Фестиваль проходил в три тура - в знаменитом Сорренто, на живописном острове Искья и в Неаполе.
Автор песни, которую пела Анна, композитор Дженио Амато, просил ее не слишком близко принимать к сердцу мнение жюри:
- Оно далеко не всегда объективно, особенно если учесть, что вы иностранка, первая полька, которая поет в таком сугубо итальянском фестивале. Главное - вы попали в Италию.
- Анна! Невероятно! Поздравляю! - с этим воплем в ее номер в Неаполе ворвался Ренато. Лицо его осунулось, большие голубые глаза превратились в щелки от постоянного недосыпания. - Поздравляю!
- С чем? - изумилась она. - Я же слышала по радио решение жюри: победил Нино Таранто...
- А-а, ерунда! - беззаботно отмахнулся Ренато. - Ты в перечне самых популярных певцов Италии - вместе с Челентано, Катариной Валенте и Рокки Робертсом. Тебе присужден "Оскар симпатий - 1967"! Нет, надо немедленно выпить, иначе я сойду с ума! Послушай, у тебя есть деньги? А то я оставил кошелек в машине. Через два часа верну. - Он искоса взглянул на нее и робко добавил: - Нет, правда верну, обязательно...
Несмотря на физическую и нервную перегрузку, постоянно нагнетаемую темпераментными компаньонами, Анна испытывала истинное наслаждение во время концертов. Ей нравилось, как итальянцы слушают. Как они реагируют на пение, прямо на глазах становясь добрыми, внимательными и сердечными. Иногда ей приходилось выступать в залах, где не принято слушать сидя. Под пение посетители танцуют. А вот когда Анна начинала петь, танцы сами по себе прекращались, все головы поворачивались в ее сторону и сотни глаз светились искренним восхищением. Для нее это было дороже аплодисментов и премий, дороже восторженных рецензий в газетах. После таких концертов она преображалась, излучая спокойствие и радость.
Анна от души жалела Ренато. Он превратился в комок нервов озабоченный, встревоженный, боящийся куда-то опоздать, от него все чаще пахло спиртным... И когда он в таком состоянии садился за руль, Анне делалось не по себе. Единственно, в чем он оставался прежним, так это в отношении денег: так же виновато просил "взаймы" и не возвращал. И неизменно предпочитал плохие дороги, лишь бы не платить грошового налога...
Концерт в небольшом городке Форли закончился поздно ночью. Гостеприимные, обожавшие музыку жители городка долго не отпускали Анну со сцены, и она, не в силах отказать, пела и пела. В маленькую, уютную городскую гостиницу она вернулась около часа ночи. Было приятно пройтись пешком в окружении восторженных меломанов от концертного зала до гостиницы. Анна уже приняла ванну и собиралась лечь, как неожиданно в дверь постучались. На пороге стоял Ренато. Он был бледен, от него пахло коньяком, но в глазах горели веселые огоньки.
- Привет, наше сокровище! - заорал он. - Ты что это, спать собралась?! А ну-ка вставай! Тебя ждет шикарная гостиница в Милане. Там оплачен номер. Оплачен, а здесь надо платить! Сама понимаешь, наша фирма пока не такая богатая, чтобы платить за два номера сразу.
Через двадцать минут они уже сидели в машине и мчались по тихим улицам спящего городка.
- Скажу тебе честно, - прибавляя скорость, рассказывал Ренато, - я уже два дня не спал. Задала ты нам работу! Утром вернулся из Швейцарии подписан контракт, о-ля-ля, закачаешься! Обскакал весь Милан и - сюда, за тобой. Всюду надо успеть. Что ни говори, а главное в жизни - деньги! Уж я-то знаю, что это такое, когда их нет, - он замолчал и через несколько минут, когда они выехали на шоссе, вновь обратился к Анне, подавляя зевоту: - Давай не будем плестись по деревням, поедем по автостраде - ночью налоги не берут...
Эх, Ренато, Ренато. Он совсем потерял голову от неожиданно свалившегося на них успеха (который выражался конкретными денежными цифрами). Он нежно поглядывал на сидящую рядом с ним пассажирку. Совсем как почтенный отец семейства смотрит на только что приобретенную дорогую вещь, на которую копил по лире много лет. Ренато не заметил, как скорость на спидометре перескочила на цифру 100, потом начала ползти вверх к цифрам 120, 130, 140, 150, 160... Он видел впереди далекие огни Милана и мечтал о мягкой теплой постели. Ренато не сразу осознал, что теряет управление, что руль уже не слушается его, что машина с жутким свистом куда-то летит и страшный тяжелый удар настигает его...
Их нашли под утро. Водитель грузовика остановился около разбитого "фиата", в котором без сознания лежал Ренато. А метрах в двадцати от "фиата" лежала окровавленная молодая женщина, как спустя двадцать минут установила дорожная полиция, - польская артистка Анна Герман.
Она попробовала пошевельнуться и почувствовала невыносимую боль во всем теле, словно кто-то беспощадно вбивал в нее острые гвозди. Она застонала и чуть приоткрыла глаза: неровный свет ускользал, выхватывая фигуры кричащих людей...
"Где я?" - пронеслось в мыслях. Попыталась сосредоточиться, восстановить в памяти картину происшедшего. Концерт, Ренато, автомобиль, дорога в Милан... и пустота, будто оборвалась кинолента... Кто-то склонился над ней. Она услышала, как сказали по-русски со слезами облегчения: "Слава богу, жива!"
"Мама?.. Неужели мама?! Или снова сон? Где я?.."
Рядом кто-то быстро говорил по-итальянски. Еще кто-то - по-польски. Удивительно знакомые интонации. "Неужели Збышек?" Потом голоса уплыли, стало легко и приятно... Анна бежит по лесной тропинке среди красных, желтых, оранжевых цветов к огромному голубому озеру, сбрасывает с себя платье и бросается в прозрачную, нагретую солнцем воду. Вынырнув, она вдруг слышит музыку. Мелодии, напевы, хор поющих голосов... Они доносятся отовсюду - с берега, с деревьев, с лодок, которые медленно кружат вокруг и стискивают ее со всех сторон. С ужасом ощущает, что теряет силы и начинает тонуть, а ноги запутываются в сетях. Анна отчаянно пытается вырваться, и знакомая невыносимая боль пронизывает все тело...
Она снова открывает глаза. Теперь в палате светло. По стенам резво скачут солнечные зайчики. На стуле перед кроватью, ссутулившись, сидит мать. Желтое, утомленное, состарившееся лицо.
- Господи, слава богу, жива... - словно молится Ирма, и Анна видит, что слезы текут по ее щекам, что она еле сдерживается, чтобы не зарыдать в голос.
Анна хочет сказать что-то успокаивающее, доброе, но язык не слушается ее, горло издает какие-то бурлящие звуки, улыбки тоже не получается. Только теперь к жестокой боли во всем теле добавляется и тяжелая боль в висках. "Наверное, я умираю, - отрешенно думает Анна. - Наверное, с такими страданиями и приходит смерть. Скорее бы. Это же невозможно терпеть..." Сознание снова уходит. Она будто проваливается в огромную черную бездонную пропасть.
"Успокойтесь, кризис уже миновал. - Анна ясно различает голос Збышека. - Теперь все будет хорошо".
Анна видит его лицо - осунувшееся, усталое, их взгляды встречаются, и она еле слышно, с трудом выговаривает слова:
- Как я рада, что вы здесь, со мной.
Мать со Збышеком прилетели в Милан на третий день после катастрофы. Никто из сотрудников в Министерстве культуры и "Пагарте" не пытался успокоить пани Ирму.
- По имеющимся данным, - сказал ей директор "Пагарта". - состояние крайне тяжелое. Наберитесь мужества. Будьте готовы к худшему. - Директор снял очки, протер носовым платком стекла и тихо добавил: - Это большое несчастье для всего нашего искусства. - Потом сказал еще: - Насколько мне известно, пани Анна не замужем, но у нее есть жених. Он может вместе с вами сейчас отправиться в Италию.
В Милане их встретил сотрудник Польского посольства, они завезли чемоданы в гостиницу и сразу же направились в госпиталь. Лечащим врачом был молодой человек с редко встречающимся здесь веснушчатым лицом и ясными голубыми глазами.
- Ничего определенного сказать не могу, - говорил он. (Сотрудник посольства почти синхронно переводил с итальянского.) - Травмы очень тяжелые - сложные переломы позвоночника, обеих ног, левой руки, сотрясение мозга, опасные ушибы других органов. Вся надежда на сердце и на молодой организм.
Потом Ирма говорила, что до конца дней своих не забудет эти двенадцать бессонных ночей: она сидела у кровати почти бездыханной дочери в переполненной палате, куда доставлялись жертвы особенно тяжелых автомобильных катастроф. Люди бредили, стонали, кричали, плакали... Иногда стоны и крики прекращались, санитары накрывали тело белой простыней, перекладывали труп на каталку и увозили вниз. А на "освободившуюся" койку укладывали новую жертву безумной спешки второй половины XX века. Сколько раз за эти двенадцать суток больно сжималось сердце пани Ирмы, когда дочь начинала тяжело дышать и стонать, а в щелях между веками виден был остановившийся взгляд.
- Збышек, ну сделай же что-нибудь, спаси Анюту! - с мольбой бросалась она к понуро сидящему жениху дочери.
И Збышек бежал за врачом. Врач вызывал медсестру, та делала укол, и они сразу же исчезали...
Сознание вернулось на двенадцатый день. Были отменены искусственное дыхание и питание. Доктор через переводчика сообщил им:
