Утром постояльцы уехали по делам, а к вечеру вернулись. Анна быстро и ловко накрыла на стол, принесла еду. Хозяин издали наблюдал за хлопотавшей возле гостей работницей. Что-то ему не понравилось, он грубо прикрикнул на неё. Девушка вздрогнула, на глаза навернулись слёзы. Андрей сочувственно ей улыбнулся. Вставая из-за стола, он незаметно вложил в руку Анны записку. Поднявшись к себе, она дрожащими руками развернула листок бумаги, из которого выпали деньги. При слабом свете сальной свечи она прочла: «Приезжай, жду. Андрей». И адрес в Новосибирске.
Анна помолилась и приняла решение. Через два дня, завязав в узелок немудрёные пожитки, ночью тайком покинула постоялый двор. Боялась, что её хватятся и силой вернут назад, в неволю. Она не знала, что её ждёт, но надежда на лучшую жизнь кружила голову и придавала силы, а холод и дождь не могли остановить беглянку. Наконец пятнадцать вёрст позади, томительное ожидание поезда на полустанке и дорога в будущее. Как молитву, она повторяла заветный адрес, стараясь не думать, что будет делать одна в незнакомом городе, если вдруг не найдёт Андрея. Нет, такого не может быть, Андрей ждёт её, у него добрые глаза, всё будет хорошо.
Анна не ошиблась, Андрей её ждал. Она ему сразу глянулась. Первый его брак оказался неудачным, оба супруга были разочарованы. Пелагея вернулась к отцу. Андрей не отдал ей детей, остался один с трёхлетним сыном и годовалой дочкой. Ему была нужна любящая, верная, работящая жена, такая же, как его мать, на которой теперь держался весь дом. Ну что ж, Анна не обманула ожиданий Андрея. Любая работа была ей по плечу, дом сиял чистотой, везде идеальный порядок, и стряпала Анна отменно. Детишки её сразу приняли, Боренька стал звать Муленькой. А через год у Анны и Андрея родился сын Валентин по прозвищу Жучок. Был он смуглым, темноволосым, черноглазым и походил на деда с материнской стороны.
Дела у Андрея и его старшего брата Фёдора шли хорошо. Благосостояние семьи росло. Беда грянула в 1935 году, через год после убийства Кирова. Андрея и Фёдора арестовали как бывших солдат армии Деникина, обвинили в подготовке заговора с целью свержения режима и приговорили Фёдора к расстрелу, а Андрея – к десяти годам лагерей. Всё имущество было конфисковано. На попечении Анны остались трое детей и свекровь. Анна стала искать работу. Помогая мужу в делах, она освоила несколько профессий. Сегодня мы бы сказали, что она была прекрасным менеджером и экономистом. Она умела разговаривать с клиентами и вести бухгалтерский учёт. Анну взяли на работу в магазин.
У Анны было много достоинств, и среди них – врождённое чувство вкуса. Она умела шить, вязать, вышивать и могла из пустяка сделать конфетку. Она обшивала и одевала всё семейство и себе выдумывала наряды. Она обращала на себя внимание. Мужчины смотрели на неё и засматривались, но она ждала мужа.
Грянула война. Сначала на фронт ушёл приёмный сын Борис, а потом из дома сбежал шестнадцатилетний Валентин. Он должен был всем доказать, что он герой, а не сын врага народа. Никто не знает, сколько слёз пролила Анна, как ждала писем с фронта. От всех тревог и переживаний отвлекала только работа. В Сибирь были эвакуированы важные промышленные объекты, приехали специалисты с семьями, рабочие. Введённая карточная система требовала чёткого контроля. Анну назначили директором большого продовольственного магазина. Ответственность колоссальная, каждый грамм на счету. Высокие должностные лица приходили в магазин отоваривать карточки.
Однажды зимой сорок четвёртого зашёл сюда и мой дед, находившийся тогда на службе в Сибирском военном округе. Как писал Александр Сергеевич Пушкин, «появление в сих местах офицера было для него настоящим торжеством, и любовнику во фраке плохо было в его соседстве». Деду очень шла военная форма. Он умел носить вещи, умел себя подать, умел ухаживать за дамами. Был он умён, не лишён чувства юмора. В общем, «барышни сходили по нём с ума», по словам всё того же Александра Сергеевича. И Анна не устояла, в свои сорок она влюбилась как шестнадцатилетняя девчонка. Во второй раз судьба предлагала Анне изменить жизнь коренным образом. Второй раз Анна бежала тайком, ни словом не обмолвившись об отъезде ни свекрови, ни приёмной дочери. Она знала, что её не только не поймут, но и никогда не простят. И опять она не ошиблась.
Через несколько месяцев Андрей вышел на свободу. Он не мог примириться с её бегством, с её предательством и изменой, он любил её. Он поехал за ней в Москву, пытался вернуть. Через четыре года Андрея снова арестовали, осудили по той же печально известной 58-й статье и выслали на поселение в Енисейск. Вторая ссылка длилась недолго. Из неоконченного письма племяннице мы узнаём: «…сегодня что-то нездоровится, ходил в поликлинику, дали освобождение…» Он писал, что беспокоится о старенькой матери, жаловался на одиночество: «…а одному жить очень плохо, ни поговорить, ни посоветоваться, да, в общем, бесцельная жизнь… А как поступила А.В. ...» Здесь письмо обрывается, сердце не выдержало. Воспоминание о предательстве любимой женщины стало последним, о чём подумал Андрей. Он даже не смог написать её имени, только инициалы А.В.
А через несколько лет в Москве на Озерковской набережной от рака умирал мой дед. Анна Васильевна не отходила от него. Придя на несколько минут в сознание, он позвал: «Анна, Анна…» – и его не стало.
Время шло. Генеральный план застройки города безжалостно прошёлся по старой Москве и нашей жизни. Новый Арбат практически уничтожил Серебряный переулок, и нам пришлось поменять место жительства. Мама получила комнату в далёкой новостройке, однако вместо неё туда поехала жить Анна Васильевна. Я всё реже и реже виделась со своей приёмной бабушкой Анной. Она теперь подолгу гостила у сына в Калининграде, где росла её собственная внучка. Но однажды Анну Васильевну попросили меня постеречь, пока дедушка с бабушкой в кои-то веки отправились отдыхать вдвоём.
С появлением Анны Васильевны в двух наших комнатах в коммунальной квартире воцарилась невероятная чистота. Белые воротнички моей школьной формы стали ещё белее и топорщились от гордости и крахмала. В школу меня сопровождали всяческие печёности, а на обед поджидали разнообразные вкусняшки.
В ту пору с разрешения соседей с нами проживал кот Пус, окраской походивший на зеркального карпа. Он был вальяжен и самостоятелен, для входа и выхода из квартиры пользовался кухонной форточкой нашего первого этажа, категорически игнорируя эмалированную посудину с измельчёнными страницами газет «Правда» и «Известия» в отхожем месте. Под раковиной его всегда ждала мисочка с отварной рыбой или какими другими продуктовыми щедротами от соседей. На ночь он интеллигентно сворачивался клубком на коврике у входной двери. Иногда наносил визиты бабушкиному дивану и мурлыкал, раскинувшись на подушках. Частенько его можно было видеть на развилке старого клёна под окном, где он отдыхал от дворовых подвигов, свесив все четыре лапы вниз. Словом, Пус никому не причинял ни вреда, ни хлопот и был любим всеми, кроме старой большевички со второго этажа. Она утверждала, что кот с дерева прыгает к ней на балкон, а оттуда пробирается в её апартаменты и ворует мясо из холодильника. И Пус, и мы вместе с ним категорически отвергали обвинения в покушении на большевистскую собственность, но пенсионерка союзного значения настаивала на своём: «Вы что, не верите члену партии с семнадцатого года?» Мы удивлялись: «Не может быть, вы так молодо выглядите».
И вдруг Пус исчез, как раз в то время, когда меня оставили на попечение Анны Васильевны. Я обегала все близлежащие дворы, издавая призывное: «Пус-Пус-Пус! Кис-кис-кис!» Вынося по вечерам помойное ведро, я напряжённо вглядывалась в тени у мусорного бака, нет ли среди искателей лёгкой жизни нашего кота. На третий день за обедом мы с Анной Васильевной решили, что во всём виновата старая большевичка – она всё-таки свела с ним счёты за мнимое ограбление холодильника.
Я стала строить планы страшной мести, перемежая их горькими сожалениями об утрате любимца. Громко переживая и возмущаясь, мы не сразу обратили внимание на странные звуки. Где-то отчаянно скреблась и шуршала мышь. Ну вот, стоило коту исчезнуть, как тут же набежали враги. Я бросилась на кухню за шваброй и стала ею тыкать во все места возможного пребывания зловредного грызуна. Пока я стучала шваброй и топала ногами, мышь замолкала. Как только я прекращала военные действия, она принималась за работу с новой силой. Нам показалось, что мышь совершает диверсию в шкафу или в ящиках под книжными полками, где хранилась тысяча мелочей, таких нужных в хозяйстве. Мы молниеносно разработали тактику борьбы: Анна Васильевна открывает по очереди все дверцы, а я стою наизготове и, как только вредитель появляется, оглушаю его шваброй.
Начали со шкафа с посудой, за ним последовал платяной. Как назло, предчувствуя расправу, мышь затаилась. Наконец настала очередь последней дверцы. Анна Васильевна вела отсчёт начала операции: «Три, два, один – пошёл!» Швабра взметнулась вверх, дверца распахнулась, и оттуда вывалилась груда отчаянно барахтающихся мотков шерсти, обрезков ткани, шуршащих пергаментных выкроек. Груда метнулась к входной двери, пытаясь по дороге отделаться от тормозящих движение вещей, и тут стало ясно, что перед нами вовсе не гигантская мышь, а наш объявленный в розыск кот. Пус вылетел в предусмотрительно открытую мною дверь, вихрем промчался по прихожей и исчез в форточке.
