Вскоре с подлетевшего катера МО в мегафон передали приказ идти к острову Аэгна и принять на борт грузы и личный состав береговых и зенитных батарей.
Капитан Виноградов удивился. Всю предыдущую ночь он простоял у острова Аэгна, а потом получил приказ встать под погрузку в Купеческую гавань. Теперь нужно было возвращаться к Аэгне.
Снявшись с якоря, «Тобол», грузно вздымаясь и опускаясь в килевой качке, дал ход, держа курс к острову Аэгна.
08:40
Маршал Шапошников, прочтя проект телеграммы об уничтожении кораблей и инфраструктуры Балтийского флота в Ленинграде и Кронштадте, недоуменно развёл руками и с удивлением взглянул на адмирала Кузнецова.
— Что вы, голубчик, — в своей мягкой манере сказал начальник Генерального штаба. — Это дело чисто флотское. И я своей подписи под этим документом ставить не буду.
Мудрый маршал не первый день работал с вождём всех народов.
— Но это указание товарища Сталина, — попытался возразить нарком ВМФ. — Он мне прямо так и приказал идти к вам, чтобы вы подписали эту телеграмму.
— Вы, видимо, просто не поняли слов Верховного, — ответил Шапошников. — Я просто не имею права подписывать подобных документов, поскольку не являюсь Верховным главнокомандующим. Извольте убедиться: флот оперативно подчинен Главкому Северо-западного направления. А Главкому, фактически командующему флотом, директивы может направлять только Верховный главнокомандующий.
— Но товарищ Сталин явно дал понять, что он не желает подписывать подобной директивы, — продолжал настаивать адмирал. — Он приказал, чтобы под документом стояла ваша подпись, товарищ маршал.
— Надо попытаться убедить его в том, — продолжал терпеливо учить Кузнецова придворным манерам начальник генштаба, — что необходим именно его авторитет для подготовки к выполнению и выполнения подобных директив. Так что отправляйтесь к Верховному и доложите ему мое мнение.
— Я думаю, — твердо ответил адмирал, — что нам следует отправиться к товарищу Сталину вдвоём. Мне одному его не убедить.
Всем, кто работал в близком контакте со Сталиным, было известно, что светлое время суток из-за постоянных воздушных тревог, Верховный главнокомандующий проводит на одной из станций метрополитена, имевшей выход в небольшой особняк. Когда же немцы сменили время налётов на Москву, распорядок жизни и местонахождения вождя также соответственно изменился. Утренние часы примерно до полудня Сталин проводил в своем кремлёвском кабинете, а потом исчезал неизвестно куда, будоража наркомов и главкомов неожиданными звонками из своей таинственной Ставки.
На этот раз Сталин ещё находился в своем кабинете, и Шапошников, созвонившись с Поскрёбышевым, попросил приема по срочному делу. Маршалу и самому хотелось сбросить с себя новую обузу.
С первых же слов начальника Генерального штаба Сталин понял, что никто не хочет брать на себя ответственность за авторство подобных документов. Но и Сталину в равной степени не хотелось брать авторство на себя. Прочитав текст подготовленной телеграммы, вождь приказал оставить документ у него.
— Мы подумаем, — заявил он, а затем поинтересовался у адмирала Кузнецова на чье имя эту телеграмму дать.
— На имя адмирала Трибуца, конечно, — подсказал нарком ВМФ.
— Думаю, нецелесообразно, — засопел в усы Верховный. — Дадим на имя адмирала Исакова, а тот уже спустит директиву адмиралу Трибуцу.
И адмирал Трибуц не должен был знать, что подобная инициатива исходит из Кремля. Пусть думает, что это приказ адмирала Исакова, назначенного заместителем главкома Северо-западного направления. То есть инициатива высшего командования ВМФ.
Но для адмирала Кузнецова все эти тонкости уже не имели значения. Впоследствии он не раз поздравлял себя с тем, что не подписал этой телеграммы один. Его подпись ниже подписи Сталина не играла никакой роли и не была заметна решительно никому. Подпись ниже сталинской вообще можно было считать просто распиской об ознакомлении с приказом, а не фактором равного разделения ответственности.
Через год уже стало ясно, что инстинктивно правильное поведение наркома ВМФ спасло жизнь адмиралу Трибуцу, а, возможно, и самому Кузнецову.
09:00
Со своего командно-дальномерного пункта управления зенитным огнем правого борта крейсера «Киров» лейтенант Александровский с волнением смотрел на клубы дыма и всполохи огня, поднимающиеся над остроконечными кирхами Таллинна. Город застилала чёрная пелена. Во всей этой картине было что-то жуткое и неестественное.
Александровский был заядлым фотографом, являясь фактически единственным офицером на крейсере, имевшим разрешение держать фотоаппарат в каюте, а не в секретной части. Через каюту, которую занимал лейтенант, проходила стальная труба — одна из четырёх ног знаменитой мачты «Кирова», где были смонтированы все командно-наблюдательные посты крейсера. В пространстве между этой трубой и переборкой Александровский поместил свой огромный фотопортрет по пояс. По крейсеру ходила легенда, что один из подчинённых Александровскому матросов, пойманный в городе без увольнительной, клялся, что получил на то разрешение лейтенанта, испрошенное через полуоткрытую дверь каюты. Лейтенант, правда, ничего не ответил, а молчание, по мнению хитрого матроса, было знаком согласия...
Сейчас Александровскому захотелось запечатлеть на память страшную панораму горящего Таллинна. Но аппарат остался в каюте, а уйти со своего боевого поста лейтенант не мог. Из низко плывущих туч в любой момент могли вывалиться на крейсер бомбардировщики противника.
С рассвета крейсер бил по пригородам Таллинна орудиями главного калибра, прижимая к земле немецкую пехоту, местами вышедшую уже к городской черте. Под огнем тяжёлых орудий «Кирова» уже рушились дома таллиннских окраин.
09:15
Лейтенант Дармограй с тоской в глазах проводил взглядом последние три «чайки» и несколько «ишачков», взлетевших с «пятачка». Это всё, что оставалось от двух полков морской истребительной авиации полковников Романенко и Коронца. Сделав круг над горящим городом, истребители взяли курс на Ленинград.
Из штаба флота поступил приказ отправить в Русскую гавань на транспорт «Иван Папанин» все штабные документы и младших авиационных специалистов. Всех быстро погрузили на машину и направили в гавань. На импровизированном аэродроме оставалось около 20 человек. Два катера дежурили у пирса, ожидая дальнейших приказаний. Всё оставшееся имущество: два поврежденных истребителя, несколько дощатых построек и много чего по мелочам — Дармограй приказал сжечь. Постройки и самолёты облили бензином и подожгли. Глядя на гудящее пламя, пожирающее остатки имущества двух истребительных полков, слушая грохот канонады и видя дым и обломки зданий, поднимаемые взрывами над городом, лейтенант Дармограй может быть впервые за все эти дни подумал, удастся ли ему вырваться из этого ада.
09:20
Об этом же думал и военный корреспондент Михайловский, возвращаясь в порт с позиций морских пехотинцев полковника Парафило, где корреспондент провёл большую часть ночи и всё утро.
Михайловский не был в городе менее суток, но его поразили произошедшие перемены. Подходы к городу были забиты людьми, машинами и повозками. Небритые, промокшие до нитки солдаты и моряки шли по направлению к гаваням. На подходе к гаваням улицы были перегорожены баррикадами из толстых брёвен, связанных колючей проволокой. Баррикады охраняли солдаты НКВД, пропуская через узкие проходы отходящие с фронта части.
Минная гавань встретила Михайловского разрывами снарядов, гулом канонады, тучами кирпичной пыли, горящими складами и пакгаузами. Трещат сходни под натиском людей, хриплые команды, матерная ругань, прерываемая истошным криком: «Воздух!»
Взглянув в небо, Михайловский увидел приближающиеся с разных направлений чёрные точки. Загрохотали зенитки. Шапок разрывов почти не было видно на фоне низких свинцовых туч. И снова, как и накануне, главной целью бомбардировщиков становится крейсер «Киров», отчаянно маневрирующий на рейде.
