Как и большинство российских райцентров, Фролово прянично мил в мороз-и-солнце. Здесь какой-никакой юг - и частные домовладельцы выбирают для скромных своих жилищ самые жизнерадостные, полноцветные краски, никаких горчиц и пастелей: если забор - то цвета морской волны, дом - нежно-голубой, а наличники желтые, и даже казенное какое-нибудь заведение покрыто густой, почти до оранжевости, охрой; красок не жалеют и в панельных пятиэтажках, густым васильково-синим и ярко-зеленым раскрашивая рамы и оконные переплеты; новодельная белокирпичная церковка на главной площади сияет чешуйчатым золотом, похожа на что-то елочное, новогоднее. На главной улице - модные салоны и салоны красоты, компьютерный магазин, много пунктов сотовой связи; ресторан зовут «Березка», а бар - просто «Бар».
Как и большинство российских райцентров, Фролово отчаянно депрессивен в непогоду - краски меркнут, все неопрятно и угнетает, раздражает, ввергает в глухую тоску. В единственной городской гостинице - единственный же на всех сортир системы «очко» на осклизлом постаменте и пятнистые вафельные лоскутки, символизирующие полотенца. Я застала обе погоды и, соответственно, два города - и поразилась, насколько они непохожи.
Прокуратура находится на улице Революционной, в центре города, а малосемейная общага, где разыгралась трагедия, - на улице Рабочей, соответственно, на окраине, за железнодорожным переездом. Рабочая - еще один город, где можно, при некотором культурологическом прищуре, увидеть особенную элегичность распада - умирание индустриального проекта, ломаную геометрию случайных труб, коррозию бывших производств, ржавь времен и замыслов. Можно, но, наверное, не нужно, эта окраина интересна другим.
Малосемейное общежитие - феномен советского жилсоцбыта: недоквартира и не общага, - убежище с относительными удобствами, персональные клети. Эта временная, межеумочная форма жизнеустройства, которая проявила невиданную устойчивость в новых условиях, и бывшие крепостные казармы вполне органично вписались в рынок недвижимости. Ныне малосемейка - не жилище лимитчиков, а жилье по бюджетным ценам. Его покупают или обменивают. Например, однокомнатная квартира во фроловской малосемейке стоит 200 тысяч рублей (даже меньше, чем «материнский капитал», который Юля, впрочем, уже не получит - пользоваться сертификатом можно только по достижении вторым ребенком возраста трех лет. В Москве сертификат - вздор, три квадратных метра, а во Фролово - реальный шанс на другую жизнь). И это ничего, что в общаге нет горячей воды (даже газовых колонок), а летом нет и холодной, - но свой угол, своя жизнь, своя попытка уюта.
Семья Юли Сониной переехала сюда из Таджикистана еще в 1992-м. Мама - медик, папа «работал на северах», - они и купили сначала эту квартиру, крошечную однокомнатную, потом оставили в ней Юлю, а себе купили трехкомнатную. Хорошая, работящая семья, очень заботливая. Юля окончила медучилище в Волгограде, влюбилась, вышла замуж, в 19 лет родила Сашу, развелась, - обычный цикл женской жизни; несколько лет назад в ее жизни появился Леша, отец Кирилла.
Леша - москвич, в Волгограде отбывал небольшой срок за хранение наркотиков и оружия (Юля уверена, что подкинули), освободился, познакомились, - и переехал к ней. Из Москвы да во Фролово - это поступок, это любовь. Сейчас Леша снова в СИЗО, попал по совершеннейшей дурости - шуганул приставших цыганят, а цыганский отец возьми да напиши про угрозу убийства; дали два года, свидания не разрешают, потому что он подал на апелляцию. Юля надеется, может быть, освободят раньше. «Нам говорили - дайте десять тысяч, и заберут заявление, но не было денег совсем, и у мамы не было…» - «Десять тыщ баксов за цыганят?» - «Что вы, - пугается Юля, - рублей!» И вот, против всех этих обстоятельств - ребеночек, долгожданный, здоровый и очень любимый. Юля и сейчас убеждает, что Леша был хорошим мужем. Ну, пил, да, - а кто не пьет? Зарабатывать не очень получалось, но он старался, повторяет Юля, он очень старался. Кажется, она любит его. Может быть, у них будет еще один ребенок.
Юля с ее полутора ставками и ночными дежурствами получала 6-7 тысяч рублей, что считается очень хорошей зарплатой во Фролове, не всякий взрослый мужик столько приносит. Ее брат Егор работает на сталелитейном, в горячем цеху - тоже 6 тысяч. Тем не менее работать надо, это очень важно, это единственный способ не спиться, не деградировать, не сойти с ума. Фроловцам практически не оставляют выбора: работай за копейки - или ложись в канаву, - последнее происходит стремительно. Третий путь - уехать - практически неподъемен для семей с детьми и со своим так трудно доставшимся углом.
«Мы же понимаем, - говорит одна из работниц бюджетной сферы, - что наши зарплаты зажимают, ведь не может быть так, чтобы у нас платили три, а в Волгограде - десять. Все бюджетники, все на равных правах - как так выходит?» И добавляет, что все очень боятся повышений зарплат, потому что это всегда понижение. Например, в больнице прибавили 14 процентов - и тут же сняли за вредность, на руки получили меньше. «Лучше бы они нас вообще не трогали», - говорит она.
Ее соседи тоже типичны для Рабочей улицы, но несколько по-другому. В анамнезе у Миши неполное среднее, судимость за мелкую кражу и борьба за группу инвалидности, которую недавно сняли (согласно новой социальной политике, цирроз печени считается излечимым?). Миша очень возмущался, написал Зурабову большое обиженное письмо и стал ждать комиссии «из центра», на время ожидания даже расставшись с алкоголем. Но комиссия не приехала, и он развязал. Миша много лет не работал, перебивался пенсией, но главное - маминой помощью: мама его, говорят соседи, «харчи приносила, а Катька меняла их на самогон». (Во Фролове человека характеризует не профессия, а достаток. Не скажут: «Вышла замуж за предпринимателя», но скажут: «Вышла за обеспеченного». Человека же небогатого, но социально благопристойного определяют словом «работает».) В общем, Мишина мать вышла замуж за обеспеченного и могла заботиться о сыне. И как не понять ее мотив: старшего сына она потеряла, - он тоже сидел, подхватил на зоне «тубик» (туберкулез) и быстро умер. Мише досталась его квартира в малосемейке и нескончаемая мамина забота.
Катя другого полета, других обещаний. Все почему-то вспоминают, как она хорошо училась в школе, подавала большие надежды, и в техникуме училась хорошо. И семья приличная. Потом - глупая юность, дурная компания, наркотики, - и нет хорошей девочки. Сейчас на наркотики нет средств (во Фролове, в отличие от больших городов, и среди подростков главная зависимость - алкоголизм, а не наркомания). Нынче наркотики дороги, да хоть и анаша, поэтому Миша и Катя перебивались самогоном. Да и водка здесь недорогая, самая дешевая - 57 рублей - и вроде бы даже не паленая. Катя тоже была под следствием - несколько лет назад парень, с которым она жила, убил свою мать, но в конце концов ее выпустили и оправдали.
Катя и Миша не были глухими деградантами - по словам соседей, неплохо одевались, имели по мобильнику. Они не стояли на учете у психиатра - но они и в наркодиспансере на учете не стояли, хотя все, как говорится, взывало. Не конфликтовали с соседями, не светились. Правда, Юлина подруга Света рассказывает, как однажды Катя вызверилась на нее за то, что она слишком громко цокала каблуками на лестнице, но Свете, царь-бабе, палец в рот не клади, она совсем не фигурально взяла дебоширку за горло, и каблуки перестали нервировать Катю.
Информационные ленты ежедневно приносят факты «жестокого обращения с детьми». Детей выбрасывают из окон, обваривают кипятком, бьют головой об стену; особое дело - убийства новорожденных, за них, по новому УК, больше пяти лет не дают, а чаще всего дают и вовсе условный срок. Фролово здесь не исключение, все как у людей. Буквально через неделю после гибели Кирилла - новое покушение на территории Фроловского района: гражданка Таджикистана вышвырнула младенчика из поезда на полном ходу (через Фролово проходит несколько поездов из Средней Азии); как ни странно, детеныш уцелел. Несколько лет назад в той же общаге на улице Рабочей убили девятилетнего мальчика - изнасиловали в подвале и задушили. Но убийство Кирилла и на этом фоне - что-то беспрецедентное, и в силу жестокости, и в силу общей иррациональности. Даже там, где культурные и социальные нормы демократизированы до полной стертости, покушение на младенца - слом последнего культурного табу.
Город, даром что шипел Юлии в спину, был потрясен - и как знать, не окажись Катя под арестом, устроили бы ей суд Линча.
Поведение Кати вызывает абсолютную оторопь. Оправдания ему нет, но, может быть, есть объяснение? Пусть она не могла убежать, когда Кошкин убивал ребенка, пусть даже он удерживал ее потом, - но потом-то он спал, Юля видела это своими глазами, и сто раз могла бы Катя сбежать, позвать на помощь. Получается, встал, увидел нежного розового дьявола, убил, расчленил, лег спать. Почти как в бунинской балладе «Мушкет»: «Встал, жену убил, сонных зарубил своих малюток, и пошел в туретчину…»
