состава дивизиона с педагогическими целями с демонстрацией перед строем героя ночной побудки, с призывами выполнять требования устава, беречь здоровье смолоду и направлять рвущуюся из крепкого тела энергию на несение ратной службы. Происшествие было трактовано как попытка выхода в самоволку. Бойца признали злостным нарушителем дисциплины, отправили для лечения в городскую больницу, объявив о последующей отсидке на гауптвахте после выздоровления в качестве воспитательной меры. Со времен Древнего Рима карательные действия в человеческой истории всегда сопряжены с мучением виновного или подозреваемого. Капитан Туркин светился радостью от того, что нарушитель дисциплины оказался из другого подразделения. Проблемы соседа всегда позволяют демонстрировать собственное благополучие. А перед обедом, когда завершились предусмотренные программой занятия с личным составом, в казарму заглянул Княжнин и предложил Коростелеву с Сержантовым перекурить вне стен казармы, что означало переговорить без свидетелей. В беседке никого не было.
– Что случилось?
– Этот майор Светлаков оказался стукачом. Меня вызвал особист Рыкунов, тоже майор, интересовался, кто и что рассказывает о Карибском кризисе, – закурив, проинформировал Алексей. – Для начала, чтоб я расслабился, он рассказал анекдот об офицере, после возврата с дежурства обыскивающем дом в поисках следов любовника, с подначкой жены «Ищи лучше, дорогой, я сама первый день дома!», а потом начал свои душевные расспросы. Я включил интеллектуальную дурочку: дело не в том, что кто-то что-то рассказывает, а наоборот, что никто ничего не рассказывает, а мне интересно. До призыва я же готовился к написанию диссертации, в любой отрасли знаний это – прежде всего, философская работа с умением искать неизвестное в известном и предложить свое видение события. В учебнике КПСС никаких подробностей участия ракетных частей в Карибском кризисе нет, кроме того, что они там были, а оказавшись в части, причастной к этому противостоянию, я и пытаюсь добиться допуска к такой информации. Поверил – не поверил, но отпустил. Я предупрежу остальных и вас предупреждаю: если этот козел вызовет кого-то из вас на разговор, валите все на меня, что все разговоры были инициированы мной, а из кадровых офицеров никто ничего не говорил, – Княжнин решительно всю ответственность взял на себя. – Договорились? Скучно ему стало отслеживать состояние сейфов, как хранятся секретные документы, и как организована работа с ними. У ищейки и анекдоты про недоверие и сыск. Не говорите с ним метафорами – Рыкунов может вас запутать и много чего накрутить. Разговаривайте самым простым языком.
«Нужно предупредить капитана Левко», – про себя решил Коростелев. Сам никому ничего из услышанного от ветерана он не пересказывал, но Композитор должен быть в курсе возможной проверки. Особисты прекрасно понимали лояльность им той среды, за состоянием которой они следили. Cлишком много власти, кулуарно и тайно употребляемой, имели они над каждым, попавшим в поле зрения. Даже если не было предъявлено никаких претензий, просто рядовая запрограммированная проверка, осадок оставался все равно нехороший: правила игры не известны. Основной кайф в их деятельности предполагался в возможности перевирать, одурачивать, подталкивать и куражиться при непробиваемой убежденности полезности власти. В профессиональные навыки этих людей не входило учиться новому. Они должны были зорко следить, по форме доносить и проверять информацию, уметь провести спецоперацию по ликвидации всего, что их начальство считало «опасностью для системы», знать, кто есть «наши», и кто – «другие».
И хотя Коростелев морально готовился к приглашению на встречу с особистом, он почувствовал неприятный укол, когда комбат Туркин сообщил ему:
– Тобой майор Рыкунов интересуется, зайди к нему.
Ни слова больше. Ни причины интереса, ни рекомендаций по подготовке к встрече. Интимное дело – приглашение на собеседование в особый отдел – выплывай сам. Когда служба и жизнь молодого военнослужащего попадала в поле зрения особого отдела? По самому типичному поводу, по мнению случайного свидетеля – когда у особистов к данному человеку появился специфический интерес в рамках их деятельности при пересечении установленных ими ограничений или для привлечения его в осведомители.
– Когда? – Виктор планировал ближайшее время для свидания с Настей.
– Таких людей не заставляют ждать.
Забежал в медпункт предупредить Настю, что сможет зайти через полчаса, а далее времени не останется, потому что в три он снова должен был идти в девятку. Ее не оказалось на месте – ушла на пищеблок снимать пробу. Ускорил шаг мимо офицерского общежития, библиотеки к отдельному зданию на самом краю жилого городка дивизиона с кабинетами замполита, особого отдела и несколькими пустыми учебными классами, далее – стена колючей проволоки и лес. Стукнул в косяк, отворил дверь.
– Разрешите войти? – и чуть не задохнулся от табачного дыма, слоями теснившегося в кабинете майора Рыкунова: свежий горячий слой стремился к потолку, прижимая предыдущий вниз, к полу. В темном мрачном помещении не сразу разглядел невысокого коренастого человека за канцелярским столом со злым и сосредоточенным выражением лица, курившего без остановки, прижигая новую сигарету от окурка предыдущей.
– Это у нас кто? – продребезжал глухой ржавый голос. Виктор на территории дивизиона издали видел невысокого майора несколько раз, то, что это особист, он понял, только попав в его кабинет.
– Лейтенант Коростелев, восьмая батарея.
– Проходи, садись.
– Да я постою, – дышать было нечем, казалось, и форточку никто для проветривания не открывал, уже появились мысли, как бы побыстрее все это завершить.
– Нет, ты садись, разговор у нас долгий будет.
Виктор опустился на стул рядом со столом, приготовился выслушать вопросы. Майор молча курил, стеклянная полулитровая банка служила ему пепельницей и была полна окурков. Коростелев вспомнил слова своей бабушки, пережившей большой террор, войну, голод, тиф, постоянные притеснения: «Бойся меченых! Бог их отмечает, чтоб остальные опасались». Волосы на голове майора стояли выцветшим ежиком с желтым никотиновым налетом, а за виском выделялось темное круглое пятно нетронутых сединой волос, словно след от выстрела. Накурено было так, как будто здесь только что играли в преферанс и буквально выполняли одну из традиционных присказок преферансистов: «Кури больше – противник дуреет». Никакого другого желания кроме как немедленно выскочить из этой газовой камеры Виктор не испытывал. Но более всего доставало то, что особист в глухой тишине кабинета без остановки щелкал, цокал, лязгал и клацал дыроколом, словно демонстрируя всему миру, что это в его власти открыть дело, подколоть в него любую бумагу, заставить посетителя писать объяснительную и с помощью такого простого инструмента установить, насколько информация отражает реальность (если да – щелк – в папку, если нет – пара движений кистью руки – и в мусорное ведро). Посетитель должен всегда быть в ощущении, что здесь готовится что-то большое, мрачное и зловещее, к чему он искренне не был готов. Загазованность
