Он. Сказал хорошие слова. Не чиновничьи. Ну и что? И Горький читал, и кто только не читал. Все хвалят – а пьеса лежит мертвая. Я начинаю думать, что дело совсем не в Главреперткоме. Запрет идет сверху.
Она. Господи, как это глупо – можно подумать, в стране избыток талантливых пьес. Ведь абсолютно нечего играть! Мы заездили уже всю классику, взялись за мелодрамы прошлого века, скоро, наверное, Сумароков пойдет в ход.
Он. Я им не нравлюсь. Им нужны болваны с пафосом. Как будто при социализме люди не будут болеть, стареть, умирать, стреляться, есть колбасу, спать с женщинами! Тупицы. Прости, я надоел тебе своими жалобами на неудачную жизнь, прости, Пинчик…
Она. Ты можешь жаловаться мне каждый день, только не запивай, ладно?
Он. Ты же знаешь, водка меня не берет. Я никогда не пьянею. Ты видела меня пьяным?
Она. Не видела и надеюсь не увижу. Противна эта распущенность в людях…
Он. Строгая моя барышня. А ведь кроме как пить и писать халтурные сценарии для дикого советского кино, мне здесь делать нечего. Меня уничтожают, Лина. Меня тупо и хладнокровно уничтожают.
Она. Надо что-то делать. Я постараюсь. Они ходят к нам в театр…
Он. Они отказали Станиславскому. (Напевает.) «Там жизнь не дорога, опасна там любовь…» Ну ладно. Пока меня еще терпят в мюзик-холле, в оперетте и в цирке, жить можно. Буду профессиональный писатель шуток для уток. Я тут по заказу вахтанговцев стал Шекспиром – сочинил для их «Гамлета» сцену могильщиков. Вот, представь: первый шут-могильщик сидит и смотрит в небо, а второй его и спрашивает: Ты чего сидишь? О чем это ты думаешь? Отчего ты не роешь? Первый отвечает: Рыть или не рыть – вот в чем вопрос. Второй: Какой же это вопрос? Раз начальство приказало рыть, значит, ты и будешь рыть. Первый говорит: Разве я отказываюсь рыть? Рыть я буду. Я хочу только сначала немного посомневаться. Кто мне может запретить сомневаться? Второй: Начальство может. Первый: Запретить? Второй: Запретить. Первый: Сомневаться? Второй: Сомневаться. Первый: Сомневаюсь… Смешно, нет? Я что-то перестал понимать, что смешно, что не смешно. Рыть или не рыть – смешно?
Это имеется в виду – могилу.
Она. Смешно.
Человек-примечание. Николай Эрдман был арестован летом, в Гаграх, на съемках фильма «Веселые ребята», где он был одним из сценаристов. Арестовали также его соавтора Владимира Масса. Есть легенда или быль о том, что причиной ареста стала басня Эрдмана и Масса, которую прочел на банкете в Кремле, в присутствии Сталина, расшалившийся Василий Качалов. Но какую именно басню прочел Качалов, точно не знает никто. Может быть, эту. (Читает вальяжным голосом Качалова.)
Мы обновляем быт
И все его детали…
Рояль был весь раскрыт,
И струны в нем дрожали.
– Чего дрожите вы? – спросили у страдальцев
Игравшие сонату десять пальцев.
– Нам нестерпим такой режим —
Вы бьете нас, и мы дрожим!..
Но им ответствовали руки,
Ударивши по клавишам опять:
– Когда вас бьют, вы издаете звуки,
А если вас не бить, вы будете молчать.
Смысл этой краткой басни ясен:
Когда б не били нас, мы б не писали басен.
А может быть, Качалов прочел вот это:
Вороне где-то Бог послал кусочек сыра…
– Но бога нет! – Не будь придира:
Ведь нет и сыра.
Но чаще всего цитируют другую басню, якобы погубившую Эрдмана и Масса:
Однажды ГПУ явилося к Эзопу
И хвать его за жопу.
Смысл этой басни ясен:
Не надо басен!
В любом случае, недовольство вождя народов столь невинным зубоскальством понять трудно. Впрочем, понять вождей вообще трудно, а чаще всего невозможно. Потому что они не люди.
Она. Эрдмана арестовали летом тридцать третьего года. Шли дни, недели, наконец пришло известие о его высылке в Сибирь. Отчаянию моему не было предела, но не было и границ моему стремлению помочь ему. Я обратилась к Авелю Сафроновичу Енукидзе. В те годы он, что называется, курировал Художественный театр от ЦК партии и отечески опекал актеров. Особенно молодых актрис.
Лубянка, кабинет Енукидзе.
Человек-примечание. Авель Сафронович Енукидзе! Любопытная фигура. Он был другом юности Сталина и занимал вроде бы скромный пост секретаря Президиума ЦИК. На самом деле этот толстый и… вот не скажу – добрый, скажу – незлой человек работал по снабжению, обслуживал верхушку партии. Авель Енукидзе был крестным отцом Аллилуевой, жены Сталина. Жены арестованных знали, что Енукидзе – единственный, к кому они могут обратиться за помощью. ЦИК удовлетворял почти каждую просьбу о смягчении наказания, если только она попадала в руки Енукидзе. Он не был женат и не имел детей. Всю свою душевную нежность он расточал на окружающих, на детей своих приятелей и знакомых. В глазах детей самого Сталина наиболее привлекательным человеком был «дядя Авель», который умел плавать, катался на коньках и знал массу сказок про горных духов Сванетии и другие кавказские чудеса…
Человек-примечание (в образе Авеля Енукидзе). Ангелина Осиповна! Все такая же хрупкая, все такая же сказочная. Ну ребенок, чистый ребенок. Глазки заплаканы. Что такое у нас случилось?
Она. Авель Сафронович, меня привело к вам большое горе. Арестован мой друг, близкий мне человек, Николай Эрдман, самый талантливый драматург Советского Союза. Я не знаю, в чем его обвиняют, но он не может быть ни в чем виноват. Я ручаюсь за него. Впрочем, я не вмешиваюсь в дела правосудия, я ничего в этом не понимаю, я только прошу, умоляю вас – разрешите мне свидание с ним здесь, на Лубянке. И разрешите мне навестить его там, в Сибири, где он будет жить. Я должна видеть его, говорить с ним.
Человек-примечание. Вот как! Вы собираетесь ехать за преступником в Сибирь? Вы понимаете, что рискуете там и остаться?
Она. Да. Понимаю.
Человек-примечание. Вы, часом, в театре не поэму Некрасова «Русские женщины» репетируете? Заразились? Тянет на подвиг? Ангелина Осиповна, Сибирь – не Тверская, и вы это быстро поймете. Что за глупости! «Ни в чем не виноват». Невиноватых в советской тюрьме не держат, вам это известно?
Она. Да.
Человек-примечание. Что с вами? Что заставляет вас так необдуманно поступать?
Она. Любовь.
Человек-примечание. Что-что?
Она. Любовь.
Человек-примечание (после долгой паузы). Такого эти стены еще не слышали.
Она. Любовь.
Человек-примечание. Хорошо. Я дам вам разрешение на свидание, и вы поедете в Сибирь. Но обещайте, что вернетесь.
Она. Конечно, я обязательно вернусь, я буду играть, я не мыслю себя без МХАТа. Я бесконечно вам благодарна, Авель Сафронович.
Человек-примечание. Вы ведь ушли от мужа. А где вы живете, есть ли у вас деньги?
Она. Я живу у подруги и ни в чем не нуждаюсь, спасибо, деньги у меня есть…
Человек-примечание (хмыкает). Любовь… Эх, молодость, молодость. Я дам вам один номер телефона, по которому вы получите бесплатный билет до Красноярска. Любовью, знаете, сыт не будешь и верхом на ней до Сибири не доедешь…
Она. Я не знаю, как вас благодарить, Авель Сафронович…
Человек-примечание. Плачет… Любовь у нее. М-да. А может, так и надо, вообще?
Она. Что, Авель Сафронович?
Человек-примечание. Да я про то, что человек… Ну, человек – он о своем думает, верно? Вот он поработал, хорошо, ну а дома? Ему же хочется того-сего… Любовь, дружба и прочее, да… И я спрашиваю: а почему нет? почему – нет?
Она. У кого спрашиваете, Авель Сафронович?
Человек-примечание. М-да. У кого я спрашиваю… (Выходит из образа Авеля Енукидзе.) Когда в 1937 году этот ближайший соратник и друг Сталина услышал, что его обвиняют в измене родине и шпионаже, он разрыдался. Своим следователям Енукидзе сообщил действительную причину конфликта со Сталиным. «Все мое преступление, – сказал он, – состоит в том, что когда он сказал мне, что хочет устроить суд и расстрелять Каменева и Зиновьева, я попытался его отговаривать. „Coco, – сказал я ему, – спору нет, они навредили тебе, но они уже достаточно пострадали за это: ты исключил их из партии, ты держишь их в тюрьме, их детям нечего есть. Coco, – сказал я, – они старые большевики, как ты и я. Ты не станешь проливать кровь старых большевиков! Подумай, что скажет о нас весь мир!“ Он посмотрел на меня такими глазами, точно я убил его родного отца, и сказал мне: „Запомни, Авель, кто не со мной – тот против меня!“» 30 октября 1937 года Енукидзе был расстрелян.
Лубянка.
Он и Она. Разговаривают в присутствии охранника.
