– Мы построили теорию, потому что себя считали самыми глупыми, – говорил Кнудсен.
И теория была построена его школой. Начался следующий…
Этап 8. Окончательная отделка.
Два героя будут в этом этапе: мастер отделки и мастер окончания, два брата Кастелья, математики, аргентинцы родом – Мауричо и Яго.
Светочем был младший – Мауричо, математический гений с младенческих лет. Биографы восхищались им и воспевали его, ставили в пример молодежи, и зря. Гением можно восхищаться, подражать ему нельзя.
У Мауричо были гениальные гены; формулы для него были проще, чем слова; он решал уравнения, как поэты создают стихи. Поэт математики! И решал то, что всех других ставило в тупик. В том было его счастье и несчастье. Он способен был продолжать, когда другие останавливались в бессилии… и не начал ничего фундаментального. Честно признавался: «Не люблю блуждать в потемках», то есть начинать на пустом месте. Искал и предпочитал проблемы, которые могли быстро решиться. При жизни считался виртуозом науки; а после смерти – Мауричо рано погиб в автомобильной катастрофе – биографы с трудом объясняли, что именно он сделал: некие сложные уточнения алгоритма условий дельта-перехода при взаимодействии трех и более сингулярных темпосистем.
Яго – старший – был мастером упорядоченности и усидчивости. Пока был жив Мауричо, Яго работал с младшим братом. Готовил материал для озарений, излагал озарения последовательно. Вместе они написали шеститомную «Темпорологию», где 1% вдохновения принадлежал Мауричо, а 99% пота – Яго. Оставшись научным вдовцом в 42 года, Яго дописал шеститомник, исключив из него главы, требующие новых озарений. Дописал. И что делать дальше? По целине идти трудно, но там каждый шаг – откровение. Во времена Грейвуда каждый опыт приносил открытие. Яго работал на вспаханной почве. Сам он открытий делать не мог, другие делали редко, и Яго начал доказывать с полнейшей искренностью, что после его брата вообще ничего не сделаешь. Последние десятилетия жизни провел, пересказывая шеститомник, а также развенчивая и разоблачая самонадеянных юнцов, воображающих, что они способны что-то добавить к трудам Мауричо и его – Яго – разъяснениям. А между тем уже начинался новый этап, даже не этап, а новая ступень развития, новый виток научной спирали. Назрел переход от теории к практике, от лаборатории – к индустрии.
Этап 9. Индустрия.
Конечно, он совершится не в Норвегии, не в Канаде, не в Швейцарии, а в могучей индустриальной стране – я думаю, в Советском Союзе.
И героем его будет талантливый ученый-организатор, сочетающий глубину и размах, энциклопедичность и быстроту ума, энергию командира, красноречие адвоката и прекрасное знание людей, умение каждому найти место и от каждого получить максимум. И сверх того: умение думать о тысяче дел одновременно.
Я назвал этого героя Дмитрием Гурьяновым. Не обращайте внимание, что его фамилия напоминает мою, это чистейшая случайность. Между нами никакого сходства. Я по склонностям своим – нечто среднее между Аникеевым и Жеромом. На таких, как Гурьянов, взираю с почтительным изумлением.
У Гурьянова был свой прообраз, как у большинства героев этой эпопеи. Человека, лично знавшего тот прообраз, я спросил: «Что было главным в Дмитрии Алексеевиче?»
И получил ответ:
«Главным было умение видеть главное. А иначе утонешь в тысяче деталей».
Вот и мне не утопить бы идею в подробностях.
Десятый этап – самый живописный, самый фантастический: первое погружение в быстротекущее время, нечто вроде полета в космос, но навыворот. Там кандидатов отбирали из летчиков-испытателей, здесь – из шахтеров, горновых, спелеологов, водолазов, из людей, привыкших к тесноте, жаре, духоте, давлению, давлению, давлению… В космосе простор и невесомость, легкость невероятная, здесь неподвижное стояние на стенде на глазах у наблюдателей. И ты для них становишься все меньше, меньше, все меньше и как бы суетливее, а они для тебя все громаднее и медлительнее, этакие увальни неуклюжие, засыпают на ходу.
Но жизнь в ускоренном времени настолько своеобразна, тут уж одной биографией не отделаешься. Я посвятил ей целый роман – «Темпоград». Он уже вышел отдельной книгой. Можно прочесть.
Тема найдена, этапы перечислены, герои намечены. Как это написать все? В каком стиле подать историю фантастического открытия?
Общеизвестно, никто не оспаривает, что фантастика вышла из сказки. Вышла и вынесла с собой сказочные темы и сказочных героев. Но стиль изменила, переняла последние литературные моды.
В самом деле, не могу же я начать такими словами:
«В некотором царстве, в некотором государстве жил да был великий маг и волшебник, который мог ускорять время, взмахивая волшебной палочкой…»
– Вот ерунда! – скажет читатель. – Бабушкины сказки! – И, хмыкнув, отложит книгу.
А если так:
«В конце октября 1829 года один молодой человек вошел в Пале-Рояль, как раз когда открываются игорные дома…» (цитируется «Шагреневая кожа»)
Это куда убедительнее! Вошел в игорный дом и проигрался – бывает такое с молодыми людьми. Забрел от нечего делать в антикварную лавку – есть такие поблизости. Наткнулся на волшебную шагреневую кожу. Очень может быть – мало ли там в лавках замечательного старья.
В наше время дьявол должен быть одет по моде: пиджак, галстук, все, как полагается. Рогатое, хвостатое, мохнатое чудище без штанов никого соблазнить не сумеет. Только испугает и тут же попадет в милицию за появление на улице в непристойном виде. Моды меняются, потом стареют. Костюм привычный превращается в маскарадный.
Боюсь, что литературный стиль тоже становится откровенным маскарадом со временем.
«Около полудня… вдруг налетел смерч и, закружив наш корабль, поднял его на высоту около трех тысяч стадий… Семь дней и столько же ночей мы плыли по воздуху, на восьмой же увидели в воздухе какую-то огромную землю, которая была похожа на сияющий шарообразный остров… А страна эта не что иное, как святящая вам, живущим внизу, Луна…»
Это Лукиан Самосатский, античный сатирик. Дан пример стиля фантастики второго века нашей эры. Но в двадцатом веке так не напишешь. Пародия!
У нас принято писать так:
«В тусклом свете, отражавшемся от потолка, шкалы приборов казались галереей портретов. Круглые были лукавы, поперечно-овальные расплывались в наглом самодовольстве, квадратные застыли в тупой уверенности… В центре выгнутого пульта выделялся широкий и багряный циферблат. Перед ним в неудобной позе склонилась девушка…» и т д.
Но все понимают же, что это не описание подлинного путешествия. Это фантастический роман («Туманность Андромеды» – в данном случае), а по форме он подражает реалистическому роману.
Но можно подражать и не роману, рядиться в одежды отчета о путешествии:
«…4 мая 1699 года мы снялись с якоря в Бристоле, и наше путешествие сначала было очень удачным… Не стоит утомлять внимание читателя подробным описанием приключений в этих морях; достаточно сказать, что при переходе в Ост-Индию мы были отнесены страшной бурей к северо-западу от Ван-Дименовой земли. Согласно наблюдениям мы находились на 30°2' южной широты…»
Так писались мемуары о путешествиях в XVIII веке, так написаны, в подражание мемуарам, «Путешествия Гулливера».
Не стоит ли и мне писать, подражая научному отчету об открытии, мемуарам специалистов хотя бы.
Беру с полки книгу об истории создания атомной бомбы. Л.Гровс, «Теперь об этом можно рассказать».
«…в июне 1940 года был образован Национальный комитет по оборонным исследованиям (НДРК) под председательством доктора Ванновара Буша. Комитет по урану вошел в него в качестве одного из подкомитетов и сыграл важную роль в развитии атомных исследований. Были заключены договоры с университетами, частными и общественными организациями. К ноябрю 1941 года было заключено 16 договоров на общую сумму 300 тысяч долларов».
Ну что ж, попробуем в таком стиле.
В июне 1999 года была образована Национальная ассоциация по разработке проблем управления временем (НАРПУВ) под руководством выдающегося ученого, профессора Колумбийского университета в период с 1978 по 1983 год, в дальнейшем перешедшего…
И так весь роман? Сдаюсь. Не могу!
Оставим в покое ученых. Разучились они писать в двадцатом веке. Не попробовать ли литературные биографии? Например, серию «ЖЗЛ»:
«Предки его были англичанами и попали в Новый Свет не по большой охоте, а гонимые бурей английской революции. В середине XVII столетия в графстве Эссекс жил в скромном достатке английский священник, преподобный отец Лоуренс Вашингтон. Он славил бога своего и любил крепкий эль. Круглоголовые пуритане, приступившие под водительством О.Кромвеля к развернутому строительству града господнего на земле… в 1643 году во имя чистоты идеалов изгнали распутника из прихода…»
