– Да попытаюсь… Вокруг кабинета. Встретился на дачных дорожках писатель Оскар
Курганов. Крупный, с палочкой.
– Вы, говорят, засели в этом… В кабинете Пуго? – С придыханием, устал от ходьбы. – А знаете, меня за подписание какого-то воззвания, это было, наверное, в
49-м году, вызвали к Шкирятову в КПК, может, в ваш кабинет…
– Кажется, нашего еще не было.
– Но все равно большой… Полкилометра… Идешь, идешь… А он со своего места: “Стой!” И начинает спрашивать, а ты стоишь посреди этого зала, как в поле
– один перед нацеленными на тебя глазами… Как на суде! Потом разрешают сделать еще четыре шага и опять:
“Стоп!”
А я вдруг подумал, что такие необъятные (безразмерные) кабинеты психологически съедали человека… Пока дойдет от дверей, поневоле усохнет от страха…
В поликлинике на Сивцевом Вражке меня прикрепляют.
Отдавая фотографию в регистратуру, иронизирую, мол, я тут вышел как партбосс. Женщина внимательно оглядывает меня, мотает головой: “Не похожи. Хотите покажу, как они выглядят?” И достает фотографию: стертое бесцветное лицо и правда без признаков живого.
– Кто же это?
– Читайте, там написано.
Читаю: Полозков.
– Неужто, – удивляюсь, – коммунисты еще тут?
– Не пойму, – отвечает она, но как бы невпопад. – Как такие вообще наверх попадают…
При этом ни словечка о нем впрямую. И так уже много наговорила.
А я вдруг вспомнил, что и Полозков в нашем кабинете успел посидеть… Бумажки даже от него остались…
Вдруг ловлю себя на мысли далеко не милосердной, что
Ельцин излишне мягок с этими… Они с ним, придя к власти, чикаться бы не стали… В лучшем случае прикрепили к районной поликлинике…
Зашел на работу приятель, я ему подарил давно обещанную книгу с надписью: “Дана в кабинете Пуго, но не ПУГайся, мы – совсем другие…”
Лена – буфетчица на нашем этаже. Улыбчивая, покладистая.
Однажды я спросил, а для чего он нужен здесь- буфет?
Оказывается, для Шахрая. Но и нам она готова помочь…
Официальные лица, к примеру, или чай для Комиссии…
Буфет на ее памяти был здесь всегда. Я спросил про
Пуго, видела ли, как они здесь заседали?
– Да, – отвечает. – И даже присутствовала. Я им чай разносила… За время одного заседания выпивали до ста стаканов! – И показала: – Сидели вот за этим столом и вдоль стен на стульях. А вот это, на ковре, видите, – показала, – пятно, это от трибуны. С нее докладывали… А там, где вы сидите, сидел, значит,
Пуго, а у дверей три стула, для “подсудимых”… Но не для всех, а для самых важных… Остальных прямо из-за двери вводили… Где ваш секретарь сейчас…
– И что же? Куда они шли?
– Они вот тут, у начала стола останавливались, слева…
– А было слышно? (имея в виду, что кабинет огромный).
– Так микрофоны… Один лично у Пуго, у других несколько – за столом…
– А кто за столом?
Она подняла глаза к потолку:
– Очень бо-ль-шие люди.
– Ну, помните, кто?
– Генералы известные, вот Шапошникова запомнила…
– И они судили?
– Да. Каждый выступал. Потом голосовали.
– А подсудимые? Как вели себя подсудимые?
– По-разному. Оправдывались… Рассказывали про свою жизнь… Иногда плакали…
– А в обморок не падали?
– Па-да-ли! Я им и воду еще приносила. У одного даже был инфаркт! Так бегала, “Скорую помощь” вызывала… Подход пред царские очи. В одной старинной книге наткнулся на “заговор”:
“подход пред царские очи”.
Звучит же он так: “Господи благослови! Как утренняя заря размыкается, Божий свет разсветается, звери из пещеры, из берлог выбираются, птицы из гнезд солетаются, так бы раб Божий Анатолий (предположим, я) от сна пробуждался, утренней зарей умывался, вечерней зарей утирался, красным солнцем одевался, светлым месяцем подпоясался, частыми звездами подтыкался.
Покорюсь и помолюсь. Вы же, кормилицы, царские очи, как служили царям, царевичам, королям, королевичам, так послужите рабу Божьему Анатолию по утру рано, и ввечер поздно, в каждый час, в каждую минуту, веку по веку, и от ныне до веку. Ключ и замок словам моим…”
Есть там и “Подход к властям” и “Подход к начальству”… Но разговор-то идет о царе Борисе, и тут впору было, когда “от сна пробуждался”, произнести вещие слова. Так, для самоутешения.
29 июня 1992 года, хоть “красным солнцем не одевался” и погоду вообще не запомнил, но, как было уговорено, за мной на работу заехал Сергей Ковалев, добился приема, и на его черной машине мы проследовали в
Кремль; заметил, как выдрессированная охрана отдавала нам честь.
Нет, вру конечно. Никто чести не отдавал. Это в кино так изображают. А нам включили зеленый огонек светофора, и по столь знакомым дорожкам Кремля – с машины они казались иными – с милицейскими постами на каждом уголке мы подкатили к “крылечку”, как выразилась одна из девушек, у которой мы спросили дорогу к Ельцину… Мы и этого-то не знали.
Сергей Адамович со своей зековской хваткостью быстро определил, куда идти.
Третий этаж, потом длинным-длинным коридором, мимо так называемого кабинета Ленина (“этот поболее кабинета вашего Пуго”, – бросил на ходу Ковалев), дошли до охранника. Спустились на второй этаж, нашли дверь с дощечкой Б. Н. ЕЛЬЦИН и сели в предбаннике на диванчик.
Тут не было секретарш, а лишь мужчины: один пожилой и двое молодых, все по-деловому корректны. В назначенное нам время – я даже посмотрел: было ровно 16 часов 30 минут – прозвенел звоночек, и мы вошли в дверь, обшитую деревом, из кабинета до нас никто не выходил.
Борис Николаевич встал нам навстречу, приветливо поздоровался, попросил присесть на диван возле небольшого столика слева у стенки и сам присел на стул в торце его. Над столиком висела большая цветная фотография: они вдвоем с Бушем в домашней обстановке,
Ельцин в теплом домашнем свитере.
Я присел на диван, а Ковалев напротив Президента с другого конца столика. Я обратил внимание, что Ковалев на протяжении всей встречи был немногословен, отвечал на вопросы кратко, даже лишней улыбки себе не позволял.
С этого момента и до ухода я наблюдал за Ельциным и почти сразу отметил особенность, некую механичность действий: рукопожатие, уже ставшую знакомой по телеэкранам вежливую, чуть застывшую улыбку.
Жена моя, конечно, спросила потом: “Ну, он хоть пытался вам понравиться?”
– Нет, – сказал я, – его это не волновало.
А Лида, помощница Ковалева, насмешливо заметила:
– Он уверен, что и так должен вызывать восхищение.
Кстати, еще с вечера ей, как человеку опытному, я позвонил и стал выспрашивать, как вести себя с
Ельциным, я немного волнуюсь.
– Он высокий, – предупредила она, – но не смотрите на него снизу вверх… У вас своя правота, да и вообще, вы ему помогаете.
Так, наверное, я и ощущал себя, хотя советов в тот конкретный момент, конечно, не помнил.
Почти сразу успокоился, и это помогло мне сохранить контроль над собой и беседой, которая у нас возникла.
Тем более что Ковалев как бы предложил мне идти на прорыв, то есть первому зачинать такой важный разговор.
Для “запева” я протянул Ельцину свою книжку, заранее приготовленную и подписанную со словами: “Вот моя визитка”.
– А вы и пишете? – как бы удивленно спросил он.
Ковалев потом уверял, что это была шутка. Мне так не показалось. Я тут же ответил, что в первую очередь я все-таки писатель.
Надпись моя на книге “Ночевала тучка золотая” была такая: “Борису Николаевичу Ельцину, да поможет вам Бог спасти Россию и даст здоровья и сил, а мы с Вами…”
Думаю, что я и сегодня мог бы повторить эти слова. Еще много лет после этой встречи он доверял нам решать судьбы заключенных, и, если кто-то из его окружения здорово мешал, тут его прямой вины нет.
Вообще полагаю, что где-то в недрах его структуры мы едва просвечивали, ну, скажем, как изъясняются астрономы: звездочка “пятой величины”. Иной раз о нас вроде бы вспоминали, но чаще не замечали, особенно когда происходили глобальные передвижки. Хотя именно в это время нас могли попутно с кем-то смахнуть, вовсе этого не заметив. Но в такие времена мы действовали по известной формуле: спасение утопающих дело рук самих утопающих…
Не утопающих, а, скорее, топимых…
Ельцин вежливо открыл книжку, прочел автограф, отложил. А Ковалев заверил, что я “хороший писатель”.
Как будто сейчас это что-то значило. Только для моральной поддержки. Начался разговор с моего краткого, понятно, подготовленного вступления о том, что я упорно сопротивлялся и не хотел идти в Комиссию, но возможность помочь людям и помочь Президенту подвигнули меня на это дело. С помощью Ковалева,
Кононова, Шахрая нам удалось собрать редкую по составу
Комиссию, которая, как я считаю, достойна своего
Президента. В нее входит та самая интеллигенция, которая его поддерживает. Но остаются и наши проблемы, касаемые смертников, и теперь работа такова, что нам кажется (кивок в сторону Ковалева), смертную казнь можно было бы заменить на пожизненное заключение.
