и входящей в расцвет сил Российской, В конце июня в Сараево молодой сербский террорист совершил покушение на наследника умирающей империи, застрелив австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда и его жену. Это убийство вызвало череду напряженных дипломатических переговоров. Историки называют это период июльским кризисом. На протяжении нескольких недель стороны формировали союзы и строили планы массовой мобилизации. К концу лета все великие европейские державы находились в состоянии войны: Австро-Венгрия и Германия с одной стороны, Россия и Франция, к которым вскоре присоединилась Британия, – с другой. Таким образом, центральные державы противостояли союзным.
В поисках ответа на вопрос, почему они вступили в кровопролитную войну, важно помнить о проблеме избирательности. На протяжении десятилетий великим державам удавалось разрешать серьезные кризисы без открытых конфликтов. Только за последние 15 лет до 1914 года можно насчитать множество поводов для континентальных войн, которые в них не вылились. Это и британско-французское противостояние, или Фашодский кризис 1898 года, за владение бывшим египетским аванпостом в Судане, и игра мускулами России против британских и японских интересов в Китае по захвату дальневосточных морских портов в 1900 году, и захват Австрией Боснии в 1908 году, и пара стычек за контроль над марионеточным марокканским государством в 1905 и 19И годах, и две войны между различными балканскими странами в неустойчивой буферной зоне между Австро-Венгрией и Россией в 1912 и 1913 годах. В любом из этих уголков мира могла вспыхнуть война, способная распространиться на весь континент. Но стимулы к миру каждый раз оказывались слишком сильными, так что великим державам удавалось находить приемлемые решения, которые предотвращали катастрофу.
Почему же 1914 год оказался другим? Допустим, европейские лидеры были заурядными для своего времени воинственными политиками, а население их стран – чрезвычайно националистическим. Однако прежде тем же самым государственным деятелям удавалось урегулировать кризисы без насилия. Может быть, они оказались менее разумными и удачливыми в июле 1914 года? Отвечая на этот вопрос, многие политологи и историки приходят к выводу о том, что всему виной сложившиеся к тому моменту условия для превентивной войны [3].
Если подняться высоко над Германией начала прошлого века и посмотреть на страну глазами ее политических лидеров, окажется, что она буквально окружена угрозами. Исторически Германия фокусировала внимание на своем западном соседе и извечном противнике – Франции. Но теперь не меньшее беспокойство вызывал взгляд на восток, где германское правительство видело в лице России левиафана, начинающего осознавать свое могущество. Огромная Российская империя постепенно превращалась в индустриальную державу и все более эффективно использовала свои безграничные ресурсы.
В 1914 году Россия все еще оправлялась от поражения, которое ей нанесла Японии десятилетием ранее. Но с помощью Франции она начала производить вооружения и прокладывать железные дороги к своим западным границам, чтобы при необходимости иметь возможность быстро перебросить войска. Многие германские военачальники полагали, что к 1917 году они проиграют любую войну против России.
Понимание последствий дало Германии возможность упредить рост могущества опасного соседа. Противники при этом даже не пытались унять опасения немецкого руководства – по крайней мере, так считали сами официальные лица Германии. Каким образом Россия и Франция могут гарантировать, что не превратят их страну во второстепенное государство или не захотят отхватить себе часть ее территории? Это классическая проблема обязательств, которая занимает центральное место в любой превентивной войне: значительное и непредсказуемое изменение соотношений военного могущества, при котором слабеющая сторона уверена, что усиливающаяся не может гарантировать, что в будущем удержится от использования своего господства. Если действовать быстро, считали немецкие генералы, страна успеет предотвратить укрепление России. В противном случае окно возможностей закроется – эту мысль некоторые генералы повторяли перед политическим руководством на протяжении 20 лет.
Но эти аргументы действовали не на всех политических и военных лидеров. К примеру, кайзер Германии Вильгельм и эрцгерцог Австрии Франц Фердинанд скептически относились к идее превентивной войны и склонялись в пользу мира. Однако во время июльского кризиса 1914 года, когда окно возможностей для Германии стремительно закрывалось, а эрцгерцог уже был убит, партия войны взяла верх. «У нас никогда не будет лучшей возможности для нападения», – утверждал Хельмут фон Мольтке, один из высших немецких военачальников.
Кроме того, июльский кризис дал Германии повод напасть на Францию и Россию с меньшим риском, чем это было прежде. Дело в том, что немцы опасались, что другие великие державы, включая Великобританию, могут присоединиться к противникам. Но покушение в Сараево предоставило Германии удобный случай: Австрия теперь намеревалась наказать Сербию за убийство наследного принца. В этом конфликте Россия с большой вероятностью направила бы свои войска на помощь Сербии. Если бы это произошло, немецкие дипломаты могли бы сказать, что их страна просто пришла на помощь своему давнему союзнику – Австрии. В этом случае, полагали они, есть шанс, что Британия останется в стороне от конфликта или, по крайней мере, будет воздерживаться от вступления в него достаточно долго для того, чтобы Германия успела покончить с Францией и навсегда ослабить Россию. Таким образом, июльский кризис открыл для Германии возможности для снятия с себя проблемы обязательств.
Если сформулировать общий «рецепт» превентивной войны, в него обязательно войдут два ключевых компонента: с одной стороны, должен начаться процесс изменения баланса сил, с другой – соперники должны заранее его предчувствовать. В сочетании друг с другом эти факторы открывают окно возможностей для слабеющей стороны, которая получает шанс повлиять на баланс сил в свою пользу, помешав противнику набрать силу. Но получить такое окно – только половина дела. Есть еще два ингредиента превентивной войны: во-первых, изменение баланса сил должно быть очень существенным, во-вторых, его сложно предотвратить каким-либо другим способом.
Именно два последних ингредиента исключают возможность сделки. Это важно, потому что стороны до самого конца предпочитают договариваться, зная, что война обойдется дорого и торговаться всегда выгоднее, чем воевать. Например, Германия предпочла бы, чтобы Россия притормозила свой рост или нашла способ убедить противника, что не станет использовать ему во вред свое будущее преимущество. Третий и четвертый ингредиенты говорят о том, что такие уступки невозможны. Значительное изменение баланса военной силы означает, что державе, находящейся на подъеме, сложнее компенсировать той, что клонится к упадку, неизбежное снижение ее влияния. Изменение баланса должно быть трудно предотвратить, потому что в ином случае держава на подъеме может что-то сделать, чтобы замедлить свой рост и предложить мирную сделку: передать какой-то источник своего могущества или уступить нечто ценное слабеющей стороне, что удержит ее от превентивного нападения [4].
Изменение баланса сил, как правило, не такой быстрый и масштабный процесс, чтобы его нельзя
