Так вот, Кулиев и Кешоков во время войны служили в одном полку. И когда Кулиев был тяжело ранен, то Кешоков вытащил его с поля боя. И ещё любопытная деталь о Кулиеве. Орден Красной звезды, заслуженный в сражении, Кайсыну Шуваевичу должен был вручить лично генерал. И когда назвали его фамилию, он вышел из строя и сказал, что не может принять награду, потому что его народ сослан в Сибирь. На что генерал сказал: «Мы же не вашему народу вручаем этот орден, а лично вам за ваше мужество». И тогда он принял этот орден. Интересная деталь биографии, правда?
B. C. Да, мужественный поступок. Но и генерал оказался здравым человеком. Иначе мог бы раздуть эту историю, подвести офицера под трибунал.
А. П. Я эту историю услышал из уст Давида Никитича. Кстати, когда Кулиев уже умер, то дня через два я по делам был в издательстве «Художественная литература» и на выходе неожиданно встретился с Кугультиновым. Спросил его, к кому он направляется. «Да вот иду убеждать руководство издательства. Выходит двухтомник Кулиева. Но так как он умер, то вдове могут заплатить только часть гонорара. Я хочу убедить их, чтобы они деньги выплатили полностью, как самому Кайсыну». И он добился своего. Вот что значит настоящая мужская дружба. В то время понятия порядочности, дружбы ещё не были замутнены.
B. C. Мы сейчас с вами говорим о том, с каким пиететом в национальных республиках относятся к своим поэтам и писателям. Но правомочно ли будет утверждение, что такую большую известность они приобрели благодаря тому, что их произведения были переведены на русский язык? Пришло ли бы к ним такое же признание их таланта, если бы они писали только на своём родном языке? Ведь от того, что их переводили, они сами в своём творчестве раскрылись глубже, интереснее, значимее.
А. П. Я уже говорил о том, почему национальные писатели мечтали перевестись на русский язык. Во-первых, советская власть, конечно же, придавала огромное значение национальным культурам и понимала: для того, чтобы они встали на ноги, нужно платить, в неё надо вкладывать деньги. И потому в советское время в республиках платили более-менее прилично за переводы. Если тогда поэт за свою строчку получал один рубль сорок копеек, то за переводную получал от рубля до рубля двадцать копеек. То есть переводы были почти приравнены к оригиналу. Это значит, что когда государство пожелает, то оно может заботиться о культуре.
Во-вторых, существовала литературная критика. Можно рассуждать, умная она была или вредная, но на тот момент она сделала своё аналитическое дело. И, конечно, писатели тогда, особенно кто имел большой опыт, получали достойную оплату своего труда. А это, в свою очередь, давало возможность вплотную заниматься творчеством, позволяло многое сделать.
Теперь же, сошлюсь на свой опыт, я могу только ночами писать, днём же вынужден зарабатывать себе на жизнь. Тогда же были другие возможности. И пятёрка великих национальных поэтов Кайсын Кулиев, Мустай Карим, Давид Кугультинов, Алим Кешоков, Расул Гамзатов была дружной. Они всегда помогали друг другу. Если кто-то в правительстве или из литературных чиновников нападал на одного, то они вставали друг за друга.
Но тут есть тонкости. Когда они набирали силу, авторитет национальной поэзии рос и читатель полюбил глубоких поэтов. И это было замечательно. Но вскоре на этой волне стали выходить во множестве лже-поэты, появилась манафактур-поэзия (термин Гёте), развелись лже-переводчики. Подстрочники делались от фонаря. Рождались классики национальных литератур, у которых на родном языке не было ни одной книги. Подстрочное наводнение могло смыть национальные литературы. Замечательный чувашский поэт Яков Ухсай меня образумил, написав в тревожном письме: «Толя, не надо так много заниматься переводами. Представь себе – сотни чувашей вечерами садятся за стол и пишут стихи, а потом отдают тебе, чтобы ты их перевёл. Когда же ты будешь заниматься своей творческой работой?» А я действительно тогда много переводил чувашских сочинителей. Вполне возможно, если бы не этот его отеческий «подзатыльник», то я бы никогда не засел за свои исторические драмы.
B. C. Я, конечно, слышал об этом иждивенчестве, а по большому счёту о фальсификации творчества, о его подмене. Можно наговорить легко любой текст, а вот облечь его в поэтическую форму – это индивидуальное творчество.
А. П. Я могу сказать, что такая подмена имеет место и сейчас. Только она теперь не касается национальных республик, а ею пользуются очень слабенькие поэты, пишущие свои вирши на русском языке. Эти поэты занимают должности, а стихи им редактируют те же, кто раньше хорошо переводил национальных поэтов, только теперь они переводят их тексты с бездарного на приличный язык.
B. C. Ну, что же делать. Кушать хочется, а имеющие деньги этим пользуются. Вообще это интересная тема, но давайте вернёмся к национальной поэзии. Вы можете проанализировать, какое было состояние поэзии в какой-либо отдельно взятой национальной республике?
А. П. По каким-то республикам раньше я мог сказать. Но последние двадцать лет я мало интересуюсь национальной поэзией. Если только сами поэты не попросят. К примеру, несколько лет назад перевёл неизвестное стихотворение Расула Гамзатова по просьбе однокурсника аварского поэта Абдуллы Даганова; месяц назад попросил мой друг балкарский поэт Аскер Дудаев перевести его новые стихи. И таких примеров немало. Повторяю, что сам я редко берусь за переводы, ибо понимаю, что поэтические удачи на моём пути редки, как при переводе знаменитого четверостишия осетинского поэта Хаджи-Мурата Дзуццати. Оно посвящено гению осетинской поэзии Константину Хетагурову, боготворившему гения русской поэзии Михаила Лермонтова:
Мы люди, мы дети Земли, мы её красота,
Мы в книги ложимся, как слоги и строки,
Но если б над нами склонился великий Коста,
То скольких пером позачёркивал строгим.
B. C. Были ли среди национальных поэтов, мало известных широкому кругу русских читателей, такого же уровня поэты, как Гамзатов, Кугультинов и другие из названной вами пятёрки? Нет ли у вас такого ощущения, что в те времена выбрали для показа, мол, мы заботимся о национальных культурах, этих несколько человек, а другие достойные поэты незаслуженно оказались в забвении?
А. П. Что тут сказать. Конечно, когда есть уже один Расул Гамзатов, то все другие поэты, которые могли бы стать Расулами Гамзатовыми, уже занимают иное положение. Но ведь «солнце русской поэзии» – Пушкин – не затмило полностью П. Вяземского, Е. Баратынского, В. Теплякова и других при жизни. Так и при Расуле были его товарищи и ученики – аварские поэты Омар Гаджи Шахтаманов, Мухаммед Ахметов…
B. C. Отдельная тема – ваши переводы стихов поэтов Индии и Македонии. Вы делали эти переводы по «служебной необходимости», или в поэзии этих народов вас что-то особенно привлекало?
А. П. Когда-то я участвовал в судьбе одного молодого поэта Анила Джанвиджая – он был первым индийским поэтом, который закончил Литературный институт. Писал он на хинди. Кто-то меня с ним, совершенно неизвестным юным поэтом, познакомил и попросил перевести его стихи. Я перевёл. Мы подружились. А сейчас он очень известный поэт у себя на родине. Лет восемь назад, спустя двадцать пять лет с начала нашего знакомства, он перевёл мою книгу на хинди. Не знаю, как перевёл, но по названию книги могу сказать, что он тонкий человек. У меня есть стихотворение, которое потом стало известной песней на музыку народного композитора Григория Пономаренко: «Какой у мамы голос молодой». Так вот когда он мне вручал книгу, то сказал: «Я назвал её этой строчкой. Но у нас она звучит иначе – «Какой у мамы тёплый голос». Я спросил, почему. На что он мне ответил: «Мы же южная страна, у нас девочки в двенадцать лет выходят замуж, в двадцать шесть лет они уже становятся бабушками». У всех наших бабушек голоса молодые.
Был у меня друг Виталий Фурника, филолог, который очень хорошо знал тамильский язык и делал книгу о классике тамильской литературы. Субраманья Баради, как и наш Пушкин, рано ушёл из жизни. Этого поэта мало кто до меня переводил на русский язык. Но Виталий передал мне свою жгучую любовь к этому тамильскому гению. И когда я вник в творчество Субраманьи Баради по подстрочникам Фурники, то я понял, почему он стал первым поэтом в своём языке. К примеру, у Баради есть стихотворение-сказка, прославляющее революцию на Севере Земли. Это стихотворение совсем не такое, какие были стихи у нас – «Да здравствует революция!» и всё подобное. Это было очень интересное, образное стихотворение, где о революции разговаривают птицы. Я долго переводил его и мучался долго, прежде чем нашёл верную интонацию для перевода. Блоковско-маяковского рыкатания верхних звуков в этой небольшой поэме не было.
