признаков неприязни или напряженности в отношениях с капитаном не проявлялось, рутинное исполнение обязанностей, ровные отношения, обычное состояние, когда кто-то проявил себя карьеристом-приспособленцем, тем более, если этот конформист – твой командир. Никаких повторных шмонов солдатского имущества. Дежурство в батарее совместное с комбатом, но все-таки большую часть времени Виктор отсиживался в девятке совместно с угрюмым капитаном Прониным, ровесником Композитора, помощником командира дивизиона. Но если Левко отвечал за подготовку и обучение личного состава, то Пронин – за техническое состояние вверенного вооружения, что полностью соответствовало его характеру и поведению. Это был закрытый и сложный человек с отрешенным взглядом, который даже здороваясь не выдавал никаких эмоций, сухо пожимая руку или кивая головой. Он ни с кем не дружил и не общался, в преферанс не играл, держался обособленно и без служебной надобности не произносил не единого слова, тихо появлялся, как из-под земли, и незаметно исчезал, не доставляя никакого вреда или неудобства. Двухгодичники решили, что капитан Пронин находился в стадии тихого помешательства, меж собой характеризовали его «из-за угла пыльным мешком пришибленным», насмехаясь предполагали, что его бросила жена, и он тайком ходил на службу в церковь. Кадровые военные его тоже сторонились, ограничивая контакты только служебной необходимостью. Связей у него не было, а покровительство в его возрасте было бы оскорбительным.
В девятке капитан Пронин чувствовал себя хозяином положения на столько, что практически не замечал расположившегося рядом за пультом помощника. Он все исполнял сам: докладывал, принимал телефонные звонки и телефонограммы, кодировал и раскодировал их, оформлял распоряжения и сообщения, делал необходимые записи в журналах, контролировал сигнальные лампочки на пульте, проверял ключи от ракетных хранилищ и оттиски печатей на сейфах, назначал пароли для прохода в техническую зону. Когда наступала пауза в совершении служебных действий, он вступал в фазу задумчивого затворничества, словно отключался от мира и спал с открытыми глазами. С таким командиром дежурной смены быть помощником – дело незатейливое, но тоскливое: ни рассказов о службе, ни разговоров на волнующие темы, ни вопросов личного свойства, ни безобидных шуток. Обязанности помощника, конечно, были сформулированы так, что он сам ничего не должен был делать, только ассистировать начальнику: если что случилось – доложить, получив распоряжение – выполнить.
Наблюдая за Прониным, Коростелев размышлял об офицерских судьбах, благо ситуация оставляла много времени для размышлений. Какие юношеские мечтания приводили к офицерству? Желание власти? Возможно. На каком этапе службы курсант или офицер осознавал, что власть – это не романтика, а тяжкий крест, и человек, искренне желавший ее и использующий для дела, себе принадлежал все меньше и меньше по мере роста карьеры? Что, применяя власть, постоянно приходилось принимать решения и совершать поступки, которые кому-то не нравились и даже осуждались? Что менталитет призванного на службу с гражданки человека часто анархический, поэтому для введения бывшего гражданского в службу нужно много времени для обучения дисциплине и порядку? Чем уравновесить разочарование от того, что применение к тебе власти выше стоящим чином не показалось обоснованным и справедливым? Или от того, что вчерашний нормальный боец превратился в наглое, ленивое, ничем не мотивированное животное из отряда дедов подвида старослужащих, и заставить его выполнять твой приказ может только применение крайних мер в диапазоне полученной власти? Когда разочарование приводит к смирению, к привычке терпеть и поиску своего места в системе с игроками без амбиций? Каково это – демонстрировать постоянно, что у тебя нет амбиций? Подчиняясь, наблюдать за начальственными играми и жить незаметно, без рвения и риска? Конечно, высокая зарплата устраивала и компенсировала потерю амбиций. Но все же… Это скорее напоминало оправдание своей ситуации пошлой подтасовкой фактов.
Периодически Виктор вспоминал встречу с Настей, ее слова, поступки, взгляды, тело, готовился к новому свиданию. Нужно было решительно положить конец неопределенности в этой привязанности. Ему казалось, что его намерения были логичны и убедительны, нужно лишь объясниться.
Спокойный и размеренный графиком режим дежурства в девятке был нарушен в ночь на воскресенье, когда капитан Пронин отдыхал на кушетке, а лейтенант Коростелев в одиночестве скучал за пультом управления. Бдительного Виктора привлекла замигавшая неожиданно красная лампочка «Потеря напряжения сети защиты». Лейтенант окликнул капитана, и тот немедленно привел свое тело в вертикальное положение, молча переместился к пульту, быстро оценил ситуацию и по телефону связался с караулом.
– Мы получили сигнал о потере напряжения сети защиты технической зоны дивизиона. Приказываю восстановить!
Действия и распоряжения были решительными, никакого следа безводия и апатии, исходящих от капитана в обычной ситуации. Отрешенность обернулась внутренней собранностью.
– Товарищ капитан, что могло случиться с сетью? – Коростелев решился спросить Пронина для приведения себя в адекватное состояние, оценив, что момент требовал пояснений.
– Вся техническая зона защищена сетью высокого напряжения. Потеря питания означает короткое замыкание на каком-то участке. Мог мелкий зверек забежать, могла ветка с дерева свалиться.
– А крупное животное?
– Нет, крупному животному к сети не подойти – там три ряда колючей проволоки.
Через пятнадцать-двадцать минут начальник караула доложил об обнаружении на сетке высокого напряжения обгоревшей солдатской фуфайки.
– Доложите дежурному по дивизиону, пусть проверят личный состав и утром с особым отделом разберутся с атрибуцией обмундирования, – завершив свои действия, связанные с возникшей острой ситуацией, капитан Пронин отрешенно направился к кушетке и сразу затих сном.
Коростелев представил, как среди ночи все батареи были подняты по тревоге, проведена перекличка личного состава. Никто ничего не объяснял, разбудили, построили, пересчитали, снова разрешили спать. Неприятное отклонение от нормального течения службы. Когда днем в свободное от девятки время Коростелев заглянул в батарею, никто ничего о ночном происшествии не вспоминал, только капитан Туркин с победным цинизмом негромко заметил:
– Кто-то был против шмона солдатского имущества, и вот где-то списанную или неучтенную фуфайку просмотрели. Теперь расследованием особый отдел займется, кому-то придется объясняться и оправдываться.
Коростелев почувствовал себя неуютно. С одной стороны, он сознавал свою правоту, отказавшись от участия в шмоне, с другой, жизнь показала, что на неровном отношении к требованиям уставов могут возникать коллизии, оправдывающие неправомерные и даже оскорбительные действия командиров. Только опасаться нужно не объяснений и оправданий перед особым отделом или командованием, а возможного вреда здоровью переносчику обгоревшей фуфайки контакта с высоким напрядением.
В понедельник в медпункт за помощью обратился боец с ранением на руке. Фельдшер Настя, в соответствии с инструкцией, оценив степень серьезности повреждения, доложила дежурному по дивизиону и произвела первичную обработку и перевязку только после прихода старшего офицера. Заключение говорило о том, что у бойца на руке был ожог от электрического разряда. В результате – внеочередное построение личного
