главного калибра лидера.
На мостике Петунин застал старшего артиллериста лидера старшего лейтенанта Волкова и вахтенного офицера лейтенанта Сергеева. На вопрос «что случилось?», Петунину доложили, что в ночном небе явственно слышался гул и рокот нескольких самолётов. Поэтому была сыграна воздушная тревога и дана команда сниматься с якоря.
В этот момент с эстонской шхуны, стоявшей неподалеку, лидер «Минск» был внезапно освещен прожектором. Выяснять, как это произошло, времени не было. Шхуна была немедленно потоплена огнем кормовых орудий.
Эстонская шхуна догорала метрах в двухстах от лидера. Петунин подумал было послать туда шлюпку, чтобы выяснить, что это за шхуна и кто её капитан, когда она внезапно взорвалась с ужасающим грохотом, выплюнув в небо страшный багрово-красный фейерверк.
Лидер вздрогнул и задрожал, как потревоженный боевой конь.
Проверили по кальке диспозиции кораблей и судов на рейде. Оказалось, что это шхуна «Мара», служившая плавскладом для глубинных бомб, имела смешанный русско-эстонский экипаж, капитана эстонца и его военного помощника мичмана сверхсрочной службы. Всего 21 человек.
Находящийся на «Минске» начальник оперативного отдела штаба КБФ капитан 1-го ранга Пилиповский задумчиво пожевал губами. Он поднялся на мостик позднее остальных и молча выслушал рапорт Петунина о случившемся, а затем посетовал: был секретный приказ на всех судах сменить комсостав, состоящий из прибалтов, на русских. Да не успели его выполнить в связи со всеми событиями.
«К утру чтоб был рапорт», — приказал он Петунину и хотел что-то ещё сказать, как сигнальщик доложил, что с «Виронии» запрашивают, что за взрыв произошел на рейде.
«Ответьте, — приказал Пилиповский, — что капитан 1-го ранга Пилиповский сейчас прибудет на «Виронию» с рапортом начальнику штаба. Приготовьте мне шлюпку».
Капитан 2-го ранга Петунин не успел отдать необходимых распоряжений, как из ночной темноты раздался усиленный рупором голос: «На «Минске»! Разрешите подойти к борту! Старший лейтенант Воробьёв, МО-407».
Вынырнувший из темноты катер МО малым ходом подходил к лидеру.
— Отлично, — обрадовался Пилиповский.— Отставить шлюпку! Я на нём и пойду на «Виронию».
Поднявшийся на палубу «Минска» старший лейтенант Воробьёв кратко доложил о своих злоключениях сегодняшнего вечера и ночи.
— Полтора часа битых вас на рейде искал, — признался Воробьёв. — Если бы вас прожектором не осветил кто-то, то и не нашел бы.
Пилиповский приказал Воробьёву доставить его на «Виронию». «Там разберёмся», — пообещал капитан 1-го ранга.
Последние донесения, поступившие с сухопутного фронта, убедили адмирала Пантелеева в том, что снять войска с позиций для погрузки на транспорты будет очень не просто, если вообще возможно.
Немцы наращивали удары по всему фронту, прекрасно используя темное время суток для подавления нашей обороны массированным артиллерийским и миномётным огнем, засыпая позиции пулемётно-автоматными очередями. Противник буквально выдавливал обороняющиеся части морской пехоты и 10-го корпуса на направлениях Нахату-Вяс-Козе, продвигая вдоль железной дороги на Нымме и северной оконечности озера Юллемистэ-Ярв. Если противник прорвётся в город — всё пропало. Что же делать? Впрочем, делать необходимо только одно: во что бы то ни стало продержаться ещё сутки на занимаемых рубежах. А простой взгляд на карту показывает, что немцам уже удалось выйти к восточной окраине города, создавая реальную угрозу срыва эвакуации.
Всем тыловым частям был отдан приказ строить на улицах Таллинна баррикады, чтобы в случае чего задержать немцев хотя бы на час. С одной стороны это хорошо, но с другой — это замедлит движение войск к гаваням. Одно на одно и получится: где-то час выиграешь, где-то потеряешь от прежнего выигрыша.
Ещё необходимо собрать рассредоточенные по бухтам транспорты и координировано направить их на нужные причалы и стоянки, создавая им возможность отхода в случае обстрела. Много ли транспорту надо? Одно хорошее попадание снарядом и он готов.
Командующий обещал, что сегодня утром даст разрешение ввести в бой последние резервы, состоящие из курсантов военно-морских училищ, прибывших в Таллинн на плавательную и преддипломную практику.
Отрадно только одно, что по крайней мере уже сейчас началась эвакуация раненых, если доктор Смольников правильно понял полученный им приказ.
Взяв на себя обязанности начальника санитарно-медицинской службы флота, профессор Смольников носился по ночному городу от одного госпиталя к другому, отдавая необходимые распоряжения по доставке раненых на транспортные суда.
Его машина подъехала к школе на улице Нарва- Маанте, давно превращённой в госпиталь. У госпиталя стояло несколько санитарных машин и полуторок с открытыми кузовами. Санитары выносили и выводили раненых. Стоны и крики заполнили улицу. Некоторые раненые, не понимая что происходит, пытались даже сопротивляться, спрыгнуть с носилок. Их приходилось удерживать силой. В воздухе стоял густой плотный мат.
С трудом разыскав в темноте главврача госпиталя, Смольников распорядился: «В Купеческую гавань. Транспорт «Луга». Грузите в носовой и кормовой трюмы. Там оборудованы нары в четыре яруса. Капитан Миронов. Барановский заболел. Я назначил начальником медицинской службы судна Коровина. Давайте быстрее. К утру надо всех погрузить».
С моря несло гарью и пороховым дымом. Горевшее рядом здание освещало небритые лица медперсонала и страшные до фантастичности лица раненых.
Смольников сел в машину и, объезжая воронки, завалы, обломки, строящиеся баррикады, помчался по освещаемым пожарами улицам города к следующему госпиталю, которых в осажденном Таллинне было развернуто более 60. Сколько точно, не знал никто. Госпитали слишком часто меняли свое местоположение, не успевая сообщать, а порой и не зная, кому об этом докладывать. Но доктор Смольников был полон решимости не оставить в городе ни единого раненого на милость победителей.
Когда матроса Петра Григорьева санитары укладывали на носилки, он пытался сопротивляться: «Я сам, я сам...»
«Лежи спокойно!» — грубо приказал один из санитаров.
Искусанное осколками тело матроса откликнулось волной боли, когда носилки заталкивали в кузов полуторки. Григорьев хотел сесть на носилках, прислонившись спиной к борту кузова, но понял, что на это не хватит сил и продолжал лежать на спине. Моросил дождь, освежая саднящее лицо. Полуторку мотало на каких-то ухабах по затемненным улицам. Носилки подпрыгивали, бились о дно кузова, съезжали к борту.
Какие-то раненые в бинтах и лубках, крича от боли, сваливались на Григорьева. Он пытался их отпихнуть. Со стороны могло показаться, что в кузове происходит какая-то непонятная борьба людей, замотанных в окровавленные повязки. Они напоминали оживших мумий из фильмов ужасов.
На очередном ухабе Григорьев от страшной боли потерял сознание. Очнулся он от того, что носилки, взяв за ручки, снова потащили по дну кузова. Матрос застонал от боли и открыл глаза. Машина стояла на пирсе Купеческой гавани. Его
