Дмитрий был готов обсудить и такой вариант, но опирался на свой, «азовский» план, в котором большую роль играл Северный Кавказ. В Москву поступили сообщения о победах терских воевод и казаков, в результате чего некоторые зависимые от Турции владетели-горцы присягнули России. Надеялся Дмитрий и на Персию, куда было отправлено дружественное посольство к шаху Аббасу. Таким образом, левый фланг России был вполне надежен.
В центре настойчиво накапливались силы. В Елец было отправлено «множество пушек», там должны были собраться полки, одни уже подошли, другие, из Новгорода и Пскова, стояли под Москвой.
Видимо, ударом на Азов Дмитрий хотел рассечь силы противника в Крыму и на Кавказе и выйти широким фронтом к Черному морю, от Кубани до Днепра за сто семьдесят лет до Екатерины. Однако грандиозный замысел без активной польской поддержки на правом фланге грозил обернуться авантюрой.
Вот в чем была для Дмитрия основная цель переговоров. А по городу враги царя шептали совсем иное: договариваются, мол, о введении католичества, что уже и папе, и Сигизмунду представлялось делом весьма отдаленным; делят русские земли, хотя царь и заявил, что ни пяди не будет отдано.
Слухи, увы, имеют тайную силу…
На самих переговорах, несмотря на обнадеживающие речи, чувствовалось, что Сигизмунд вовсе не энтузиаст южного похода, хотя союзом с Дмитрием и дорожит. Но стоит между ними в трудный час Северская земля, и больше юга влекут короля притязания на шведский престол. Дмитрию приходится маневрировать — за землю готов откупиться, обещал помочь и в борьбе за скандинавскую корону.
К трудностям по существу прибавился и новый спор о пресловутом титуле.
Собственно, с него и началось.
После приветствия Стадницкого к царю торжественно двинулись послы.
С Олесницким в Польше они были почти приятели, теперь им предстоит отстаивать разные государственные интересы.
Произнеся положенное приветствие, Олесницкий передал царю королевскую грамоту.
Взял грамоту и просмотрел первым незаменимый Власьев.
Потом тихо сказал что-то Дмитрию.
Оба были ошеломлены. Король не только не называл царя цесарем, но даже и великим князем, а просто князем!
Власьев повернулся к послам и решительно протянул грамоту назад.
— Сия грамота писана к какому-то князю Димитрию, а монарх Российский есть цесарь. Если это послам неведомо, то они должны взять грамоту и ехать обратно к своему государю.
Теперь ошеломлены послы, которые, видимо, не ожидали такого афронта.
— Что делается! Оскорбление беспримерное для короля! — восклицает Олесницкий. — Для всего нашего отечества, где мы еще недавно видели тебя, осыпаемого ласками и благодеяниями!
Ты с презрением отвергаешь письмо его величества на сем троне, на коем сидишь по милости божьей, государя моего и народа польского!
Это ответное оскорбление. Да, трудно совмещать пиры и переговоры.
В ответ Дмитрий, сняв корону, ибо обычай не позволял монарху унижаться до спора с послами, пытается объяснить:
— Король упрямством выводит меня из терпения! Ему изъяснено и доказано, что я не только князь, не только господарь и царь, но и великий император в своих неизмеримых владениях. Сей титул дан мне богом, и не есть одно пустое слово, как титул иных королей. Ни ассирийские, ни мидийские, ниже Римские цесари не имели действительного права так именоваться!
Пан Олесницкий! Спрашиваю, мог ли бы ты принять на свое имя письмо, если бы в его надписи не было означено твое шляхетское достоинство?
Сигизмунд имел во мне друга и брата, какого еще не имела Республика Польская, а теперь вижу в нем своего зложелателя!
Далеко зашла перепалка, но до разрыва не дошло.
Обе стороны не могли позволить себе этого, и когда Олесницкий, как и потребовал Власьев, направился к выходу, Дмитрий протянул послу руку в прямом и переносном смысле, воззвав к старому другу.
Олесницкий руку не принял.
— Как вы знали меня в Польше усердным своим приятелем и слугою, так теперь пусть король узнает во мне верного подданного и доброго слугу.
— Подойди, вельможный пан, как посол.
— Подойду тогда, когда вы согласитесь взять грамоту королевскую.
Снова тупик.
Еще одно тихое совещание с Власьевым, после чего тот объявляет, что государь возьмет грамоту, ибо «готовясь к брачному веселию, расположен к снисходительности и мирным чувствам».
Послы подошли к руке.
Власьев строго подчеркивает, что после свадьбы цесарь никогда не примет грамоту без титула, которым по божьей воле обладает.
Дьяк Грамотин предлагает послам разумный компромисс — король польский должен признать русского царя императором в обмен на признание за ним титула короля шведского, на который Сигизмунд претендовал, но Годуновым в этом титуле не признавался.
Итак, намечено расплывчатое согласие по процедурным вопросам. Что же касается сути дела, то его решено обсудить после свадьбы.
Так всем легче.
Откуда им знать, что последует за свадьбой!..
Но сама атмосфера переговоров говорит о многом.
Дмитрия слишком часто называли орудием польских планов, проводником католицизма.
О том, как было на самом деле, дает представление диалог с послами, об отношениях с католической церковью тоже есть документы.
Вот, например, оптимистические строки из письма папы Дмитрию:
«У тебя поле обширное: сади, сей, пожинай на нем, повсюду проводи источники благочестия, строй здания, которых верхи касались бы небес, воспользуйся удобностью места и, как второй Константин, первый утверди на нем римскую церковь!»
Однако в письмах с другой стороны, то есть Дмитрия, призывы папы остаются без отклика, и это несмотря на то, что Павел V оказывает московскому царю реальные услуги — признал цесарем и даже сформулировал новый московский титул по-латыни, убеждает признать титул и Сигизмунда, подталкивая короля к союзу с Дмитрием в интересах общехристианской борьбы с султаном.
Даже Костомаров считает, «что Дмитрий не думал исполнять тех обещаний иезуитам, которые он поневоле давал, будучи в Польше».
Да и сами иезуиты, как мы помним, «наложили на себя молчание, опасаясь москвитян».
И не зря.
Московитяне возбуждены.
Слухи один другого страшнее ползут по городу. За каждым опытная в интригах рука Шуйского.
Вот готовится праздничная воинская потеха. За Сретенскими воротами на лугу построен воинский деревянный городок. Его будут брать показательным приступом. Дело для Дмитрия обычное. Но тут же пущен слух, что царь хочет воспользоваться потехой, чтобы истребить, расстрелять из пушек прямо на лугу бояр, которые якобы мешают отдать московские земли Польше, а затем немедленно ввести латынство.
Слухи бередят души людей, и без того напуганных самоуверенным поведением гостей-«латынян», хотя, по меткому наблюдению одного историка, большая часть пришельцев была вовсе не католиками. Даже князья Вишневецкие, родичи Мнишека, исповедовали православие, так же как и многочисленная шляхта и челядь родом с украинских владений Польши…
Странные дни первой половины мая в Москве.
Готовится невиданная по пышности свадьба. И не одна.
Женится Шуйский! Да, уже помолвлен с молодой княжной Буйносовой-Ростовской. И эта свадьба политическая. За ней не просто старческая похоть, но и коварный расчет притупить бдительность. Ну какой молодожен заговорщик! Царь любит пиры, веселья, считает, что веселый, счастливый человек не опасен. Таким и старается показать себя коварный лицемер. На самом деле помолвка Шуйского — свадьба, разумеется, может состояться только после царской — зловещее соединение полезного с приятным, без помех обсуждаются созревшие кровавые планы.
И другой недавний воевода князь Мстиславский женится.
Вот уж разобрало князей! Свадьбы, свадьбы… Звон чаш и бокалов заглушает визг оттачиваемых клинков.
Восьмого мая, накануне пятницы и святого праздника Николина дня, вопреки церковному уставу и народному обычаю, назначена царская свадьба.
Каждая капля уже переполняет чашу, но Дмитрий счастливо ослеплен.
Торжества начались седьмого мая ночью…
Марина из Девичьего монастыря, где по традиции жила до свадьбы, приобщаясь к православным догматам, а по слухам развлекалась тайно с женихом и даже не постилась, при свете двухсот факелов переезжает во дворец.
Предстоят три торжественных обряда — окончательное обручение, венчание на царство и собственно свадебное венчание.
Такое на Руси невиданно. Особенно царское венчание невесты, что давало ей право, на которое до сих пор не покушались русские царицы, — занять престол в случае бездетного вдовства.
Обручение и свадьба в течение одних суток также впервые и не вызывает одобрения неприличной, с точки зрения русских людей, поспешностью.
