц: но в промежутке между двумя атаками нужно несколько недель просидеть в траншеях или в тылу, проделывая нудные, надоевшие поденные работы, в которых нет ни соли, ни перцу — и при этом сержант, хотя бы из вашей собственной среды, будет еще обзывать вас bloody fool или эквивалентом этого титула по-еврейски. Научитесь и это выносить. Лучший солдат не тот, кто лучше стреляет — лучший тот, кто больше в силах вынести...

С годами Жаботинский все решительнее настаивал на важности физической подготовки. И спортивная, и боевая подготовка стали неотъемлемой частью жизни бейтаровцев. На еврейской улице звучали новые песни:

Каждый молодой еврей — парень или девушка — должен быть готов стать солдатом. Он — резерв национальной армии. Он должен быть готов к бою, и не только морально. Готовьтесь неустанно, готовьте ваши души и ваши мускулы. Мужественные игры сегодня, завтра, быть может,— мужественные дела.

При всем уважении к физической силе, Жаботинский прекрасно осознавал опасность бездумного ее использования. В своем письме к руководству Бейтара в Израиле он предупреждал:

Мне кажется, что наши друзья еще не научились обуздывать то новое чувство, которое мы так старались привить еврейской молодежи,— ощущение своей физической силы. Силу-то они уже накачали, а вот пользоваться ею еще не научились. Ее можно применять только тогда, когда все остальные средства исчерпаны. Мне тоже очень не по душе, например, попытки насадить в Стране языки галута, я тоже вижу в этом своего рода национальную измену. Но, друзья, кулак здесь — не довод. Сила — средство самозащиты, средство защиты нашего народа от врага, а не аргумент в споре с соотечественниками.

С тех пор, как нацизм и его «фюрер» стали отравлять народы Европы ядом своего «расового учения», у каждого порядочного человека, а у еврея в особенности, употребление слова «раса» вызывает естественное отвращение. Но все же разумный человек должен осознавать: одно дело — твердить о существовании «чистых» и «нечистых», «высших» и «низших» рас, и совсем другое дело признавать объективность существования различных рас — со своими особенностями, отличительными чертами, историей развития. За 20 лет до победы нацистского чудовища, но уже в эпоху, когда расизм завоевал себе массу поклонников, Жаботинский выступил с разоблачением теории о «чистых» расах:

Допустите на минуту, что вы добрались до первобытного, «чистокровного» арийца или семита; но откуда вы знаете, что и он в еще более глубокой древности не произошел от смешения каких-то других, неведомых нам рас? Наоборот, гораздо удобнее допустить, что так называемая «раса» есть всегда продукт смешения таких-то элементов в такой-то пропорции.

Таким образом — если не гнаться за придирчивой точностью выражений — мы можем сказать, что в общем приблизительно каждая национальность обладает особым, своеобразным и общим для всех ее индивидов «расовым рецептом»; в этом смысле (но, конечно, не в политико-юридическом) национальность и раса почти совпадают.

Если бы наука обладала уже достаточными для этого средствами, можно было бы, разложив особенным образом, скажем, кровь «типичного» француза и «типичного» сакса, обнаружить и записать формулу «спектра» или «рецепта», на котором зиждется их расовое своеобразие. Существуют ли «чистые» расы или не существуют, это все равно в данном случае.

По Жаботинскому, этот «генетический код» влияет также на психику той или иной расы, что в той или иной мере проявляется в каждом отдельном ее представителе:

Психика есть верховное орудие производства, и потому ее различия неизбежно должны сказаться во всех сферах человеческой жизнедеятельности, прежде всего в хозяйственной. Две «расы», при идеальном равенстве всех прочих условий — климата, поверхности, почвы, истории — создали бы разные типы хозяйства. Для марксиста из разных типов хозяйства уже сами собою вытекают вообще разные типы культуры.

Совершенно иначе ставится вопрос (как уже отмечено выше) в области политики. Для политика и юриста — решающим моментом для установления национальной принадлежности в спорных случаях является только один психический момент: наличность национального самосознания. К этой точке зрения, впрочем, примыкают иногда и философы и психологи. Ренан, Лацарус, Фребель, Манчини, Блюнчли, Иеллинек и т. д. единогласно сходятся на том, что нация есть воля. Но для исследователя, интересующегося не только фактами и потребностями сегодняшней политической жизни или феноменами психической, а и объективными первопричинами, «нация» в конечном итоге, за вычетом всякого рода наслоений, обусловленных историей, климатом, окружающей природой, инородными влияниями,— сведется к своей расовой основе.

Жаботинский отвергал мнение, что в ближайшем будущем расы и нации сольются в единое целое. Он предсказывал, что каждая нация будет продолжать развивать свою национальную самобытность, национальную культуру, несмотря на влияние (а возможно, и благодаря ему) межкультурной интеграции. Картина будущего ему рисовалась так:

Небывало яркий расцвет национальных самобытностей при полном мире и взаимном обмене продуктами самобытного творчества. Благо народам, которые доживут до того счастливого времени. А кто не доживет, о том будущие люди даже не вспомнят, и только ученые, пожимая плечами, скажут о нем: туда и дорога.

Намек слишком прозрачен: он предупредил своих соплеменников...

А что насчет существования «высших» и «низших» рас? Жаботинский, который говорил, что он предан принципу равенства «до сумасшествия», естественно, не мог принять такое разделение. Поэтому можно найти немало его высказываний, где он в самой резкой форме осуждает презрительное отношение к неграм. Это была его вера:

— По-моему,— вообще нет высших и низших рас. У каждой есть свои особенности, своя физиономия, свой комплекс способностей, но я уверен, что если бы можно было найти абсолютную мерку и точно расценить прирожденные качества каждой расы, то в общем оказалось бы, что все они приблизительно равноценны.