B. C. Анатолий Юрьевич, ваша муза трагична и почти всегда грустна, если не сказать – печальна… Причём, печальна порой до отчаяния. В лучших стихах вы, зачастую нарочито полемизируете со многими своими великими предшественниками – от Тютчева до блистательной плеяды поэтов Серебряного века. Откуда всё это взялось в человеке, выросшем на одной из рабочих окраин Минска, ходившим в обычную школу, дружившим с одноклассниками, которых высокая образность интересовала мало?
А. А. А откуда вообще в нас берётся Слово? Некоторые любят утверждать, что стихи им диктует Господь. В чём сильно сомневаюсь – неужели Всевышний настолько себя не уважает, что позволяет издаваться, получать премии и награды такому количеству графоманов?.. Нет, давайте оставим Господу то просветление, что он даёт душе. А вместе с ним – и поэзию. Причём, чем больше просветление, тем горше строки. У меня иногда спрашивают, почему в моих стихах так мало весёлого? Да потому, что создавать весёлые стихи – совсем иная профессия. А все мировые шедевры рождены из душевной боли. Кстати, не так давно я получил письмо от замечательного русского поэта Станислава Юрьевича Куняева, о творчестве которого мне довелось написать и опубликовать пространную статью. Так вот, высказав в послании немало добрых слов в мой адрес, мэтр заметил, что «на его придирчивый взгляд» в моих стихах всё же слишком много отчаянья… И с горечью добавил, что сам в последние годы отошёл от стихов именно потому, чтобы не добавлять собственной печали в океан мирового отчаяния… Возможно, Станислав Юрьевич и прав, но ведь это же именно он написал: «Вечный закон природы // Знают земные дети – // Рвёшься в родные воды – // Значит, в родные сети». И ещё я очень люблю пронзительные куняевские строки о Родине, где: «Даже рябчик и тот, ошалев, // От простора, что ветер очистил, // Ослеплённый, летит меж дерев // И, конечно же, прямо на выстрел»… Написав такое, действительно физически невозможно заставить себя создавать нечто нейтрально-лирическое.
Вообще, я считаю поэзию, о чём не раз говорил, понятием почти медицинским. В трудную житейскую минуту, когда человек не в силах совладать с собой, он чем спасается? Одни за рюмку хватаются, другие за молитвослов, третьи – за поэтический сборник любимого автора. Кому что помогает. Некоторые используют и то, и другое, и третье… Но, как и в медицине, одно и то же лекарство на разных людей действует по-разному – стихи способны кого-то излечить, а кого-то оставить равнодушным. Но если есть на свете хотя бы несколько человек, кто врачуется твоими стихами, и это им помогает – значит, ты за перо взялся не зря. Многих своих читателей из числа тех, кому мои стихи отчасти заменяют лекарства, я знаю лично. Чаще всего они сами меня отыскивают, и мы потом стараемся не терять друг друга из виду.
B. C. Начиналось всё, как нетрудно догадаться, в далёком детстве и получило серьёзную «подпитку», когда пришла первая любовь?..
А. А. Точно! Именно в далёком детстве на крохотном нашем Автодоровском переулочке, вплотную прилегавшем в Минске к Товарной станции. Здесь, кстати, кроме меня, родился и вырос ещё один известный писатель – Иван Сабило, замечательный русский прозаик и мой друг на все времена. Проживали тут в одно-двухэтажных деревянных домишках без всяких удобств исключительно семьи железнодорожников. Домов, если не ошибаюсь, было двенадцать, и все видели, что почти в одинаковых условиях жили и начальник Минского отделения Белорусской железной дороги Питуланин, и главврач дорожной больницы Долголиков, и рядовые слесаря и осмотрщики. У меня в роду вообще все железнодорожники – и дед на «чугунке» много лет отработал грузчиком, и отец – инженер-железнодорожник, и сам я начинал свою трудовую биографию с должности слесаря в депо. Свыше ста пятидесяти лет наша династия отдала «железке», недаром даже отдельный стенд посвящён ей в музее истории минского вагонного депо. Кстати, брат моего деда, Яков Аврутин, в Гражданскую погиб на польском фронте, и отец много лет хранил вырезку из гомельской газеты «Набат молодёжи», где тот был сфотографирован рядом с боевым конём и именовался «одним из основателей комсомола Беларуси». Уже в новейшее время отец куда-то писал, пытаясь восстановить имя своего дяди в отечественной истории, но к тому моменту у комсомола уже появились другие основатели, и в ответ пришла какая-то отписка… Хотя совсем недавно я обнаружил фамилию своего двоюродного деда на сайте Быховского райисполкома в разделе, посвященном истории района. Там он тоже значится в качестве создателя первой комсомольской ячейки. Значит, всё-таки помнят…
Отец после войны, где он был политруком батальона, сутками пропадал на работе, где ещё и парторганизацию возглавлял. А впридачу был и народным заседателем. Уходил из дому, когда я сладко посапывал, возвращался ближе к полуночи. Пил крепкий эрзац-кофе, другого не было, и садился конспектировать для очередных политзанятий труды классиков марксизма-ленинизма… Лет до семи я его практически не видел. Со мной занималась мама, Фаина Ильинична, которая и приучила меня к книге. Всё свободное время она читала мне сказки русских классиков, которые я, обладая цепкой памятью, моментально запоминал. Мне даже странно было, что кто-то с первого раза не может запомнить "Сказку о царе Салтане"… Когда наша библиотека прочитывалась по нескольку раз, мы брались за книжки другого плана. Например, за "Инструкцию по сигнализации" – толстенный фолиант, перед которым трепетали инженеры-железнодорожники, обязанные пересдавать "Инструкцию" каждый год на специальном экзамене. Я и эту книгу быстренько выучил наизусть, благо, картинок в ней было много, после чего отец даже приводил проверять мои познания своего коллегу из Управления дороги Ивана Антоновича Пилу. Тот всё никак не мог поверить, что четырёхлетний ребёнок знает ответы на все хитрые вопросы "Инструкции". – «Толик, – строго вопрошал он, – а что означают два длинных и три коротких гудка?» Я отвечал без запиночки, ошарашеный папин товарищ только удивлённо пожимал плечами…
Время было лихое, послевоенное. Оставаясь до глубокой темноты одни, мы с мамой запирались на все запоры. Иногда кто-то начинал с бранью дёргать дверь или оконные ставни, однажды поутру отец даже обнаружил застрявшую в толстенной двери пулю…
Самой сокровенной и тайной страстью моего отца была поэзия. Только близкие люди знали, что в редкие свободные минуты он пишет стихи. Большей частью – о любви, все они адресовались маме, которой он посвятил целую поэму. Иногда из под его пера выходили достаточно едкие басни, несколько их он под псевдонимом даже опубликовал в газете "Железнодорожник Белоруссии". Стихосложения отец, разумеется, не знал, назвать написанное им стихами в полном смысле этого слова трудно, но сама страсть к художественному слову у меня, скорее всего, от него.
Первое из моих стихотворений мама записала, когда мне было неполных четыре года. В ту пору, кроме маминого чтения, у меня было одно-единственное развлечение – не выключавшийся никогда репродуктор, благодаря которому я запомнил имена глав крупнейших государств, генеральных секретарей компартий, композиторов, поэтов, пристрастился к футбольным репортажам Вадима Синявского и выучил белорусский язык настолько, что впоследствии семнадцать лет проработал в белорусском журнале. Разумеется, самым важным на радио были последние известия с бесконечными победными реляциями о трудовых достижениях. И в какой-то момент меня прорвало. Маменькин сыночек, отроду не видавший ни поля, ни трактора, вдруг выдал четверостишие:
Трактор, трактор! Ты пойдёшь
По полям станицы.
Много хлеба привезёшь
Жителям столицы.
Умора, конечно! Особенно, если учесть, что о «станице» я тоже имел весьма туманное представление… Но форма, согласитесь, безукоризненная. Форму я всегда чувствовал и чувствую интуитивно.
А уж по-настоящему я увлёкся поэзией, когда впервые безответно влюбился. До беспамятства. В замужнюю женщину с двумя детьми, которая была заметно старше меня. И на каком-то невиданном эмоциональном подъёме написал сотни две любовных стихов. Объект моих воздыханий стихи складывала в отдельную папочку, но взаимностью мне не платила… Тогда-то я и отважился впервые отнести свои стихи в газету. Разумеется, в "Железнодорожник Белоруссии", куда же ещё обращаться потомственному железнодорожнику? Газета была серьёзная, отраслевая, с тиражом около сорока тысяч экземпляров. К моему изумлению, стихи восприняли на "ура!", поместили целую подборку с моей фотографией, после чего мои творения стали появляться в газете каждую субботу. Очень скоро я стал достаточно известной личностью среди сентиментальных железнодорожниц, которые нередко присылали мне письма с вопросами о том, как поступить в той или иной житейской ситуации? Что я, начинающий поэт, мог им посоветовать? Но уже тогда понял главное – поэтическое слово обладает силой магического воздействия на людские души…
