— Это что? — спрашивает отец Андрий.
— Антидепрессанты, — отвечает Панкрат. — Как Зинку вспомню, так сразу нервничать начинаю. «Путин — наш святой!» — хриплым басом передразнивает он ее. — «Путин сказал: мы проснулись в другом государстве!» Нет, пришел, тупо заграбастал Крым. Еще говорит: «Без единого выстрела!» А попробуй там постреляй — наши лошары с одними отвертками ходили, а у Путина войска — зубами перегрызут колючую проволоку.
— Я ж еще когда был у них недавно в Энске, она телевизор смотрела и ревела, — морщится отец Андрий. — Майдан, дым, огонь, радикалы. А она ревела — переживала, как мы тут.
— Тьфу!
— А я наоборот, — продолжает отец Андрий. — Скорей бы от нее смыться.
— А я тогда Зинке сказал: «Если прощения попросишь, я тебе все прощу!»
— Наврал, — говорит отец Андрий.
— А она все забыла! Она каялась, говорила: «Как я могла такое делать?» Все забыла! Прощения просила… Но я ей все равно не простил! Сломала мне психику в детстве. Вот теперь антидепрессанты глотаю. Когда началась мобилизация, мне же так плохо стало, я два дня ничего не ел. Боялся, что меня убьют.
— Панкрась, ты каждого звонка в дверь боялся, — вздыхает Елена.
— Так они же повестку носили за повесткой! Я боялся, что меня убьют, детей застрелят! Пришлось пойти к психиатру. Он говорит: «Это у вас недовыработка серотонина»… А у нас же армия никакая. Власть полулегальная. Этот Турчинов не пойми что! Объявил себя исполняющим обязанности и начал меня на войну посылать. А мои убеждения?! Если я откажусь, я нарушу присягу. Я так не смогу, я не такой человек. В общем, сломала мне Зинка психику.
Они встают перед иконами. Панкрат и Елена берутся за руки. Отец Андрий читает молитву. Панкрат подпевает ему сильным голосом. Вступает Елена. В конце они молятся за свою старшую сестру Зинаиду. Семья выходит на улицу, когда гроза прекращается, оставляя после себя потоки воды на дорогах.
Кого видят в прицеле солдаты Восточной и Западной Украины
В гражданской войне на Украине очередная надежда на мир. Президент страны Петр Порошенко объявил об одностороннем прекращении огня и предложил ополченцам сложить оружие. Хрупкое перемирие было нарушено в тот же день обеими сторонами. Частные батальоны, финансируемые олигархом Игорем Коломойским, инициативу президента проигнорировали, а ополченцы юго-востока заявили, что ответят только на предложение о переговорах, а не о капитуляции. Но даже то, что стороны пытаются хотя бы заочно говорить о мире, уже хорошо. Корреспондент «РР» побывала на Львовщине и в Донбассе, пообщалась с бойцами воюющих сторон и услышала не только слова ненависти, но и нотки взаимной любви.
Жовква. Гостиница
— На западной границе врага не было никогда. Это была тихая, мирная жизнь, — говорит молодой пограничник, вчера вернувшийся со службы на границе в Луганской области домой во Львов.
Своего имени не называет ни он, ни его товарищ. Они сидят рядом на узком диванчике, касаясь друг друга локтями. Один — худощавый брюнет. Другой — рыжий, с красным от загара лицом. Говорит в основном брюнет:
— Никакой военной подготовки у нас не было. Первое, что было, — это чувство патриотизма. Я не могу сказать, что нам его внушили. Мы внушили его сами себе. На восток ехали на взводе, потому что должны были… Защитить нашу государственную целостность. Какие-то очертания границ сохранить. А когда мы приехали туда, то увидели… Если население Харьковщины к нам еще нормально относилось, хотя и они первые два дня не пускали детей в школу, потому что это же бандеры приехали… — он переглядывается с товарищем. — Знаете, даже один довольно-таки взрослый человек подошел к нам и говорит: «Вы, бандеры, едите детей младше семи лет. Они же еще не пьют, не курят!» Один наш солдат не растерялся и ответил: «Нет, мы в основном стариков едим. Их легче словить». А на Луганщине у нас случился настоящий переворот. Мы увидели, что девяносто девять и девять десятых процента местного населения за присоединение к России. И задали себе вопрос: а что или кого мы приехали сюда защищать?
— И как вы на него ответили?
— Нашли единственное объяснение: просто мы должны отстаивать целостность Украины. Я чувствовал, что должен доказать им: мы не бандеры, а просто люди с запада. Агрессии у нас против них не было никакой, только словесная — в ответ. Все эти месяцы мы воспринимали их как своих соотечественников, хотя они отличаются от нас капитально. У нас каждый старается построить хороший дом, чтоб лучше, чем у соседа, а у них можно «Вия» без декораций снимать. Они там умирают, а их даже никто не хоронит… — он снова переглядывается с товарищем, тот по-прежнему молчит.
— Мы поехали по собственному желанию, — продолжает он. — Провожали нас все равно что в последний путь. Дали самую уничтоженную технику. Ту, которая поедет и обратно уже не вернется. Мы, конечно, понимали, что они не могут совсем разоружить западную границу и отдать нам лучшее. Но с другой стороны… От Черкасс до границы с Харьковской областью мы ехали двадцать пять часов. Одна машина поломалась, другая ее тянула. Если бы мы успели перекрыть границу, по крайней мере на Луганщине, такого бы не было… А когда прибыли на место, на второй день уже к нам начали съезжаться массмедиа Украины. Мы потом слушали в Интернете, как мы любим местных бабушек, красим им заборы и помогаем садить огороды.
— А вы этим занимались?
— Неа. Это был дешевый пиар. Здесь, когда нас провожали, тоже позвали телекамеры. На трибуне стояли его святейшество, командир части и бывший губернатор Ирина Сех. Они нам раздали крестики, молитвенники, а экс-губернатор с трибуны сказала: «Если надо умереть, то умрите!»
— И что вы почувствовали в тот момент?
— Стало страшновато. Если уж политики и большие чины говорят «умрите», то… они же лучше знают политическую ситуацию. У нас появилось чувство страха. А до того не было. На Харьковщине к нам приезжали разные генералы, и у каждого было свое мнение, где и как нам разместиться. В первый день мы разбили палатки, окопались, создали элементарные условия — летний душ. Но на следующий день приезжает генерал и — ба-бах! — переносите палатки. Перенесли. Окопались. Через день приезжает второй генерал, у него тоже свое ви́дение. Потом третий. За одну неделю мы поменяли место расположения три-четыре раза. Никакие общетактические варианты размещения при этом не учитывались.
— Вам объясняли причины этих перемещений?
— И так понятно было — подготовка к приезду очередного генерала или журналистов. Потом наконец-то началась охрана границы. Нам дали пятьдесят километров. От пункта А до пункта Б. С нашей стороны контрабандных передач не было, но мы видели, как это происходит справа и слева. И возникал вопрос: а для чего мы находимся на этих пятидесяти километрах и почему наша линия ограничена пунктами А и Б?
— Вы задавали этот вопрос кому-нибудь из военного руководства?
— Конечно. Но ответом было: это танкоопасное направление, и мы должны его прикрывать. Что же касается воздушного пространства… были неоднократные попытки пересечения нашей границы воздушными средствами Российской Федерации. Сначала вертолеты, потом беспилотники. Мы видели, как летела целая эскадрилья — до сорока единиц воздушных средств. Они постоянно нас мониторили, залетали на нашу сторону. Сначала поступила команда стрелять на поражение. Но сразу пришла другая: без доклада не стрелять.
— А у вас было из чего стрелять по воздушным средствам?
— У нас были автоматы Калашникова, снайперские винтовки Драгунова, пулеметы Калашникова. Но все тонуло в этой вот цепочке докладов — когда командир звонит генералу, генерал — еще одному генералу, и они начинают разговор, скажем, с обсуждения жен и детей, в конце первый генерал вообще забывает, зачем он звонил… А в это время у нас на границе на протяжении четырех суток в одно и то же время и по одному и тому же маршруту летали беспилотники Российской Федерации. У нас не было даже нормальных средств связи. Звонили по мобильным телефонам, которые очень хорошо зондируются той стороной. И знаете, есть участки для техники проходные, а есть непроходные. Нас почему-то ставили на непроходные, и в это время из России сбоку от нас проходила ваша техника. Зачем они нас там держали?
— Зачем?
— У нас ведь тоже есть интеллект, мы все обдумывали. Это вопрос, который не дает нам покоя… Значит, кому-то это было выгодно. Зачем?! Пусть скажут, что была договоренность о разделе Украины: что западная часть должна достаться Польше, а России восток. И что мы должны умереть ради того, чтобы это разделение было оправдано жертвами. Нам же сказали: «Если надо будет умереть, умрите!» Но мы же не только мясо, у нас есть интеллект. Объясните хотя бы нам, мы никому не скажем! В общем, морально было очень тяжело. Мы видели, как люди массово убегали — с вещами, с детьми. Мы им, с одной стороны, сочувствовали, но с другой… там же под видом отца, мужа или брата мог бежать реальный сепаратист.
