«Помнишь ли ты? – Помню ли я!»
2010
Сценическая композиция о жизни и творчестве А. И. Степановой и Н. Р. Эрдмана
В тексте использована переписка А. И. Степановой и Н. Р. Эрдмана, пьесы и стихи Н. Р. Эрдмана
Действующие лица
Она (Ангелина Степанова)
Он (Николай Эрдман)
Человек-примечание
Увертюра
Он, Она, Человек-примечание.
Человек-примечание. Приветствую тебя, драгоценная публика, и умоляю об одном – не надо шуршать программками, выясняя, кто кого играет! Ведь в нашей истории – всего два действующих лица. Один мужчина и одна женщина. Да, жизнь умеет писать чудесные романы и на таком скудном материале… Что касается меня, то я создан с тайной целью, которую вам знать необязательно. Впрочем, мои права скромны – ведь судьбы наших героев давно свершились. Они исполнили свою жизнь…
Он.
На чьем-то теле, под рубашкой,
Мурашка встретилась с мурашкой…
Она.
Они решили вместе жить,
Чтоб что-нибудь для вечности свершить,
Стремясь к какой-нибудь великой цели
Смело…
Он.
Но тут залихорадившее тело
Окутал вязаный жакет.
Озноб прошел,
Оно вспотело,
И вот мурашек наших нет.
Он и Она.
Мурашки – это те, которые по коже…
А мы? Что, если вдруг и мы на них похожи?
Он и Она смеются.
Она. Совершенно дурацкие стихи.
Он. Совершенно дурацкие. Как наша жизнь.
Она. Я не закончила фразу! Эти дурацкие стихи прелестны…
Он. Как наша жизнь…
Человек-примечание. Для вас, пленников цифры, делаю такое примечание: когда они встретились, стоял тысяча девятьсот двадцать восьмой год. От Рождества Христова. Впрочем, в этой стране постановили, что никакого Рождества не было… Великой Октябрьской революции шел одиннадцатый год. Советская Россия вступала в опасный переходный возраст. Актрисе Художественного театра Ангелине
Степановой шел двадцать третий год. Драматургу Николаю Эрдману – двадцать восьмой…
Кривоарбатский переулок.
Он. Кривоарбатский переулок… Лина-Линуша, как может барышня с такой прямой спиной жить в Кривоарбатском переулке? (Прыгает через лужу.)
Она. Коля, не прыгайте! Вы все время прыгаете, как заяц!
Он. Можно подумать, Линуша, вы когда-нибудь видели зайца. Что вы вообще видели в жизни, кроме Станиславского и Немировича?
Она. Вот он, драматург-новатор: никаких авторитетов! Никакой почтительности перед актрисой Художественного театра…
Он. Ой, как страшно. Вы же умница, разве вы не видите, что время обходит ваш художественный-расхудожественный театр, как благоразумная девица обходит лужу на своем пути?
Она. И где же сейчас гостит ваше любезное время? В кабаре «Нерыдай», где вы торчите сутками?
Он. А вы, вместо того чтобы язвить, зашли бы в кабаре «Нерыдай» и умерли от зависти! Какие там таланты! Рина Зеленая так поет мой «Марсель», что люди в «Нерыдае» рыдают от смеха.
Она. Какой это ваш «Марсель»?
Он. «Шумит ночной Марсель», такая песня.
Она. Да что вы!
Он. Я же объяснял, что я гений.
Она.
Шумит ночной Марсель
В «Притоне трех бродяг»,
Там пьют матросы эль,
Там женщины с мужчинами жуют табак.
Там жизнь не дорога,
Опасна там любовь,
Недаром негр-слуга
Там часто по утрам стирает с пола кровь.
Он.
Трещат колоды карт,
И глух червонцев звук.
В глазах горит азарт,
И руки тянутся невольно к поясам, как вдруг…
В перчатках черных дама
Вошла в притон так смело
И негру приказала:
Налей бокал вина.
Она.
Средь шума, гама, драки
За стол дубовый села
И стала пить c усмешкою
Совсем одна.
И в «Притоне трех бродяг»
Стало тихо в первый раз,
И никто не мог никак
Отвести от дамы глаз.
Лишь один надменный взор
В плен той дамой не был взят:
Жак Пьеро, апаш и вор,
Пил вино, как час назад.
Он.
Скрипку взял скрипач слепой,
Приподнес ее к плечу.
– Что ж, апаш, станцуй со мной,
Я за смерть твою плачу.
Там жизнь не дорога,
Опасна там любовь,
Недаром негр-слуга
Там часто по утрам стирает с пола кровь.
Она. Мне подруга пела, Елка моя… Говорила, вся Москва помешалась, все поют. А это ваша песенка!
Он. Юры Милютина. Стихи мои.
Она. Он это называет стихами! Это же чистое издевательство.
Он. Именно поэтому наш «Марсель» будут петь через сто лет. Когда исчезнет даже память о вашем художественном-расхудожественном театре…
Она. Почему?
Он. Потому что остается только то, что про любовь.
Она. По-вашему, это про любовь? Да вы притащили в свой текст все мещанские грезы и пошлые обывательские штампы, какие только есть на свете – Марсель, притон, негр, апаш, дама в перчатках! Кровь-любовь!
Он. Вот поэтому «Марсель» и будет жить вечно. Обыватель бессмертен, Лина. Пошлость бессмертна.
Она. И это хорошо, по-вашему?
Он. Это хотя бы смешно.
Она. Вы сочинили пародию, я понимаю. Но пародия – только тень искусства.
Он (прыгает через лужу). Отлично! Как приятно иной раз полежать в тени! Умные люди понимают цену хорошей пародии. Я вот смеялся над Мейерхольдом, а он взял и поставил мою пьесу.
Она. А, понимаю. Теперь на очереди мой Художественный – раз вы смеетесь над ним, значит, мечтаете, чтобы Станиславский поставил вашу пьесу.
Он. И не думаю мечтать. Я знаю, что он поставит. Рано или поздно – скорее всего, что поздно. Но такова уж судьба драматурга… Я тут написал одну сценку… Представьте, перед началом спектакля выходит некто по фамилии Пустославцев и говорит: «Многоуважаемый организованный зритель и дорогой самотек! Прежде чем начать говорить, я должен сказать, что советская драматургия весьма колоссально выросла. Это видно хотя бы уже из того, что мы ставим Шекспира. Почему нам, товарищи, близок Шекспир? Потому что он умер. Я считаю, смерть – это самое незаменимое качество для каждого автора… Я не буду скрывать от вас, что некоторые ученые утверждают, что Шекспира вообще не было. Нужно признаться, товарищи, что его действительно не было. В жуткую эпоху загнивающего феодализма никакого Шекспира, само собой разумеется, быть не могло. Теперь же, товарищи, без сомнения, Шекспир будет. Когда – не знаю, но будет обязательно. Но так как того Шекспира, который будет, нету, нам поневоле пришлось поставить того Шекспира, которого не было».
Она (смеясь). Николай, пощадите!
Он. «Мы решили поставить “Отелло”. В этой популярной трагедии имеется целый ряд непростительных промахов и ошибок. Основная ошибка заключается в том, что Виллиам Шекспир, как молодой и неопытный автор, до того постарался насытить свое произведение гениальностью, что совершенно не оставил в нем места для идеологии. А всякое гениальное произведение надо приблизить к современности. Для этого необходимо выбросить из гениального произведения все, что в нем было, и привнести в гениальное произведение все, чего в нем не было. Эту кропотливую, но вдохновенную работу и взял на себя наш уважаемый работник пера и бумаги Федор Семенович Борзиков!»
Она. Где это будет? Публика лопнет от смеха.
Он. У вахтанговцев. Я нынче нарасхват, о моя художественная барышня.
Она. Тем временем мы пришли.
Он. Домой.
Она. Домой.
Он. К мужу.
Она. Да, к мужу, и кое-кого ведь тоже дома ждет законная жена.
Он. Неплохой сюжет для очередного танго.
Она. Слишком банально.
Он. В двадцать лет взять и выскочить замуж за режиссера! Николай Горчаков! Подумаешь.
Она. А знаете, что сказал Немирович-Данченко, когда узнал, что я вышла за Колю? «Ну что ж, для начала – это неплохо».
Он. Старик знает жизнь. Да, боюсь, что у вас впереди целая череда блестящих браков. Слушайте, может, вы отобьете у Зины Райх нашего Мейерхольда?
Она. Немцы худых не любят.
Он. Вот здравствуйте! А я?
Она. Что-что?
Он. Утешаю себя тем, что, по крайней мере, будучи женой Николая Горчакова, вы хорошо относитесь к имени Николай.
