Поведение Кати вызывает абсолютную оторопь. Оправдания ему нет, но, может быть, есть объяснение? Пусть она не могла убежать, когда Кошкин убивал ребенка, пусть даже он удерживал ее потом, - но потом-то он спал, Юля видела это своими глазами, и сто раз могла бы Катя сбежать, позвать на помощь. Получается, встал, увидел нежного розового дьявола, убил, расчленил, лег спать. Почти как в бунинской балладе «Мушкет»: «Встал, жену убил, сонных зарубил своих малюток, и пошел в туретчину…»
На ум приходят разные банальности про странности любви. Любила, покрывала, спасала и оставалась с ним до последнего. Но если бы все было так просто. Почти все, кто знал семейство Кошкиных, уверены: Миша взял всю вину на себя.
Говорят так не из желания защитить его, но просто по факту характера: слабый, безвольный. Убить, а потом резать, а потом проспать всю ночь.
- Зачем ему себя оговаривать?
Загибают пальцы:
- Амнезия у него, ничего не помнит - раз! Да и жить-то ему осталось, с циррозом-то? - два! Она и сделала, а ему внушила: ты убил, просто ничего не помнишь, признайся. Он и признался.
Сейчас Кошкины проходят психиатрическую экспертизу.
Дьявол, демон, Омен - нетрудно понять, из каких лекал масскульта возникло это видение. Я спрашиваю, не увлекался ли Миша «этими фильмами», - отвечают, что книг в доме не держали, видак давно сломан, а DVD-плеера не было. С другой стороны, и «Омена», и «Ребенка Розмари» много раз гоняли по телевизору.
Жизнь скучна - и любое преступление расцвечивают богатыми красками. Вот, например, рассказывает мне следователь о недавнем убийстве: подростки убили старика, он должен был снять некоторую сумму в банке, но не снял, получилось - промахнулись. А горожане говорят: о, так это мы знаем! То были девочки, малолетки совсем. Старик нанимал их стриптиз, что ли, танцевать, раз, второй, они решили его ограбить, но денег не нашли и просто вспороли брюшину и отрезали гениталии, носили их в пакетике, всем показывали: смешно, да? Запалились на том, что таксисту одному показали, ему аж дурно стало, он и сообщил. Где миф, а где жесткая провинциальная чернуха, где реалии, а где игра тоскующего воображения? Все смещено, все волнует и будоражит.
Проблема, конечно, еще и в другом - в том, что называется фоновой этикой. В общаге сложилась такая специфическая социальная среда, в которой ни хроническое пьянство, ни плотное знакомство с пенитенциарной системой, ни асоциальный образ жизни не становятся поводом для отчуждения, не воздвигают психологических барьеров между «девиантами» и «благонамеренными». Юлия Сонина, мать двоих детей, медработник, студентка-заочница психологического факультета, и подумать не могла, что с «этими людьми» нельзя иметь дело - во всяком случае, доверять им ребенка, - и у нее была масса причин так считать. Сидели? Так и Леша сидел. От тюрьмы и от сумы, знаете ли. Пьянь и хронь? Ну таких двое из трех, посмотри - и не ошибешься, а люди на самом деле хорошие, добрые, несчастные. Это среда, в которой так плотно перемешаны признаки и характеристики, что самые разные люди вынуждены быть социально близкими. И, может быть, та обструкция, которой подвергает Юлию городское общественное мнение - не жесткая и не всеобщая, но вполне ощутимая, - есть способ самосохранения, такое бессознательное «чур меня»? Потому что все чрезмерно близко и слишком реально. Слишком близкие люди. Слишком тесная жизнь.
Юля провожает меня, накинув куртку на халат, с голыми ногами стоит у подъезда. Мы говорим, что надо - теоретически - уезжать, увозить ее прекрасного старшего мальчика, одиннадцатилетнего Сашу, он увлекается военной историей, и давно я не встречала ребенка с такими вдохновенными глазами, с такой хорошей и ясной речью, надо уезжать, тридцать лет - это совсем, в сущности, немного. Надо, соглашается Юлия, но как-то растерянно. Надо. Если будет возможность… На улице холодно, мы стоим под сенью общаги, восемь вечера, беззвездное небо, тьма беспросветная, под ногами вода и черный лед.
Павел Пряников
Массаж деревянной ноги
В Подмосковье закрылся первый в России кибуц
10- километровая дорога от Бронниц до Заворово почти сплошь по обе стороны утыкана рынками стройматериалов. Такое ощущение, что в стране, и уж тем более в Раменском районе, начался второй этап советского массового домостроения. И если бы не заросшие бурьяном или мелколесьем поля вокруг, в это было бы очень легко поверить.
Да и на рынках этих нет никаких покупателей, а продавцов всего человек пять-шесть. И вот сидит, положим, заворовец Серега, продавец бруса в ООО «Крот», и клянет на чем свет стоит местную жизнь: «В 90-х хотя бы сельскохозяйственную технику на металлолом резали - прожить можно было. В начале 2000-х вот древесина пошла. А сейчас кому она нужна - все кирпичом застраиваются. Последние денечки рынка, в общем. Придется в охранники в Москву податься». Единственное светлое пятно в жизни Сереги, а также Бориса и Саши из будки с надписью «Палки-Елки» (они даже целлофан, которым укрыты доски от влаги, стилизовали под корпоративные цвета почти одноименной сети харчевен) - это крах местной молочной фермы, в простонародье называемой кибуц. «Шесть лет нам тут евреи мозги полоскали своим кибуцем, обещали жизнь как в Израиле. Знаем мы этот Израиль - они на ферме евреями будут, а мы палестинцами! Пусть уж лучше никакой жизни, чем такая!» Серега выходит из теплой, с телевизором, будки на мороз и на прощание показывает мне, как искать тот самый кибуц. Мог бы и не подсказывать: на все Заворово с полуторатысячным населением только вокруг этой фермы есть кучи слежавшегося навоза, видные и от рынка, и вообще километра за 3-4. Больше в селе скот, тем более в таких промышленных масштабах, никто не держит - негде его пасти, всю колхозную в прошлом землю (а это больше тысячи гектаров) не так давно скупили коммерсанты, под дачи.
Николай Иванович Сырман, председатель того самого кибуца (официально он назывался «Ферма Country») сидит теперь как в блокаде: вокруг его правления, обитого белым сайдингом, несколько лесопилок, где работают таджики (а тех вместе с произведенной продукцией охраняют работники из числа местных), с десяток разрушенных почти до фундамента строений, кладбище сельхозтехники за колючей проволокой (это раньше, как говорит Серега из ООО «Крот», бери автоген и пили всласть, а теперь у всего появился хозяин) и будка с вывеской «Элитный картофель».
- Все, 7 января продали 800 голов, на этом наша эпопея закончилась, - Николай Иванович грустит и пьет в правлении чай. Больше месяца у него нет привычной работы, но госорганы не отстают от закрывшейся фермы, и все требуют каждый день какие-то бумажки и сводки, то для налоговой, то для статистики. Потом выясняется, что «на работу» надо ходить еще и потому, чтобы местные жители не растащили имущество кибуца или не спалили его.
- Так и не стал наш Сырман израильтянином, вон, чай пьет, да еще и с сахаром, а не кофе, как положено, - вздыхает из-за кипы бумаг зоотехник Наталья Федоровна. У нее тоже теперь нет работы, но, в отличие от своего председателя, она не теряет оптимизма, надеясь на тот самый навоз (его, если не растащат местные или дачники, весной решено отдать на переработку калифорнийским червям), но больше на то, что идея передовой коммуны, замешанной на ветхозаветных принципах, просто так умереть не может.
- Ничего, Арье Геллер что-нибудь придумает, он у нас голова!
Арье Геллер - это израильский бизнесмен, прибывший в Россию в конце 90-х. Чтобы зарабатывать деньги, он открыл в Москве банк, занялся строительством офисных центров, а для души завел эту ферму. Нет, конечно, где-то в подсознании Геллера сквозила мысль, что и сельское хозяйство в России может зарабатывать деньги, но это явно было вторичным. Точнее, Геллер, как сейчас признается Сырман, считал так: сельское хозяйство у нас может развиваться, но только тогда, когда оно подчинено какой-то сверхидее. Фермы, подобные коммунам, в СССР вроде бы существовали, но Геллер считал, что эта «сверхидея» была извращена в 30-е годы и доведена до абсурда уже во времена застоя, когда крестьянину стало все равно, каков будет результат его труда. В общем, Геллер решил, что русскую общину надо немножечко «евреизировать», привнести в нее немножко религиозности и чуть-чуть левачества, и результат тогда не заставит себя ждать. Тем более что в Израиле кибуцы за 70 лет существования доказали свою суперэффективность.
Тогда же в наш российский кибуц из Израиля выписали Зохара Нитзана, внучатого племянника Льва Троцкого, и дело закрутилось. Но для начала, как говорит Сырман, взялись за малое: элементарное человеческое устройство местной жизни. За 10 лет реформ крестьяне не только отучились от труда, но и лишились самих средств производства. Некогда передовое хозяйство ОПХ «Заворово» развалилось на части, в большинстве недееспособные: лишь на той самой ферме стояли полуголодные коровы, да кое-как теплилась жизнь в отколовшейся от ОПХ фирме «Элитный картофель». Остальная земля, розданная крестьянам в качестве паев, стала целиной.
