ворох сенсационных историй для газет и телевидения. Среди прочих чудес кудесники информационно-психологической борьбы сообщали о «статуе Девы Марии, которая плакала настоящими слезами», о «видении Христа» и о «призрачном чудовище, блуждающем по песчаным холмам вокруг трущоб, сея ужас» 111. Чавесу не было равных в умении сменить тему. Вместо ненужных ему фактов он мог превратить в информационный повод собственные слова – так было, например, когда он назвал президента США Буша «ослом» и «господином Опасность» 112. Его старый армейский друг Франсиско Ариас Карденас восхищался способностью Чавеса переключить внимание людей: «Скажем, в своем телешоу он брал в руку морковь и говорил, что это свекла. Его недоброжелатели начинали над ним смеяться: “Вот тупица! Свеклу от моркови не отличит”. Я вас уверяю, что последним всегда смеялся Чавес. Наверняка он думал про себя: “Ну надо же, с моей подачи моркови со свеклой им хватило на целую неделю разговоров”» 113.
Кроме отвлечения внимания диктаторы обмана могут прятать неприятные факты в потоке благоприятных для правительства новостей 114. Никто не заметит иголку оппозиционной критики в стоге пропагандистского сена. Чавес обрушивал на аудиторию лавины информации. Каждое воскресенье, иногда по восемь часов кряду, он разыгрывал настоящие спектакли в своей телепередаче «Алло, Президент» («Aló Presidente»), у которой никогда не было заранее подготовленного сценария. «Он пел, танцевал, читал рэп; катался на лошади, танке и велосипеде; целился из ружья, баюкал ребенка, хмурился и посылал воздушные поцелуи; изображал шута, государственного мужа, патриарха», – писал журналист Рори Кэрролл, по приглашению команданте принявший участие в одном из выпусков программы 115. Но в основном он говорил. Если ему все равно не хватало времени, он вклинивался в эфир всех национальных каналов со срочными сообщениями. К концу десятилетия их общая продолжительность составила 1 300 часов. Когда и этого оказалось мало, он запустил новый сайт и колонку в газетах: «Я буду сливать туда кучу информации. Начинаю бомбить», – объявил он 116. И не соврал.
«Чрезмерная говорливость» Чавеса занимала его биографа Альберто Барреру. Потраченные впустую часы, повторяющиеся шутки и банальности выглядели «ужасно неэффективной стратегией управления страной» 117. Но в них был смысл. Чавес занимал собой новостное пространство настолько плотно, что ни для чего другого не оставалось места. Корреа стал его примерным учеником. Он зарезервировал национальное вещание на всех каналах за своими импровизированными обращениями, которые так и стали называться – cadenas (по-испански это слово означает «национальные каналы вещания»): наблюдатели насчитали 1 025 таких выступлений меньше чем за пять лет. Другой вариант этой тактики захвата эфира – обязать частные СМИ обнародовать подготовленные властями пространные возражения на критику в свой адрес. Корреа требовал, чтобы в теленовостях ему выделяли время для ответа на выдвинутые их репортерами претензии 118. Ли Куан Ю настаивал на том, чтобы иностранные издания в неотредактированном виде публиковали письма из администрации премьер-министра, в которых средствам массовой информации указывали на допущенные ими ошибки 119.
В Перу Фухимори долго и успешно пользовался этими инструментами. Кресло зашаталось под ним после того, как «Canal N» – единственный кабельный канал, который Монтесинос не позаботился нейтрализовать, – выдал в эфир взрывоопасные кадры. Этой телестанции кто-то слил видеозапись, сделанную самим Монтесиносом в момент передачи пачек долларов конгрессмену от оппозиции. Материал произвел эффект разорвавшейся бомбы, и остальные каналы – забыв про свои договоренности с Монтесиносом – тоже выдали запись в эфир. Это запустило процесс развала режима.
Положение Фухимори было подорвано не тем, что «Canal N» сохранил независимость. Оставить один независимый телеканал с небольшой аудиторией было вполне в духе диктатуры обмана. «Canal N» запустился в июле 1999-го, но из-за дорогой подписки у него было лишь несколько десятков тысяч зрителей 120. В этом случае решающую роль сыграли два фактора. Во-первых, резонансный материал, который невольно подготовил для канала сам Монтесинос, засняв процесс передачи взятки. Читать в газетах о коррумпированных политиках – это одно. Но увидеть на экране телевизора, как глава разведки отсчитывает пачки долларов и хвастается своим влиянием, – это совсем другое 121. Утечка подобного материала в прессу – профессиональная небрежность феноменального масштаба.
Во-вторых, режим уже был ослаблен. Видео стало последней каплей. Попытки Фухимори с помощью либеральных экономических реформ создать рабочие места для своих сторонников из бедных слоев общества провалились; к тому же в 1998–1999 гг. экономический рост сменился спадом. Уровень одобрения деятельности президента снизился до 44 % 122. США и некоторые внутренние союзники настаивали на отставке Монтесиноса 123. Видео спровоцировало окончательный разрыв между ним и Фухимори. Если бы дуэт продолжил работать вместе, им бы, наверное, удалось похоронить этот скандал в длинном и бесплодном расследовании, как советовал сделать их пиар-консультант Даниэль Боробио 124. Но у Фухимори сдали нервы, и он выступил по телевидению с сообщением о том, что собирается досрочно покинуть должность, а спустя два месяца сбежал в Японию, откуда прислал факс с заявлением об отставке с поста президента.
Некоторые эксперты полагали, что повсеместное распространение интернета даст гражданам больше возможностей для свержения диктатур. Однако авторитарные режимы быстро освоили онлайн-цензуру.
Хуже того, благодаря сетевой анонимности они смогли внедряться в группы оппозиционеров, чтобы разрушать их изнутри. Диктаторы всех сортов превратили новые информационные технологии в инструменты контроля. При этом самыми находчивыми оказались диктаторы обмана.
Поменялись ли правила игры автократов-манипуляторов с появлением интернета? Отличается ли онлайн-цензура от традиционной? Или же диктаторы просто модернизировали инструменты, опробованные на СМИ в XX веке? Факты свидетельствуют скорее в пользу последнего предположения.
Диктаторы обмана не стремятся установить полный контроль над интернетом, как не делали они этого в отношении газет и телевидения. Да, они блокируют определенные сайты, но при этом терпят другие оппозиционные платформы. Политическое давление на СМИ – как и раньше – часто осуществляется неявным и непрямым образом. Там, где это возможно, правители принуждают владельцев сайтов к самоцензуре или платят за нее, а на командные посты в интернете расставляют своих друзей. Крупнейшая российская социальная сеть ВКонтакте помогала распространять информацию об антипутинских протестах в 2011–2012 гг. В 2014-м ее гениальный (хотя и эксцентричный) основатель Павел Дуров был вынужден продать компанию олигарху, связанному с Кремлем 125. Если цензура становится заметной, диктаторы обмана заявляют, что они не ограничивают свободу политических высказываний, а борются с непристойным контентом, экстремизмом или – в высшей неполитической степени – нарушениями авторских прав. Рафаэль Корреа заставлял убирать из интернета документальные фильмы о себе
