13
Э. Бенвенист. Словарь индоевропейских социальных терминов, М., 1995, с. 358
Есть соблазн найти связь между славянским «благо», «блажь» и ведическим «Брахман». Имеются такие формы как «рахманы» – блажины, «рахманный» – ласковый, добрый, но «балахманный» – глупый, безумный, странный. Тему юродства и «священного безумия» мы рассмотрим в главе «Человек священнодействующий»
Э. Бенвенист, с. 348
Э. Бенвенист, там же
Культ лабриса отмечен также в Малой Азии и на Ближнем Востоке уже во 2 тыс. до н. э. Изображения лабриса встречаются на монетах из Лидии и Карии. Лабрис был символом хеттского бога грозы Тешшуба (у тех же хеттов находим истоки еще одного сакрального символа с дуальной природой – двуглавого орла). В Хеттском царстве существовало имя собственное и одновременно титул царей Лабарна, или Табарна. Табарна/Лабарна приводит нас к возможному родству терминов «лабрис» и «топор». Отметим, что идея лабиринта тоже связана с жертвоприношением (их объектом по мифу выступал Минотавр) и сокрытием, секретом (блуждание по лабиринту символизирует закрытость, недоступность); в эпосе осетин злой нарт Сырдон скрывался в подземном лабиринте. Согласно энциклопедии «Мифы народов мира», богиня смерти у вемале (Восточная Индонезия) «осудила людей, заставив их пройти к ней сквозь девятиступенчатый спиралевидный лабиринт, символизирующий у многих народов смерть»).
К. Хюбнер. Истина мифа – М.,1994, с. 144
М. Попович. Мировоззрение древних славян. – Киев, 1985, с. 22
П. Флоренский. Цит. По А. И. Осипов. Святые как знак исполнения Божия обетования человеку
К. Хюбнер, С. 106
«Жертвоприношение защищает… коллектив от его собственного насилия, оно обращает весь коллектив против жертв, ему самому посторонних…. Существует общий знаменатель жертвенной эффективности – тем более явный и решающий, чем более живым остается этот институт. Знаменатель этот – внутреннее насилие: жертвоприношение пытается устранить раздоры, соперничество, зависть, ссоры между собратьями, восстанавливает в коллективе гармонию, усиливает социальное единство» (Р. Жирар. Насилие и священное. – М., 2000, с. 15).
К. Хюбнер. с. 174
К. Хюбнер. с. 122
К. Хюбнер, с. 126
Э. Бенвенист, указ. соч., стр. 349
Полный Церковно-славянский словарь. М., 1993, с. 584
Топоров В. Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. 1. М.,1995, с. 7—9, 441—442
Устное сообщение В. Голобородько, украинского поэта и исследователя фольклора.
Между религией и мифологией есть качественное отличие. Если религия – социальный институт, то мифология – способ познания, объяснения мира. Любая культура, традиция, религия имеют в своей основе мифологию – набор идей и представлений, но мифология может существовать и «сама по себе», вне поддерживающих ее институтов. Фактической основой мифологии следует рассматривать бессознательное и его сознательные интерпретации. Яркие примеры – толкование сновидений, гадание по различным знакам и приметам, шаманские рассказы на основе видений, объяснение смысла тех или иных событий в СМИ, опираясь на определенную идеологию. Мифология выступает идеологией объяснения священных посланий, а ритуал – ответным актом-посланием. Религия предполагает наличие светской жизни, а мифология пронизывает все стороны жизни общества.
Согласно М. Элиаде, мифическое время является временем творения и оно возрождается в каждом новом акте творения. Архаическим взглядам была чужда идея «золотого века», поскольку мир был устроен согласно установленным в мифическое время нормам и законам. С началом истории, когда количество событий и инноваций, меняющих привычную картину мира, стало слишком высоким, само бытие стало слишком напоминать ритуал как сакральный акт возрождения мифического времени. Первозданный хаос, который для архаического человека был чем-то опасным, тревожным и нуминозным, вышел за рамки тех границ, куда был помещен деятельностью божеств и жрецов. История – это ритуал, который уже никто не контролирует. Не случайно М. Элиаде пишет об «ужасе перед историей» и о том, как миф о вечном возвращении дожил до наших дней (см. также Сакральное время и место).
С. А. Токарев. Ранние формы религии. – М., 1990, с.46.
Там же, с.290
Е. С. Новик. Архаические верования… // Историко-этнографические исследования по фольклору. – М., 1994, с. 124.
В. Евсюков. Мифология китайского неолита. – Новосибирск, 1988, с. 71
Л. Витгенштейн, цит. По: А. Ф. Грязнов. Естественный язык и понимание культурно-исторических феноменов// Заблуждающийся разум? – М., 1990, с. 241.
В основе культуры лежит ее основной миф, или архетип, определяющий ее лицо, программу поведения. Поэтому в каждом греке сидит Эдип, в каждом немце – Фауст (см.: К. Г. Юнг, Либидо, его символы и метаморфозы. – М., 1994, с. 46)
А. М. Сагалаев. Урало-алтайская мифология. Символ и архетип. – Новосибирск, 1991, с. 25. На основе мифологического материала можно сделать вывод, что «видовые параметры этноса приобретаются путём связи с потусторонним миром» – Я. В. Чеснов. Проглоченное знание и этнический облик// Фольклор и этнография. Проблемы реконструкции фактов традиционной культуры. – Л., 1990, с. 174.
Г. Норт. Марксова религия революции. Возрождение через хаос. – Екатеринбург, 1994, с. 2—3. По М. Элиаде, «в терминах марксисткой философии истории воспроизводится Золотой Век архаических эсхатологических концепций» («Миф о вечном возвращении»). О роли хаоса для культуры также Делез и Гваттари: «Искусство заключает кусок хаоса в раму, делает из него хаос – составное целое, которое становится ощутимым, то есть извлекает из него хаоидное ощущение как разновидность; наука же заключает его в систему координат, делает хаос реферированным, и он становится Природой, откуда она извлекает алеаторную функцию и хаоидные переменные». (Делез, Гваттари. Что такое философия?)
Архаическое сознание не знает ни подлинного небытия, ни смерти. Цикличность всех процессов в мире предполагала перерождение и переход из одной формы жизни – в другую. Как правило, души умерших обитали в нижнем, или верхнем мирах, где могли готовиться к очередному воплощению в этом мире. Мифологическое сознание не терпит пустоты, поэтому небытие как «ничто» ему чуждо. Мифопоэтически нельзя помыслить того, что нельзя представить. А любой образ отрицает небытие.
Понятие хаоса берет начало в мифологии и является универсальной для всех культур. Генезис хаоса чаще всего скрыт, мифы отводят ему место первичной субстанции. Так, библейская «Книга бытия» сообщает, что вначале не было ничего, только безвидное и пустое водное пространство, над которым витал дух-Бог. Вода – вообще часто употребляемая метафора хаоса, ведь она обладает свойством бесформенности, способна заполнять собой любые пустоты. В какой-то мере вода – это более плотная, более явная форма духа, нечто, обладающее качествами пустоты. В мифах о творении мира у финских народов фигурирует первичный океан, в котором плавает утка. Нырнув несколько раз, утка достигает дна, берет там кусочек глины и создает из нее земную твердь. Во многих мифологиях мир творится богами из тела убитого чудовища. Так, в аккадском мифе бог Мардук убивает и разрезает пополам тело чудища Тиамат (море), создавая из одного куска небо, а из второго – землю. Скандинавские боги-асы во главе с Одином убивают великана и заполняют кусками его телом первозданную бездну Гинунгагап. В китайской мифологии хаос называется Хунь-дунь и представляется как первозданная водная стихия в полном мраке, напоминающая взболтанное содержимое яйца. В других сюжетах Хунь-дунь – уже существо с признаками первозданной нерасчлененности. Два божества просверлили в нем семь отверстий, которыми обладают все люди, отчего Хунь-дунь умер. Во всех этих сюжетах для нас важны следующие моменты: чудовище (нечто безобразное, бесформенное), разрезание на части (придание формы, создание новых форм), бездна (пустота, принимающая иногда образ водного пространства). Подобные мифы можно найти у многих народов в любых частях света.
Категории «закон» и «хаос». – К., 1987, с. 54.
