Заговорщики в Кремле. От Андропова до Горбачева - Владимир Исаакович Соловьев

площадку. Лично нам — позволим себе небольшое автобиографическое отступление — показалось не просто унизительным, а невозможным жить в такой атмосфере. Мы создали первое за всю советскую историю независимое информационное агентство " Соловьев-Клепикова — Пресс“. Наш замысел поддержали американские и западноевропейские корреспонденты. Так мы начали снабжать мировую печать свободной информацией о Советском Союзе. Длилось это недолго — власти потребовали, чтобы мы немедленно покинули страну. До открытия агентства, когда мы, просто супруги Владимир Соловьев и Елена Клепикова, подали заявление на эмиграцию, нам наотрез отказали. Уже здесь, в Америке, мы раздобыли номер “Нью-Йорк Таймс“ от 4 мая 1977 года с нашей фотографией на первой странице и там прочли: “У каждого челрве-ка своя норма, своя квота страха. Как много человек ни спит, он все равно должен рано или поздно проснуться. У меня была своя квота страха, и я ее использовал до конца". Это слова одного из нас в точной передаче тогдашнего московского корреспондента “Нью-Йорк Таймс" Дэвида Шиплера. Мы помним, как на следующий день “Голос Америки" пересказал эту статью по-русски, и фраза о квоте страха подействовала на радиослушателей возбуждающе. Один наш знакомый, правда, сказал: “Это верно — страх имеет свои пределы, и он проходит, но только на время. Пока вы не приобретете новый. И тогда все начинается сначала".

Мы были скорее остроумны, а правым оказался наш знакомый: Андропову удалось возвратить страну к атмосфере страха, близкой к сталинской, хотя и без сталинского размаха террора. Но он уже и не нужен — с глубинными, подсознательными запасами, которые заложила в советского человека сталинская эпоха, достаточно нескольких сотен арестов и нескольких десятков убийств, чтобы весь страх вышел наружу и затопил страну.

Кремлевские вожди высоко оценили успехи Андропова в искоренении любых ростков инакомыслия и возвращении страны от хрущевской оттепели поближе к студеным сталинским временам. 31 августа 1979 года в Кремле ему вручили внеочередную правительственную награду — орден Октябрьской Революции. Только на этот раз в отличие от предыдущего, пять лет назад, к лацкану андроповского пиджака орден прицепил не Председатель Президиума Верховного Совета СССР Николай Викторович Подгорный, а Председатель Президиума Верховного Совета СССР Леонид Ильич Брежнев. Незадолго до этого Подгорный впал в немилость и потерял пост главы государства, а вместе с ним и все остальные партийные и государственные посты. Та тройка Брежнев — Косыгин — Подгорный, которая в октябре 1964 года сменила Хрущева, распалась. В Кремле начался необратимый процесс оттеснения состарившегося партийного руководства военными и полицейскими лидерами. Возглавлял этот процесс Андропов: расправившись с либералами, он перешел к партократам. Остановиться уже не мог — он был полон энергии и замыслов.

Хотя Андропова и ввели в 1973 году в Политбюро, там с ним не больно то считались. Почти до конца 70-х годов его ни принимали всерьез, на равных с элитарной группой внутри самого Политбюро — как возможного конкурента или соперника. Его шансы на политическое преемство котировались на уровне “второсортных “ членов этого правящего страной органа, а именно — казаха Кунаева либо латыша Пельше. Андропов поневоле примыкал к этой низшей категории “вождей“, потому что был, во-первых, человек пришлый — из КГБ, во-вторых, слишком специфический — за четверть века после расстрела Берии верховные партократы отвыкли от участия шефа секретной полиции в непосредственном управлении страной: он был у них скорее на посылках.

К тому же в Политбюро Андропов был одинок, у него не было там ни соратников, ни покровителей, он не входил ни в одну из тех группировок, которые возникали и распадались во взаимной борьбе, ослабляя друг друга и удерживая подвижное равновесие сил в Кремле. Его часто одобрял Михаил Суслов, ревнитель партийной морали, за работоспособность, скромность и товарищескую откровенность. Именно Суслов поддерживал его неуклонную борьбу с коррупцией на партийном уровне в Азербайджане и Грузии. Однако, когда к концу 70-х годов Андропов начал подкрадываться под флагом все той же борьбы с коррупцией к российским — еще даже не московским, а местным, областным — партократам, Суслов насторожился. Но принимать превентивные меры против “разоблачителя“ было уже поздно.

Впрочем, Андропов не страдал от одиночества — он его искал, полагая, ввиду своих дальних планов, что покуда безопаснее отираться по углам, на заднем плане, за спинами коллег по партийной элите. Он вообще хорошо мимикрировал в любой среде и в Политбюро проявлял себя не честолюбиво, а скромно, деловито и энергично. В некоторых вопросах, быть может, чересчур энергично, но это ни у кого не вызывало подозрений. Все видели: начальник КГБ усердствует, иногда превышая полномочия, но это была наивная и вполне безопасная черта, свойственная как раз новичку, неопытному в партийной борьбе. Державные партократы по собственному опыту знали, что высшая карьера достигается не одним усердием.

Он умел тонко подлаживаться под коллег по Политбюро, учитывая их “ранг", прихоти, тщеславие и делая скидку на свою, слишком специфическую “кагэбэшную" окраску. Например, всякий раз, когда нужно было поговорить с Громыко, чье расположение он старался завоевать и удерживать, Андропов не приглашал его в КГБ и не встречался с ним на нейтральной почве, а сам заезжал в МИД. Он вел себя среди них, может быть, слишком униженно, но такие жесты со стороны начальника КГБ чрезвычайно льстили партийным сотоварищам.

Была еще одна черта, которая невыгодно отличала Андропова от других членов Политбюро и самого Брежнева и которую ему, при их остром соперничестве друг с другом по поводу любых личных достижений, не раз ставили на вид, к чрезвычайному его уязвлению. Официально он был самый невежественный: никто не стоял ниже его по уровню образования.

Молодость Андропова пришлась на 30-е годы, когда по всей стране, включая станцию Нагутскую Ставропольского края (на Северном Кавказе), где он родился за месяц до начала первой мировой войны, произошла настоящая культурная революция. Техническая реконструкция народного хозяйства завершена, число учащихся, в основном из рабочих и крестьян, в высших учебных заведениях выросло в пять раз по сравнению с 1913 годом. То было время острой нужды в высших технических кадрах, и ленинский возрожденный призыв “Учиться, учиться и учиться!" с идейной порывистостью раздавался во всех концах страны. Его энтузиастически подхватили все до одного будущие коллеги Андропова по Политбюро, даже те, кто был к тому времени не так уж и молод. Дмитрий