Примерно в это время, за неделю где-то до суда, Эл Голдстейн приехал в город на просмотр фильма, организованный специально для него. Время выбрал он не самое лучшее, но тут уж ничего не поделаешь. Эл – один из тех немногих людей в секс-бизнесе, чей авторитет не вызывает сомнений ни у кого. Он – издатель «Screw», кинокритик «Penthouse» и, возможно, единственный человек в Америке, чье слово может решить судьбу порнофильма. «Penthouse» продается тиражом в 4 миллиона экземпляров каждый месяц, $2,95 за номер, а видеокассета с фильмом для взрослых обычно оценивалась в $69,95.
Чистая прибыль при продаже оптом составляет примерно половину этой суммы, то есть $3,5 миллиона с первых 100 000 копий в первый год, а это не такой уж великий тираж, особенно если удалось добиться одобрения «Screw», «Penthouse» и Эла Голдстейна лично. Так что если всего один процент читателей «Penthouse» купит видеокассету, которую ему горячо рекомендует любимый журнал, прибыль от продажи такой кассеты составит $1,5 миллиона, и это не учитывая доходы от проката. Прибыль от торговли в розницу может быть в два раза больше, и это – при общих затратах 100 000 долларов или около того на производство и еще такой же суммы на раскрутку.
Не так уж и плохо для фильма, который без проблем могли бы снять три бармена откуда-нибудь из Сент-Луиса, запершись со своими подружками в любом из придорожных мотелей вдоль реки Мемфис. Никакого таланта не требовалось, а появляться в голом виде перед камерой становилось все более и более респектабельным занятием. Граница между Джоан Коллинз и Мэрилин Чэмберс окончательно размылась. Уже никто не мог объяснить на улице, в чем разница между Джейн Фондой в трико и Ванессой Уильямс в цепях.
Я-то мог. Но это потребовало бы немало времени. В данном случае мы имели дело с совершенно замечательной заминкой в работе социальной фабрики. Ведь в то время, когда не только новый генеральный прокурор Соединенных Штатов, но также и президент Соединенных Штатов, жена президента, любимый министр президента, Моральное Большинство, «Вооруженные Феминистки», «TV Guide» и даже угрюмый жирный ублюдок, менеджер магазина в Вернале, штат Юта, который отказался продавать мне номер «Playboy» за любые деньги и пообещал вызвать полицию, когда я попытался выяснить, чего это он…
… В то время, когда все эти могущественные люди и ведомые ими крупнейшие социальные институты, а также орды обезумевших козлов, которые спали и видели, только бы разделаться с последними остатками Сексуальной Революции, пронесшейся по стране в 60-е и 70-е… в то самое время, когда они вершили свой триумфальный крестовый поход…
В то же самое время секс-индустрия Америки переживала невероятный взлет. Бизнес шел, как никогда прежде. Один чувак из Техаса сделал состояние на изобретенных им шариках «попперс»; теперь он миллионер, и его упоминают крупнейшие журналы, составляющие списки самых богатых людей страны. Он избегает прессы и живет один в пустыне. Женщины пишут ему письма, но без большого успеха. У него нет детей и наследников, но он богат и становится богаче день ото дня. Один из его агентов, посещавших его недавно, сказал, что этот парень «еще постраннее Говарда Хьюза будет».
Большинство подобных историй вообще не получают огласки. Никто не знает, например, кто же это запатентовал пластиковый вибратор, который теперь продается едва ли не в каждой аптеке по всему миру за $9,95. Некоторые магазины в Сан-Франциско продают сотни таких штуковин каждый день. Когда я поинтересовался у одного ночного клерка в «Френчиз», кто обладает концессией на дилдо и кто забирает деньги, он ответил, что это пожилой черный джентльмен из Лос-Анджелеса.
– Мы знаем его уже много лет, – сказал клерк, – но он ни разу ничего не сказал про патент. Он приезжает раз в неделю на зеленом «мерседесе» и отгружает пять или шесть ящиков дилдо – иногда девять или десять. Он хороший деловой партнер. По правде сказать, мы почти ничего о нем не знаем.
Вот как работает секс-бизнес, оборот которого только в Америке оценивается где-то между восемью и десятью миллиардами долларов – безотносительно моральных качеств тех, кто в нем задействован. Реальные цифры, возможно, и того больше, но об этом беспокоится разве что налоговая служба. Десять миллиардов долларов ежегодно – это больше, чем «Кока-Кола», «Херши» и «Макдоналдсы», вместе взятые.
* * *
Обычно ночь – это не время для политики, но только той ночью, когда мы выпороли Эла Голдстейна на мокром ковре нашего Ультра-Зала, вышло иначе. Быстрая и жестокая ситуация, требующая оперативного реагирования, – первая настоящая проверка для Ночного Менеджера, и я разрулил ее в своем стиле.
Первые результаты – на уровне «хуже не бывает». На следующий день даже уличные слухи не ходили. Обычно разные свары с ВИП-персонами в Театре «О’Фаррелл» удостаивались цветистой заметки от Херба Каэна, на худой конец – нескольких звонков из офиса окружного прокурора. Но в этот раз стояла мертвая тишина. Никто не стремился иметь хоть малейшее отношение к происходящему, включая меня.
Однако это меня винили на следующее утро, причем во всем сразу – от стыда за порку перед лицом невинных очевидцев до миллионных потерь, что понесли братья Митчелл со своей Кинокомпанией.
Моя безупречная репутация «крупного» политического консультанта оказалась под большим вопросом, и я едва не потерял работу.
Но только ненадолго. Как водится, потребовалось 44 дня, чтобы выяснилась правда, а тем временем события развивались самым странным образом. За шесть недель меня арестовывали семь раз, или предъявляли обвинения, или задерживали, в общем, так или иначе, таскали в полицию и суд, которые стали уже чем-то вроде второго дома.
В самом деле, это казалось почти нормальным. Посещение суда превратилось в обыденную ежедневную рутину. Как-то раз я оказался на скамье подсудимых дважды за 72 часа, а также подвергся злобной обструкции всей национальной прессы, и все просто потому, что Судья в какой-то момент изменил свое мнение.
– Это невозможно, – говорил я своему адвокату Майклу Степаняну. – Судья не может менять свое мнение. Его переиграют на кассационной жалобе.
Так и вышло.
Неделей позже полицейские сперли мои ракетки для настольного тенниса, из-за чего я так и не смог принять участие в чемпионате Западного Побережья. Потом они еще раз дернули меня в суд, чтобы я опознал ракетки и дал показания против несуществующего взломщика, которому якобы шили эту кражу.
Это дело все еще находилось в суде, так же как и кляузы соседей на «шум и драки» у меня в доме.
Полиция Сосолито, помимо прочего, до сих пор удерживает у себя мой спортивный пистолет, модель Feinwerkbau, специально разработанная для Олимпийских Игр – самое точное оружие, которое я когда-либо держал в руках. Это был один из тех Редких пистолетов, которые стреляли точно туда, куда ты их направишь. Женщины и дети, сроду не державшие оружия в руках, могли взять Feinwerkbau и без труда попасть в десятицентовик с пяти метров. На большем расстоянии или в ветреную погоду потребовались бы цели покрупнее вроде двадцатипятицентовых монет, плакатиков, на которых мэр Сан-Франциско Дайана Файнштейн изображена с восемью грудями, подобно волчице – матери Рима.
Братья Митчелл напечатали десять тысяч таких листовок (я так и не понял, зачем они это сделали) в месяцы злобы, страха и отчаянной официальной травли, которые предшествовали суду. У меня по сей день хранится тысяча экземпляров, и еще две тысячи валяются где-то в кустах и на крыше дома Нунцио Алиото, что на въезде в Сосолито. Нунцио, близкий родственник бывшего мэра Сан-Франциско Джо Алиото, жил в Сосолито недалеко от меня, в одной трамвайной остановке. Мы жили на краю отвесной скалы, с которой открывался вид на Залив Сан-Франциско.
Я давно уже покинул этот дом, так что мы можем говорить о нем совершенно свободно. Его никогда больше не сдадут кому-нибудь снова. Причины этого весьма сложны для восприятия, и непохоже, что когда-нибудь они будут обнародованы, однако мне нравится думать, что я жил здесь в стиле, который полностью соответствовал истинному духу этого места. Уверен, что если бы этим балкам из красного дерева, этим волнистым стеклянным стенам и моему Тики-бару позволили бы выбрать президента, они голосовали бы за меня.
Может, и нет, конечно, но я лично в этом не сомневаюсь. Каждый раз, когда ты оказываешься в настоящем доме, построенном под определенный настрой, сами стены подсказывают тебе, как теперь действовать.
Да, там случались пожары и ломалась мебель. Прямо перед баром располагался рукотворный водопад посреди дубов, и большую часть времени мы бродили вокруг него голышом, пили зеленый шартрез и курили смертоносные сигареты Кракатоа. На балконе я повесил профессиональную мишень, укрепленную на семиметровом шесте. Прямо за ней виднелся Остров Ангелов и Алкатраз.
Мой адвокат называл это место «лучшей комнатой в мире».
