— Так это и есть из общественного, — успокоила Нинель, — я уже на вас получила. А вы что думали, кто-то другой должен приносить?
— Нет, ну я не знаю… Ладно, раз так…
И Борис Арнольдович принялся поглощать универсальные плоды с большим аппетитом.
Нинель позвала детей, и они сразу появились откуда ни возьмись, не заставили приглашать себя дважды, схватили из материной сумки по «огурцу» или по два, но не сели ужинать, как подобает, вместе со взрослыми, молча и чинно, а сиганули на два яруса выше.
— Эй, вы чего? — удивилась мать.
— Да мы лучше здесь, мам! — отозвались они хором.
— Но вы же должны мне рассказать, как прошел день в школе!
— Да все нормально, мам, все как обычно, да мы потом расскажем, мам!
И Нинель оставила детей в покое.
— Не привыкли еще, — объяснила она Борису Арнольдовичу, а заодно и себе.
Борис Арнольдович хотел сам раскрыть ситуацию, но отчего-то не решился это сделать.
— Пастбище нам в этом сезоне далековато отвели, — вздохнула Нинель, — как говорится, у самого синего моря. Но если бы оно было в другом месте, что вчера сталось бы с вами?
— Это верно, век буду за вас…
— Ладно-ладно, давайте лучше выкладывайте, чем занимались, если, конечно, вас не просили об этом молчать.
— О, сегодня я имел удовольствие познакомиться с самим Мардарием. И целый день он меня караулил, гласный надзор за мной вел. А раз гласный — значит, могу рассказывать. Целый день мы с ним беседовали о том о сем. По-моему, примитивный тип. Но опасный. Карьерист. Мать родную продаст, чтобы поскорее напялить люминесцентную повязку оберпредседателя.
— Мне вы, конечно, можете доверять, — перебила Нинель, — но вообще-то такие слова о председателях лучше не произносить вслух. В какой бы то ни было компании. Очень вам советую. А что касается Мардария — то с ним, мне кажется, не все так просто. Но-моему, это человек с двойным дном. С одной стороны, конечно, служака, и у начальства нет никакого основания не ценить его в этом качестве. Если ничего непредвиденного не случится, повязка оберпредседателя от него, конечно, не уйдет. А может, и более высокий пост. Поскольку, даже если говорить о том, что на виду, Мардарий хоть и дурак, а умный. Но, с другой стороны, если говорить о том, что не совсем на виду, то иногда происходят вещи труднообъяснимые. Иногда Мардарий упускает явный шанс моментально прославиться и возвыситься. По пустякам он спуску никому не дает, чуть что — кричит и пугает, а серьезных вещей не видит. Вот сегодня утром я бегала за вашими доспехами, вечером, сами понимаете, нужно рюкзак тащить. Так вот он меня явно видел. Однако нарушение не пресек, а, кажется, более всего был озабочен тем, чтобы я его не заметила. Раньше в подобных случаях я даже думала, что он надеется через меня какую-то банду нарушителей традиций вычислить. Думала так и посмеивалась. Хотя, конечно, смешного мало. Теперь же мне чаще кажется, что Мардарий всех нас, наоборот, оберегает. Вот уже несколько месяцев никого в округе не отдавали на съедение за нарушение одиннадцатой заповеди. За исключением одного мужчины, сумасшедшего, который бросился на Порфирия Абдрахмановича. Того уж никак нельзя было спасти. А в других местах Города что происходит! Получается, мы здесь все образцовые? Да нет, конечно! Хотя Мардарий начальству именно это внушает. Мол, он нас так воспитывает, мол, его заслуга. И набирает очки! Вот хитрец! А вы говорите, примитивный тип…
— Ммда, действительно. — сказал Борис Арнольдович и почесал затылок. — Я думаю, нам лучше делать вид, будто мы никаких странностей за нашим Мардарием не замечаем. Он за нами не замечает, мы — за ним. Его не подведем — себя не подведем…
— Вы делаете успехи! — обрадовалась Нинель. — Наверное, у вас тоже есть опыт двойной жизни, а? Признавайтесь! Как там, в вашем параллельном мире, есть нужда скрыть иной раз истинные убеждения?
Они понимающе рассмеялись.
— А еще я сегодня познакомился с музыкантом Фогелем. Знаете такого?
— Ах! — воскликнула Нинель, сразу преобразившись. — Ах, вы еще спрашиваете!
Эти манерные «ахи», да еще в обезьяньем исполнении были так непередаваемо пародийны, что Борису Арнольдовичу стоило больших усилий сохранить серьезное выражение лица.
— Как же вам удалось познакомиться с этим удивительным человеком?
— Да все Мардарий. Я с верхних ярусов спускаться опасался, сами понимаете, пока освоюсь. Так он маэстро Фогеля на помощь пригласил. Никого больше в Городе не было.
— Ну этот Мардарий! Конечно, все логично. И тем не менее, Фогеля позвать на помощь! Непостижимо! Ведь понимаете, что музыканту пуще глаза надо беречь пальцы, а после такой тяжкой работы что за пальцы?! Кстати, маэстро о сегодняшнем прослушивании ничего не говорил?
— Говорил, как же! И меня приглашал. Только вот я не знаю…
— И раздумывать нечего! — перебила Бориса Арнольдовича Нинель. — Даже не сомневайтесь. Тем более что все культурно-массовые мероприятия у нас обязательны.
— Но как я туда…
— Обязательно! Понимаете! Кто же откажется… Самуил Иванови-ич! — вскричала Нинель. — Надеюсь, ваши мальчики не оставят Бориса Арнольдовича, пока он еще не выучился самостоятельно передвигаться?
— Не оставим! — отозвались с готовностью «мальчики».
— Ну тогда, конечно, — развел руками Борис Арнольдович, — тогда давайте собираться.
Однако последнее слово он сказал зря. Потому что ни украшений, ни нарядов у обезьян, как оказалось, не было. Ну, абсолютно никаких! И все сборы ограничились тем, что друзья-соседи сгрудились возле Нинелиного кокона, пригладили буйную растительность на головах и лицах да и тронулись в путь. Роберт и Жюль привычно подхватили Бориса Арнольдовича под руки и потащили туда, где, по-видимому, все происходило. Как и накануне, Самуил Иванович и Нинель следовали несколько поодаль.
— И часто у вас такие концерты? — полюбопытствовал Борис Арнольдович.
Ему-то что, он ехал пассажиром и мог вести досужие разговоры, не напрягаясь.
— У нас… хык… каждый вечер… хык… какое-нибудь мероприятие… хык… — в три прыжка пояснил Роберт.
— У нас же… хык… культура — первое дело, — дополнил его Жюль.
— Точнее, второе… хык… после питания, — уточнил Роберт.
Так, непринужденно беседуя на светские темы, они и достигли концертной площадки. Во всяком случае, ничего похожего на зал не было. А был закрепленный на фикусе рояль, да Велосипед над головой, больше напоминающий землечерпалку, да Луна немножко сбоку.
Борис Арнольдович и Нинель расположились на удобной толстой ветке, соседи заняли места прямо над ними, а публика все прибывала и прибывала, и скоро она сидела так же густо, как сидят вороны и галки на стрелах башенных кранов поздней осенью.
— У нас каждый вечер большие культурные события, — вполголоса поясняла Нинель, близко наклонившись к Борису Арнольдовичу, — вчера мы, правда, пропустили диспут на тему «Посещал ли Христос Остров», но впредь, надеюсь, этого не будет. Как не было раньше. Сегодня — концерт маэстро Фогеля. Прослушивание нового произведения. Завтра — турнир поэтов. Кто победит — станет освобожденным поэтом, он перейдет от устных стихов к письменным, ему выдадут бумагу и поставят на довольствие… Ой, простите, начинается!
И точно. Маэстро появился из своего кокона, единственного на всем обозримом пространстве. Публика встретила кумира овацией, не смолкавшей, пока сам маэстро не прекратил ее жестом. Он пробрался к инструменту, встал возле него, близоруко прищурился, отыскивая кого-то среди слушателей. Борис Арнольдович подумал, кого это Фогель ищет, оказалось — его.
— Друзья! — сказал Фогель. — Сегодня среди нас присутствует пришелец из иной жизни. И этот концерт я посвящаю ему. А в его лице, в лице нашего дорогого Бориса Арнольдовича, и всему его человечеству. Я не знаю, откуда занесло к нам нашего дорогого гостя. С Полуострова ли, с Материка ли, с другой ли планеты. В конце концов, не важно. Потому что — да здравствуют добрые отношения всех обитаемых миров, где бы они ни находились!
Публика опять разразилась аплодисментами, многие поворачивали лица к Борису Арнольдовичу, улыбались ему, но некоторые не поворачивали и не улыбались. Тем более не хлопали. А сидели, каменно застыв.
— Он совсем себя не бережет! — шепнула Нинель. — Хоть бы подумал о своем даре. Нельзя же так высказываться при всех. Возможно, ему кажется, что в его словах нет ничего такого. Но ведь это смотря как повернуть!
«Неужели все, кто не аплодирует и не улыбается, доносчики? — подумал Борис Арнольдович. — Нет, не может быть. Просто люди хотят иметь возможность при случае сказать: „Я ни при чем, я не улыбался“. Можно ли за это осуждать?»
Он хотел поделиться своими соображениями с Нинелью, но тут маэстро вновь прекратил шум выверенным жестом.
