посмеивался в усы, наблюдая за кровожадной возней пауков в банке, ошибочно считая, что никогда не поздно любого из них раздавить по собственному усмотрению. Пройдёт совсем немного времени, когда пауки, объединившись, выскочат из банки и растерзают его самого, а затем уже примутся резать друг друга с прежним ожесточением.
Но это ещё впереди, а нынешняя борьба, сменившая лишь некоторые формы, в связи с нашествием внешнего врага, диктовала свою логику решения многих проблем.
Берия радовался тому положению, в которое попал Жданов благодаря крушению Северо-Западного фронта и выхода немцев на ближние подступы к Ленинграду. Ещё более радовало, что вместе со Ждановым оказался и старый сталинский дружок Ворошилов, настолько наглядно продемонстрировавший свою полную военную несостоятельность, что даже у товарища Сталина, ещё имевшего на этот счёт некоторые иллюзии, не осталось никаких сомнений.
Что же касается самого Жданова, который был во всех отношениях гораздо опаснее Ворошилова, то на данном этапе можно было считать его влияние на товарища Сталина законченным. С момента провала их глобальных стратегических замыслов, крушения большой разведывательной игры и военной катастрофы, в которую они совместными интригами ввергли страну, всё доверие товарища Сталина к своим сатрапам было подорвано. И хотя к самому Берии это доверие было подорвано не в меньшей степени, чем к остальным, он в этот момент находился настолько близко к трону, что попал, как говорится, в мёртвое пространство сталинского гнева, когда великий вождь пришёл в себя от июньского сердечного приступа...
Экипажи самолётов, которым доверялась перевозка кремлёвских вождей разного калибра, имели высочайшую выучку и снова доказали своё искусство: Берия даже не заметил, что самолёт уже совершил посадку. Настолько мягко все произошло.
Развернувшись на взлётной полосе «Ли-2», мягко жужжа моторами, подрулил к одноэтажному деревянному зданию с вышкой контрольно-диспетчерского пункта, около которого стояли три чёрных «Паккарда» и группа людей.
Самолёт заглушил двигатели, и борттехник, открыв дверь пассажирского салона, выставил трап, по которому первым спустился полковник Саркисов — бессменный начальник личной охраны Лаврентия Берии. Осмотревшись, он помог своему шефу спуститься на землю, элегантно подав ему руку. Лаврентий Павлович, одетый в серый длинный пыльник и мягкую фетровую шляпу, спустился на ленинградскую землю.
От группы встречающих его людей отделились двое, одинаково одетые в кожаные пальто и фуражки полувоенного образца со звёздочками. Подобные фуражки, не предусмотренные никакими уставными предписаниями о форме одежды, носили только представители высшей партийно-политической иерархии.
Одним из этих людей был сам Жданов, вторым — начальник управления НКВД по Ленинграду и Ленинградской области генерал Курбатов, имевший не меньше оснований для беспокойства в связи с приездом Берии, чем Жданов.
Короткие рукопожатия, настороженные взгляды. Полное молчание, нарушаемое лишь тяжёлым астматическим дыханием Жданова.
Не произнеся ни слова, вся группа подошла к автомашинам, где Жданов, нервно вынув из кармана пальто полупустую пачку «Беломора», закурил и жадно затянулся, чем вызвал первые слова Лаврентия Павловича, произнесенные с момента выхода из самолёта:
— Не кури! Дышать нечем.
Берия не курил, и в его присутствии мог курить только товарищ Сталин, которого только Берия мог постоянно убеждать бросить эту пагубную привычку...
Кавалькада машин быстро проехала по пустынному Среднеохтинскому проспекту мимо старорежимных двухэтажных особняков и череды обезглавленных полуразрушенных церквей, проскочила под массивными клёпанными фермами бывшего моста Петра Великого, свернула вправо по Тульскому переулку и выехала к огромному зданию бывшего Смольного института, выбранного ещё по прихоти Ленина в качестве штаб-квартиры Ленинградского областного и городского комитетов партии большевиков. Именно здесь в своё время был подготовлен октябрьский переворот. Именно здесь несколько позднее пристрелили Кирова, назначив Жданова его преемником.
Жданов не курил уже около часа и чувствовал себя в высшей степени скверно. Те полпачки «Беломора», которые он нервно выкурил, ожидая прибытия самолёта Берии, были явно недостаточны для организма, привыкшего к постоянному поступлению никотина. Организм требовал и алкоголя. Сосало под ложечкой, щемило сердце. Одутловатое лицо руководителя ленинградской партийной организации бледнело на глазах, резче обозначая полоску усов.
После фразы Сталина, сказанной ему по телефону 25 августа — «Я к тебе Лаврентия пришлю» — Жданов не мог уснуть и теперь сидел, раздавленный и морально, и физически.
Он хорошо знал что значит эта фраза «Лаврентия пришлю». Она могла вполне означать, что принято решение о физической ликвидации всего обкома и горкома «как не оправдавших доверия». Правда, Берия поехал вместе с ним в Смольный, а не с Курбатовым в Большой дом, и это немного успокаивало. В конце концов, генерал Курбатов встречал своего шефа на аэродроме и, если бы подобное решение было принято, то Берия вполне мог отдать все соответствующие распоряжения прямо там. Правда, генерал Курбатов всё ещё находился в Смольном.
Как не были страшны предчувствия, порожденные больной мнительностью Жданова, но то, что говорил Берия своим ровным и тусклым голосом с лёгким кавказским акцентом, было, по большому счёту, ещё страшнее.
Аритмия сердца давала себя знать с каждой минутой ещё сильнее, но пить корвалол или глотать валидол в присутствии главного сталинского палача Жданову тоже не хотелось. Он продолжал сидеть на своём месте первого секретаря обкома, навалившись грудью на стол и стараясь сдержать тяжёлое свистящее дыхание.
Берия же сидел на одном из стульев стола для заседаний, стоявшего перпендикулярно ждановскому столу, и время от времени бросал взгляды на большую, писанную маслом картину над головой Жданова, где Ленин и молодой Сталин выглядывали в окно Смольного, привлеченные залпом «Авроры», который возвестил, как известно, о начале «новой эры».
По долгу службы Лаврентий Берия хорошо знал, что Сталина тогда в Смольном не было. Он отсиживался на одной из частных квартир, ожидая результатов задуманной Ильичом авантюры и не очень доверял краснорожим немецким гренадерам из бывших военнопленных, на боевой мощи которых был основан весь ленинский план.
Знал он, что не было и никакого выстрела «Авроры», стоявшей на заводе, как и положено, без боеприпасов. Но картина ему, тем не менее, нравилась. Истории делают не истинные события, а их интерпретации через многие годы. А картина хороша тем, что на ней даже есть некоторые признаки религиозного мистицизма, как на картинах старинных мастеров, черпающих сбое вдохновение из текстов Священного писания.
Берия в Ленинграде практически не бывал. Один раз приезжал тайно, когда нужно было без шума ликвидировать начальника здешнего НКВД Литвина, да и то все время находился на секретной базе своего ведомства в Колпино. Ему передалась от Сталина неприязнь к этому странному нерусскому и несоветскому городу, где за короткое время пришлось ликвидировать двух первых секретарей обкомов вместе
