не приблизилось к тому, чтобы помочь больным людям. Приходишь в уныние, когда выдвигаешь гипотезу о связи некоего биологического фактора с определенным заболеванием – и выясняется, что шел ты по ложному следу. По крайней мере, такими могут быть чувства, если у вас неправильное отношение к науке. Ценность положительных, статистически значимых результатов в науке столь высока, что многие исследователи забывают:
отрицательные результаты тоже важны. Тот факт, что метод лечения не работает или болезнь не связана с неким биомаркером, – это ценная информация: значит, в дальнейшем мы сможем тратить время и деньги на что-то другое. Если исследование правильно организовано, то представляет интерес вне зависимости от того, дает ли оно положительные
или отрицательные результаты.
Предубеждения, которые мы обсуждали до сих пор, поражают отдельных ученых. Но помните: наука – штука социальная. Хотя распространение результатов в исследовательском сообществе способно (хотя бы частично) компенсировать предубеждения отдельных ученых, эти предубеждения могут развиться в опасное групповое мышление, когда их разделяет все сообщество. В 2019 году научная журналистка Шэрон Бегли написала шокирующую статью о противоречиях, окружающих “гипотезу амилоидного каскада” при болезни Альцгеймера. Идея в том, что накопление белка под названием “бета-амилоид”, который можно наблюдать в мозге в виде “бляшек” (заметил их впервые более ста лет назад Алоизиус Альцгеймер, в чью честь и назвали этот тип деменции), является основной неврологической причиной катастрофической потери памяти и других нарушений, сопровождающих развитие болезни [387]. Бегли отмечает: несмотря на то, что в разработке средств лечения от других связанных со старением заболеваний, таких как рак и сердечно-сосудистые патологии, прорывы были, болезнь Альцгеймера упорно остается неизлечимой, поскольку клинические исследования лекарств, призванных облегчить симптомы благодаря разрушению амилоида, одно за другим приносили лишь разочарование [388]. Почему так? По словам нескольких ученых, с которыми Бегли общалась, дело попросту в том, что амилоидная гипотеза неверна. Хотя амилоидные бляшки связаны с симптомами, не они их вызывают: борьба с амилоидом не поможет вылечить болезнь [389].
Несогласные исследователи описывали, как приверженцы амилоидной гипотезы, среди которых много влиятельных, солидных профессоров, действовали как “заговорщики”, уничтожая статьи, ставящие гипотезу под сомнение, разгромными рецензиями и подрывая попытки инакомыслящих ученых найти финансирование и должности. Бегли полагает, что происходит это не обязательно по какому-то сознательному решению: просто апологеты амилоидной гипотезы так искренне в нее верят, считая оптимальным путем к прорыву в лечении болезни Альцгеймера, что у них создалось сильнейшее предубеждение в ее пользу.
Можно даже осмелиться предположить, как сделали некоторые из опрошенных Бегли исследователей, что мы бы уже продвинулись в лечении (или искоренении) болезни Альцгеймера, отбрось ученые амилоидную гипотезу много лет назад. Возможно, проблема просто в том, что это заболевание, поражающее как-никак мозг, самый сложный орган из всех, особенно неприятное – или что в опубликованных на сегодняшний день клинических испытаниях лекарств, разрушающих амилоид, неверно ставился вопрос (скажем, в них участвовали люди уже слишком пожилые, кому амилоид успел причинить вред) [390]. Однако случаи травли и принуждения, происходящие, когда исследователи ставят амилоидную гипотезу под сомнение, намекают, что это область, где предвзятость стала общей, новые идеи не получают того внимания, какого заслуживают, и где ученые раз за разом не удосуживаются применить принцип организованного скептицизма к своим собственным излюбленным теориям.
А что насчет исследователей, движимых скорее идеологической или политической заинтересованностью в правдивости или ложности результатов? Один из самых примечательных разделов о конфликте интересов встретился мне в статье, посвященной здравоохранению, про так называемый эффект Глазго. Так окрестили явление, заключающееся в том, что жители Глазго – и в целом Шотландии – умирают в среднем раньше, чем жители других похожих городов или стран, даже при учете уровня бедности и лишений. В статье после описания подтверждений этого явления утверждалось, что корень уникальной проблемы – “политическая атака” на Шотландию консервативного правительства премьер-министра Маргарет Тэтчер 1980-х годов, с мерами по деиндустриализации и ослаблению влияния профсоюзов. В соответствующем разделе публикации не числятся финансовые конфликты интересов, зато указано, что ведущий автор, Герри Маккартни, – “член Шотландской социалистической партии” [391]. Похвальная, скажу я вам, и редкая честность [392].
Моя собственная область, психология, не чужда ученым, причисляющим себя к левым. Более того, перекос в психологии весьма силен: опросы в США выявили, что соотношение либералов и консерваторов приблизительно равно десяти к одному. (В других областях, например в инженерном деле, бизнес-исследованиях, информатике, такого не наблюдают – там, как и в Америке в целом, соотношение примерно равное.) Психология – изучающая людей и их поведение – обычно гораздо крепче сращена с политическими соображениями, чем, скажем, теоретическая физика или органическая химия. В статье 2015 года Хосе Дуарте и несколько других видных психологов писали, что частично по этой причине политические предубеждения могут особенно вредить их области науки [393]. Они утверждали, что, как и в примере выше с групповым мышлением, если подавляющее большинство в сообществе разделяет одинаковые политические взгляды, важная функция рецензирования – подвергать любые заявления суровейшей проверке из возможных – существенно ослабляется. Мало того, могут сместиться приоритеты в вопросах, касающихся тем исследования вообще: ученые станут уделять непропорционально много внимания каким-то политически приемлемым темам, даже если они подкрепляются довольно слабыми доказательствами, и избегать тех, что идут вразрез с определенной установкой, даже если подкрепляются они доказательствами надежными [394].
Критики уклона психологии в либерализм обрушились, например, на так называемую угрозу подтверждения стереотипа [395]. Согласно этой идее, девочки хуже пишут тесты по математике, когда им напоминают о стереотипе, будто мальчики в математике сильнее. Такая идея показалась бы гораздо более правдоподобной человеку с социально-либеральными политическими взглядами, при которых стереотипы и сексистские предрассудки считаются мощными силами, воздействующими на личность людей и формирующими общество. Доказательства этого феномена довольно слабые и, наверное, подвержены публикационному смещению, поскольку в метаанализе 2015 года, когда изучались все релевантные исследования, посвященные угрозе подтверждения стереотипа, обнаружилась явная проплешина, где должны были бы оказаться небольшие исследования на эту тему, давшие отрицательные результаты – то есть показавшие, что девочки одинаково хороши в математике при упоминании стереотипов и без оного (подразумевается, что воронкообразная диаграмма выглядела подобно нашей с рисунка 2Б) [396]. Весьма вероятно, что небольшие исследования с отрицательными результатами были проведены, а затем отброшены, ведь они не соответствовали преимущественно либеральным предубеждениям ученых, искажая нашу доказательную базу по этому важному образовательному вопросу [397]. Однако как деформированная воронкообразная диаграмма еще не обязательно обличает предвзятость, так и публикационное смещение само по себе не следует считать прямым доказательством политических предубеждений. В конце
