Сечь Запорожская – вот что не давало покоя и мешало возможным претендентам на это украинское Дикое поле стать его хозяевами. Они бы давно договорились меж собой – турки, ляхи и московиты, – но как можно было договориться с пиратской республикой вольной степи? При дворе Владислава любили так шутить: «Запорожцев победить невозможно, но можно взять их в аренду». Их, конечно, нанимали для всяких ратных дел, благородных и не очень, но у всех, кто имел с ними дело, все же тайным червячком копошилась великая мысль о том, как бы стереть с лица земли этот ненавистный остров Хортицу вместе с куренями и опасными людьми, потерявшими свой род и племя, но нашедшими нечто неизмеримо более ценное – свободу размахивать саблей тогда, когда хотелось душе, а не тогда, когда велит испуганное тело.
Но в тот раскрашенный красными красками пожарищ год ненависть на Сечи питал голод. С юга на ланы украинские налетели тучи саранчи. Они сожрали весь будущий достаток селян. И все бы ничего, да засуха добила все, что не уничтожила саранча. Сечь была переполнена теми, кто потерял все из-за неуправляемой стихии. От стихии было невозможно убежать, из-под руки католиков путь был один. На Сечь. Она переполнялась гноем и болью этих людей, и рана должна была, наконец, прорвать. Слова Владислава открывали этому людскому потоку дорогу и развязывали руки, и Богдан торопился донести их на Сечь, пока они не утратили свою остроту.
И весь военный год слова Владислава оставались острыми. Но сейчас, в этот рождественский день, через несколько мгновений, которые гулко отсчитывают копыта быстрых коней, эти слова затупятся, заржавеют и рассыпятся бесполезной трухой, потому что отныне должны звучать новые слова и говорить их дано другому человеку, которого никогда больше не сделает своим слугой ни польская корона, ни шляхетный Сейм со своими сенаторами, ни вероломный друг Гирей, ни грозный тишайший бородач на Севере.
Когда Хмельницкий подъехал к воротам, он остановился возле полуразрушенного символа величия древних. Толпа замерла. Богдан посмотрел на каменный свод над своей головой. Над Киевом нависла такая тишина, что, казалось, слышно, как в воздухе шуршит, цепляясь за редкие снежинки, дым от отстрелявшихся пушек. Хмельницкий поднял руку с нагайкой и стеганул своего коня. Тот почему-то встал на дыбы, словно понимал всю важность момента, затем рванул с места и пронесся под ветхой аркой. Затерявшийся в чужой истории город снова взорвался криком, и крик этот не прекращался до тех пор, пока Хмельницкий не склонил голову перед благословившим его патриархом, а затем пересел в приготовленные для них обоих сани, накрытые персидским ковром.
«Не говори ничего, сын мой», – сказал Паисий.
«Скажу, отче», – выдохнул Хмельницкий. На его скулах ходили желваки, он сделал над собой неимоверное усилие, чтобы влага из глаз не пролилась на землю потоком слабости и восторга.
«Я шел сюда шесть недель от Замощи. И пока я шел, я увидел весь свой путь. Я начал воевать за сына своего, жену свою и батьковский маеток свой. Но пока я думал о своем, тысячи православных страдали, может быть, больше, чем я».
Люди перед воротами стали затихать, вслушиваясь в слова своего обретенного князя. Сначала те, кто стоял к Богдану и Паисию поближе, потом надо всем этим людским морем пронеслась легким крылом тишина, наполнившаяся сразу словами Богдана.
«Теперь начинается новая война. Я, православный князь земли русской, – при этих словах Паисий, да и многие другие едва заметно склонили головы, – отныне воюю не за себя и не за то, что имею, а за веру православную, которая была здесь испокон веку и останется таковой навечно. Ибо зовут меня Богдан, и дан я Богом яко гетман земли русской».
Сани понесли Богдана и Паисия в сторону Софии.
«Веришь ли ты сам в то, что говоришь? – спросил мысленно Паисий гетмана. – Верю ли я тебе? Верит ли твоим словам Господь?» Ответа, конечно же, не дождался. Полозья саней скрипели по снегу. Полуразрушенная София смотрела на город. Триумф только начинался.
Афганистан, 2009 год
«Когда Советы ушли отсюда, я бросил свой автомат на землю и никогда не брал его в руки», – так говорит бывший моджахед по имени Ахмет. От прочих моджахедов его отличает ну разве что светло-рыжая борода и имя, которым называла его мама. Александр.
Саша Левенец родился в 1963-м в селе Миловатка на Луганщине. Невысокого роста, коренастый, он с детства отличался упрямством и несговорчивостью. Несмотря на то что мать его была инвалидом – ее глаза почти ничего не видели, – парня призвали в армию и отправили в Афганистан. В 1984 году Александр вместе с земляком Валерой Кусковым самовольно покинул свою часть и пришел в отряд полевого командира Амирхалама. Он участвовал в боевых действиях против Советской армии на стороне моджахедов, а после войны осел где-то в Кундузе. За 25 лет ни разу не был на родине. Вот вкратце история человека, которого нам предстояло найти в Афганистане.
* * *
Наше путешествие началось с приключений. Самолет афганской авиакомпании, который летел рейсом Дубаи – Кабул, выглядел довольно подозрительно. Это был старый «Боинг-727», на борту которого гордо красовалась надпись «Ариана». Оператор Вадим Ревун, осмотрев самолет, облегченно вздохнул: «Не тот». И в ответ на мой удивленный взгляд сказал: «Как-то мы уже летели этими авиалиниями. Тогда на самолете я заметил следы от пуль. Наверное, талибы случайно попали». А на этом, говорю, следов не было? «Слава Богу, нет», – улыбнулся мой коллега. Но радоваться было рано. Через несколько минут после вылета я выглянул в иллюминатор и увидел, как из отверстия в правом крыле (технического, конечно же!) выливается жидкость и тянется за самолетом длинным шлейфом. Точно такой же шлейф струился из левого крыла.
Мы переглянулись. Что-то неладное происходило с «Боингом». Я посмотрел на остальных пассажиров. По их умиротворенным лицам, в основном с окладистыми бородами, невозможно было понять, волнуются они по этому поводу или нет. К нам подошла стюардесса, женщина средних лет, и, улыбнувшись, сказала: «У нас неполадки с гидравликой, мы возвращаемся в Дубаи». Ну что ж, назад так назад. Покружив минут двадцать над пустыней, самолет приземлился в Арабских Эмиратах. Как только шасси коснулись бетона, я понял, что кружили мы неспроста.
Выжигали топливо. Вдоль взлетно-посадочной полосы, как в типичном американском фильме-катастрофе, с обеих сторон выстроились пожарные машины, автомобили «скорой помощи», полицейские в форме. Самолет остановился. Из ближайшей машины вышел пожарный в полной экипировке и направился к самолету. Его лицо было закрыто маской противогаза. Когда он исчез из поля моего зрения, прозвучал сигнал готовиться к выходу.
Мы вышли из самолета по трапу. Спокойно, никуда не торопясь, двинулись к автобусу. Возле самолета уже суетились техники. Мы прошли в здание аэропорта и стали ждать. Через несколько часов мы уже сидели в другом самолете, который спокойно доставил нас в Кабул.
Пока мы летели, я, чтобы отвлечься от разных мыслей, пытался вспомнить все, что знал об Александре Левенце. Еще недавно была жива его мать. Теперь у него почти не осталось родных. В 1996-м мы виделись с его мамой в селе Миловатка. «Виделись», правда, не то слово. Женщина была слепая. Она, широко раскрыв свои невидящие глаза, поворачивала голову на мой голос и почти все время плакала, рассказывая о Саше. Из недр своего старинного буфета она привычным движением достала две цветные фотографии. На ней был бородатый человек в пакуле, традиционной афганской шапке, и куртке, наброшенной на светлого цвета просторный костюм, шарвар-камиз. Рядом с человеком, прислоненный к стене, стоял автомат Калашникова. На другой – тот же человек возился со старым ГАЗ-53. Грузовик был без фар. Стоял на фоне глинобитной хибары с окнами без стекол. Передние колеса машины до половины утопали в коричневой грязи. Бородач на картинке, засунув руки под открытый капот, улыбался фотографу. «Он мне пишет, что работает там водителем», – сказала женщина. «А вы поедете в Афганистан?» – с надеждой спросила она меня. «Конечно, поеду», – отвечаю. «Увидите его?» – произнесла она шепотом. «Попробую», – таков был мой ответ.
* * *
Попытку разыскать ее сына я смог предпринять спустя много лет. Примерное место жительства Ахмета – так теперь зовут Левенца – смогли вычислить бывшие моджахеды. Сейчас, правда, это вполне уважаемые бизнесмены. Война закончилась, но они не остались без работы. Мои знакомые держат весьма выгодный бизнес. У них охранное агентство. Бизнес процветает. И понятно почему. В стране по-прежнему неспокойно. На западе продолжается негласная война с талибами. На юге развернулись торговцы героином. На востоке то и дело похищают иностранцев с целью выкупа. И только на севере относительный мир. Кундуз, где предположительно следует искать Александра Левенца, находится именно на севере. Но туда еще надо добраться. Идрис и Сатар, мои афганские друзья, они же совладельцы охранного агентства, хотят мне дать пару-тройку своих ребят для сопровождения. Я отказываюсь: не привык ездить с эскортом. Тогда Сатар говорит: «Послушай, тебе нужна охрана, если хочешь вернуться домой невредимым. К тому же ни один местный водитель не повезет иностранца через Саланг без охраны». Делать нечего. Я доверяю Сатару. Он, как никто, знает ситуацию в Афганистане.
