Такого закона у нас, к сожалению, нет…
Ковалев как бы слегка поправил меня: “ваши проблемы”, указывая на то, что это проблемы и Президента.
Ельцин сразу уловил главную мысль, оживился, сказал:
– Ну, правильно. Когда судят человека, судья может оказаться под влиянием эмоций, а проходит время, и можно объективно взглянуть на преступление… И если помиловать, никто протестовать уже не будет… Я ведь все подписал, что вы предлагаете на помилование, – добавил он со знаком вопроса. – Никто же не протестует?
– Никто, – отвечал я.
Сообразил, что мои проволочки со смертниками имеют смысл и теперь как бы поощряются самим Президентом.
А он еще добавил:
– Да, интересная и широкая Комиссия. В ней большой диапазон мнений.
Думаю, что это, скорей всего, подсказка Шахрая, да и пример с судом и эмоциями тоже, наверное, от него. Во всяком случае, к разговору Борис Николаевич был подготовлен.
Уже по просьбе Вергилия Петровича я заговорил о помещении для архива, ибо папки валяются в коридоре на полу. Ельцин тут же отошел к своему письменному столу, позвонил, как выяснилось, руководителю Администрации, назвал меня по имени и сказал, что вот Приставкин просит помочь… Архив у них огромный… – И, обернувшись от стола ко мне: “Сколько, спрашивает?” -
“Сто тысяч дел в год”, – сказал я. Он повторил вслед за мной цифру и уже твердо: “Поищите, у Купцова тридцать комнат… Нет, это не от Приставкина, это я от других знаю! – И повторил: – Такая, понимаете, уважаемая Комиссия, и все-таки, черт возьми, при
Президенте!”
Я подумал потом, что, может, он и не сказал “черт возьми”, но по интонации прозвучало именно так, причем с улыбкой, сам ведь только что похвалил. А Ковалев после встречи проницательно заметил, что этой одной фразой он сильно укрепил Комиссию, ее нынешний состав.
Не успел Ельцин отойти от телефона, как ему позвонили, шел разговор о визите в Финляндию, и он поинтересовался сроками и даже суточными, не для себя, конечно, а я смог оглядеться, осмотреть кабинет. Три огромные люстры, российский флаг за спиной у стола, письменный стол, не очень большой, зеркала в бронзовой оправе…
Я тихо спросил Ковалева, здесь ли сидел Горбачев?
– Не знаю, – быстро отвечал он, давая как бы понять, что сейчас не время для разговоров. Даже в отдалении от Президента.
Сам он сидел чуть напряженно, на краешке дивана, положив руки на колени, и как загипнотизированный следил за Ельциным. Я обратил внимание, что у того в руках два карандашика, цветных, кажется синий и зеленый, он все время вертел их во время нашей встречи.
Закончив разговор, Ельцин попросил прощения за паузу и повторил свою мысль, он дословно помнил, о чем шел разговор, что надо дать правосудию возможность самим назначать пожизненный срок или же тридцать, тридцать пять лет… “как высшую вторую меру”… И далее, – общество демократизируется, конечно, мы дозреем и до отмены смертной казни… Но пока то, что вы предлагаете, разумно.
– Договорились? – спросил он, завершая беседу со своей неизменной улыбкой.
Ковалев тут же подхватил, что это главное, зачем мы пришли, и быстро заговорил о Верховном Совете и о риске обсуждения вопроса о Гайдаре.
Ельцин поднялся, считая разговор законченным, и мы простились.
Чуть поплутав по коридорам, наконец вышли к лифту и к машине.
И все-таки в мыслях, частенько, и сразу и потом, возвращаясь к этой встрече, единственной такой, не могу утверждать, что я понял этого человека… Было другое: ощущение некой надземности его, что ли, и вообще слово “над” все время вертелось у меня на языке. Ну, то есть что был он, Борис Николаевич, не с нами рядом, а все время где-то выше и отстраненнее.
Хотя… И тот крошечный разговор о поездке в
Финляндию, происходивший в нашем присутствии, и особенно вопрос о суточных, которыми он поинтересовался, доказывали, что в нем твердо присутствовал и бывший обкомовский хозяин, вникающий во все проблемы, в том числе и бытовые.
Встреча получилась полезной. И для укрепления позиций
Комиссии, и для будущей работы. Я уже не говорю о личных впечатлениях, не каждый день ведешь беседы с царями!
Первый, кого мы казнили (зеленая папка)
Если заглянуть в таблицу казненных в России, где все расписано по годам, можно увидеть, что 1992 год, когда мы приступили к помилованию, обозначен лишь одной казнью.
Фамилия его Филатов. Пенсионер. Колхозник. Никогда прежде никаких преступлений не совершал. Осужден на смерть за изнасилование малолетних и был представлен нам отделом примерно через месяц после начала нашей работы.
Нет, мы, конечно, не собирались ни его, никого другого казнить. Но мы еще не научились миловать. Он был первый в нашей практике, и мы, надо сказать, сильно растерялись. Ведь были какие-то принципы, идеи, с которых начинали и которые были направлены в целом против смертной казни.
А несчастье, произошедшее близ Луховиц, таково: Н. Ф.
Филатов, он же дядя Коля, как его называли дети, повез покататься на лодке двух девочек, завез их на остров, там изнасиловал, убил. Это реальная история. А далее идут письма, статьи, звонки.
Одна из статей, присланная из Коломны, так и называется: “Он не должен жить”.
Цитирую: “Эта мысль рефреном проходит через читательские письма. “Если бы это произошло с моей дочерью, я бы его, гада, из-под земли достала и зубами бы разорвала на части. Филатов не имеет права жить.
Смерть, смерть и еще раз смерть. Г. Ковалева”.
Другое письмо: “Отмена смертной казни возможна в цивилизованном обществе, каковым наше не является.
Безнаказанность и несоответствие наказания степени содеянного лишь стимулируют жестокость… Убийцу и насильника казнить. Стегунов”.
И вот еще одно: “Только не говорите, что я кровожадная. Я не призываю вернуться к отрубанию рук на площади за воровство. Но будущий преступник должен знать, что он будет наказан. Вспоминаю свою молодость:
50-60-е годы. Поздним вечером, ночью люди ходили по улицам спокойно, не боялись, что кто-то убьет лишь за непонравившийся взгляд, брошенный в его сторону, или за отсутствие у тебя спичек, когда кому-то хочется прикурить… Л. Смирнова”.
Из письма народному депутату: “…Помогите нам закончить мучения, т. к. мать одной погибшей девочки тяжело больна, а другой- инвалид 1 группы. Это ли гуманно в нашей правовой стране потерять детей, ездить и ходить по прокуратурам и судам, просить как милостыню – накажите убийцу! А он еще подал прошение на помилование… Ему страшно умирать, а сколько страху было в детских глазах, когда они просили, умоляли не убивать их, они доверились ему, как отцу, у которого ищут защиту… Сергачева”.
Тут же статья с названием: “Казнить нельзя помиловать”. Английский режиссер Ричард Дентон… был настолько потрясен жестокостью и дикостью содеянного, что приехал в Коломну и снимал место, где произошло преступление… Затем он взял интервью у первого заместителя городского прокурора Комовой… Она ответила так: “Приговор справедливый. Что касается моего отношения к смертной казни, то в нынешней ситуации, когда преступность в стране растет и приобретает все более жесткие формы, я считаю, что она необходима. А вам, читатель, мы предоставляем право выбора, после какого слова поставить запятую в заголовке…”
Этот же вопрос, где поставить запятую, стоял, понятно, и перед нами, членами только что назначенной Комиссии.
И будет стоять сотни раз, ровно столько, сколько лягут нам на стол такие дела. И от того, как мы сможем этот вопрос решить, зависело многое и в судьбе самой
Комиссии и в жизни (я не преувеличиваю) каждого из нас.
О роли печати, особенно провинциальной и обычно прокоммунистической в провоцировании, в призывах населения к ужесточению законов, я поведаю где-нибудь отдельно. Но довод, прозвучавший для нас тогда впервые: преступность в стране растет и надо казнить,
– будет потом, как рефрен, сопровождать всю нашу деятельность, вплоть до сегодняшнего дня. И даже генерал Лебедь недавно предложил решать дело по-военному: “Сильными ударами сбить волну преступности… отменить мораторий на смертную казнь и расширить область ее применения…”
Не важно уже никому, что в упоминающиеся нашими просителями 50-е годы, когда проходила их молодость и когда они якобы гуляли спокойно по ночам, преступность была ничуть не менее (несмотря на обильные казни!), была и “Черная кошка”, наводившая панику, и только что выпущенные из тюрем головорезы, амнистированные в 53-м году… Сотни тысяч уголовников наводнили страну…
Ровно в те же дни, когда приступили мы к работе, в
“Комсомолке” писали: “…Речь о 322 российских осужденных, которые давным-давно, некоторые годами ждут решения Комиссии по помилованию, а также милости
Президента России…”
Филатов был первый из этих трехсот двадцати двух. И надо отметить, что страсти на обсуждениях разгорались такие, что, приходя домой, мы не могли уснуть.
