- Одним словом, дорогая пани Герман, - продолжал министр, - ни о чем не беспокойтесь и постарайтесь быстрее поправиться.
Почему-то в эти дни ей часто вспоминалось детство. Стоило ей закрыть глаза, как в глубине сознания возникали раскаленные улочки Ургенча, по которым она торопится вместе с мамой на базар, бежит на урок к учительнице музыки или играет в прятки с соседскими ребятишками. Вот отчим качает ее на руках и рассказывает о Польше с ее зелеными лесами и голубыми озерами... А за окнами льет дождь, и кажется, что ничто никогда не изменится, что так оно всегда и будет: безжалостный гипсовый плен, ноющие боли во всем теле, сжатая обручем голова.
А может быть, это навсегда? Она в расцвете молодости обречена на неподвижность! А врачи, и мама, и Збышек, и министр стараются скрыть от нее страшную тайну... Несколько дней назад она попыталась "поговорить" со Збышеком.
- Видишь, - сказала ему Анна, - все против нас. Сначала мы не могли быть вместе из-за моей профессии, теперь вот я инвалид... А там... - она показала взглядом куда-то вдаль, - там, на улицах, столько здоровых и веселых женщин... - Анна улыбнулась, - пахнущих духами, а не лекарствами. Я уверена, ты будешь счастлив. Ты достоин счастья, потому что ты хороший, очень хороший. И я благодарна тебе за все. А теперь - я прошу тебя, я умоляю тебя - уходи! Мне будет легче. Я страдаю вдвойне оттого, что мучаю тебя.
Збышек посмотрел на нее укоризненно.
- Ах, Анна, Анна, что же будет с нами, если нам придется делить друг с другом только праздники? Самое дорогое, что у меня есть в жизни, - это ты! И надежда на то, что у нас когда-нибудь будет продолжение... - Он запнулся, потом решительно добавил: - И давай забудем этот разговор!
Каждое утро он уезжал на работу (Збышек спал в соседней комнате), а вечером возвращался оживленный, обстоятельно рассказывал о делах на заводе, давал колоритные характеристики своим товарищам. Анна слушала с увлечением. Вспоминала свою практику на шахте "Анна". "Вот судьба! Пойди я работать на шахту - может, все было бы по-другому и я не узнала бы этих мучений, не узнала бы этой проклятой неподвижности... Конечно, что греха таить, хочется жить долго. Но хочется жить и счастливо! А заниматься любимым делом, горсть им - одно из самых главных слагаемых счастья...".
Две недели спустя Анну перевезли в столичную ортопедическую клинику Медицинской академии. Профессор Гарлицкий, крупнейший специалист в этой области, после тщательного осмотра и многочисленных рентгеновских снимков на вопрос Анны: "Можно ли в скором времени избавиться от итальянского гипса?" ответил коротко:
- Мы постараемся в некотором смысле облегчить ваше положение. Постараемся. Но не торопите нас, и сами не спешите. Сейчас главное - время и терпение.
Говорят, что человек приспосабливается ко всему. В какой-то степени эти слова справедливы и по отношению к Анне. Она "приспособилась" к гипсовому панцирю, научилась стойко переносить все страдания, связанные с положением "узницы медицины", осознала, что другого выхода нет и что, пожалуй, наступил момент, когда надо отвлечься от своей болезни, перенестись мысленно в мир искусства, в котором она жила и в котором была счастлива.
Многое теперь казалось ей второстепенным, трудности актерской жизни представлялись чуть ли не раем, а былые внутренние терзания - нелепыми переживаниями. Ах, если бы судьба оказалась столь благосклонной! Если бы снова можно было бы окунуться в этот пестрый и удивительный мир! Уехать бы, пусть даже и с плохим оркестром, в захолустье! Просто так, бесплатно... И снова выйти на сцену! Пусть в зале сидит лишь несколько человек - не важно! Но будет сцена, и будут зрители, и она снова увидит их лица и выражение их глаз.
Ей принесли газеты и разрешили по нескольку минут в день читать самой. Она прочла несколько восторженных рецензий о своих гастролях в Италии, потом сообщения ПАП о катастрофе, о состоянии своего здоровья, интервью с бабушкой (почему-то о ее детских годах). Дни шли за днями. Физические страдания стали уступать место нравственным. Если совсем недавно воспоминания казались ей целительно счастливыми, то теперь они становились нестерпимой болью, острой, режущей, почти разрывающей. Ее охватила жгучая, мучительная тоска. Та жизнь, конечно, продолжается. Но уже без нее. И вряд ли теперь уже возможно возвращение к той, главной для нее жизни. Внешне эти переживания были незаметны. Анна всегда держалась стойко и достойно в самых трудных, кризисных ситуациях, когда к горлу подступал ком, когда хотелось не кричать, а выть от боли, от обиды, что все могло сложиться иначе...
К ней стали пускать посетителей. Приходили старые друзья: и университетские, полузабытые, и артисты Вроцлавской эстрады, и Юлиан Кшивка, и Анеля... Анна радовалась всем посетителям - и Анеле в том числе.
Ирма и Збышек читали ей письма и телеграммы, которые сотнями приходили в Министерство культуры: от коллективов больших предприятий и отдельных граждан, написанные скупыми канцелярскими словами и очень искренние, человечные. Ей рассказали, что по радио и телевидению передают много песен в ее исполнении и всякий раз люди спешат к теле- и радиоприемникам и слушают, как никогда.
Незримая поддержка изменила к лучшему настроение Анны. Она жадно читала и перечитывала письма и телеграммы с улыбкой растроганной, счастливой благодарности. Каждое утро она получала письма, в общем очень похожие одно на другое: неизвестные корреспонденты пылко признавались ей в своей любви и клялись в верности, желали скорейшего возвращения к полноценной жизни. И обязательно - новых встреч на сцене.
Однажды Анна получила письмо, очевидно, написанное пожилым человеком. "Дочка, - говорилось в письме, - была б только ты здорова, остальное не важно. Ты свое уже спела". Это могло показаться обидным. Но, судя по ласковому, сердечному тону письма, автор хотел сказать другое: самое главное вновь стать здоровым человеком, а все остальное не важно, как говорится, "наплевать". Анна попыталась правой, здоровой рукой ответить на несколько писем, но почувствовала, что быстро устает. Надо пересилить усталость, надо приучить себя работать. Обязательно отвечать на письма. Надо попросить маму привезти клавиры, которые остались дома во Вроцлаве. Необходимо занять себя полезным делом. Пора возвращаться из страшного мира боли и отчаяния на землю. В реальном, осмысленном труде найти выход из безысходности. Каждое утро по три-четыре часа она отвечала своим корреспондентам, всякий раз отыскивая новые слова, стараясь писать с юмором. Иногда даже подписывалась: "сломанная кукла".
"Я очень тронута Вашим письмом, - писала Анна одному из своих почитателей. - Чувствую я себя отлично, настроение солнечное, правда, пока чуть-чуть мешает гипс. Он жесткий, прямо как железный, и неумолимый. Но я считаю денечки, чтобы поскорее избавиться от этого фирменного итальянского наряда. А когда избавлюсь, то снова запою. И постараюсь петь лучше, чем прежде. Потому что за это время я сильно истосковалась по пению. А пока слушайте меня по радио, если я Вам не очень надоела. И еще раз сердечно благодарю за Ваши добрые слова, они куда полезнее и "вкуснее", чем лекарства".
Как-то она обнаружила среди груды конвертов письмо, которое сразу же привлекло ее внимание. На нем по-русски было написано: "Польша. Анне Герман". Обратный адрес: Новосибирск. "Новосибирск?! - удивилась она. - Да я же в Новосибирске никогда не была!"
"Дорогая Анечка! - начиналось письмо. - Не знаю, дойдет ли до Вас эта моя весточка, но если дойдет, буду очень рада. С болью в сердце узнала я, да и не только я, все мы - советские люди - о случившемся с Вами несчастье. Вы наша самая любимая и дорогая певица. Я хоть и не понимаю по-польски, могу слушать Ваши песни все время, потому что в них чувствуются Ваша светлая душа и Ваше сердце. Хотела попасть на Ваш концерт в Москве, но не достала билета. Надеялась на Ваш приезд к нам, в Новосибирск, да вот беда... Родная Анечка, желаем Вам скорейшего выздоровления, много-много счастья. И чтоб детишек побольше нарожали. И чтобы обязательно приехали к нам в Новосибирск. Тут у нас есть один врач, вернее, не врач, а знахарь, но лечит лучше, чем любой врач. Он тоже знает про Вашу беду. Так вот, очень Вас приглашает к нему полечиться. Говорит, что сделает как новую. А я думаю: зачем как новую? Надо, чтоб такую, какая Вы есть, Анечка. Приезжайте обязательно. Ольга Петровна Иванова, пенсионер".
Анна читала и перечитывала это письмо и не могла сдержать слез. Писала женщина, которая, судя по всему, ни разу не видела ее, а лишь слышала ее записи. И вот эти строчки, написанные от всего сердца! Анна немедленно решила ответить Ольге Петровне, но письмо не получалось. То оно казалось Анне слишком формальным, то чересчур многословным. Она решила немного передохнуть и потом вновь взяться за письмо. Но и отдых не получался - такой вихрь мыслей и чувств закружил ее...
