быть не должно. Все корабли, находящиеся восточнее меридиана Ревель-Хельсинки, являются кораблями противника. Это касается всей акватории Финского залива до самого устья реки Невы включительно. Есть ли там финские корабли — неизвестно. По крайней мере, финны нас ни о чём не предупреждали. Так что действуйте не раздумывая.
Появившийся в этот момент штаб-фельдфебель подал подполковнику бланк радиограммы. Это было первое сообщение с самолётов-разведчиков. Прочтя его, подполковник Грилле не поверил своим глазам. Разведывательные самолёты сообщали, что армада противника, судя по всему, всю ночь стояла на якоре и продолжает стоять, ожидая рассвета. Корабли русских находятся ещё примерно в сорока милях ЗАПАДНЕЕ Гогланда и милях в пятнадцати западнее острова Вандло. Точно распознать диспозицию конвоев в темноте не удалось.
Но сообщенного было вполне достаточно. Это означало, что конвои противника будут ВСЁ светлое время сегодняшних суток находиться под ударами бомбардировщиков авиагруппы.
Капитан 3-го ранга Абрамович-Блэк, стоя на полубаке крейсера «Киров», услышал гул самолёта высоко в ночном небе. За всю ночь это был первый случай, когда немцы как-то дали о себе знать. То, что самолёт немецкий, никто на крейсере не сомневался нисколько. Видимо, немцы интересуются, насколько далеко наши корабли ушли за ночь, и можно представить себе, каким приятным сюрпризом для них будет открытие, что всю ночь боевые корабли и транспорты простояли на якоре, не продвинувшись вперёд ни на милю.
В эту ночь на крейсере никто (кроме, пожалуй, дивизионного комиссара Лебедева, который уверяет, что проснулся только в Кронштадте) не сомкнул глаз. Все свободные от вахт, экипажи башен, расчёты зенитных установок, котельщики и мотористы находились на верхней палубе, ведя наблюдение за идущими на корабль минами и помогая их отталкивать от борта. Мин становились меньше, но не настолько, чтобы хотя бы на мгновение расслабиться.
Зайдя в полутемную кают-компанию, где на диванах не раздеваясь дремали несколько сменившихся с вахты офицеров, главным образом, инженер-механики, Абрамович-Блэк выпил стакан крепкого чая. Поговорить было не с кем. А поговорить очень хотелось. Будучи одновременно профессиональным моряком и профессиональным писателем, Абрамович-Блэк лучше других понимал, что ему, участнику знаменитого Ледового похода Балтийского флота, судьбою подарено и участие в этом переходе, который так же, как и Ледовый, навечно останется в анналах трагической истории Балтийского флота. Но, в отличие от Ледового перехода, надолго останется под спудом секретности, из-под которого будут пробиваться наружу лишь сладкие официальные реляции и кошмарные слухи.
В голове Абрамовича-Блэка уже рождалась книга об этом переходе, завершившем жаркое лето 1941-го года для Краснознамённого Балтийского флота. Невзирая на строжайшее запрещение и пользуясь своим более-менее привилегированным положением в качестве редактора корабельной многотиражки, Абрамович-Блэк уже исписал несколько тетрадей касательно событий июля-августа 1941 года. И примерно полтетради с того момента, когда крейсер «Киров», выставив усы параванов-охранителей, пошёл за дивизионом базовых тральщиков, оставляя за кормой пылающий Таллинн.
Писатель слушал, запоминал и записывал реплики офицеров и матросов, хотя большая часть этих реплик сводилась к страстному желанию добраться до Кронштадта. Было ясно, что в глубине души далеко не все были уверены в благополучном исходе этого перехода.
В этой связи была очень интересна реакция экипажа на неожиданный приказ Трибуца приостановить движение до утра. После того, как накануне «Киров» влез в самую гущу минного поля, захватывая мины параванами обоих бортов, почти все поняли, что двигаться дальше в подобной обстановке является самоубийством. Особенно в темноте. Но многие после остановки движения стали выражать недовольство, считая, что за ночь можно было добраться до Гогланда, а с рассветом к минам, которых меньше не станет, ещё добавятся и налёты авиации. Имея доступ в радиорубку, Абрамович-Блэк знал о гибели на минах большого количества боевых кораблей, часть из которых подорвалась у него на глазах («Яков Свердлов», «Гордый» и «С-5»), а ночные сводки ещё и преувеличивали потери, включив в число погибших кораблей «Минск» и «Славный», а в число подорванных — лидер «Ленинград», что означало почти поголовное уничтожение всех крупных боевых кораблей.
Налицо уже была панорамная трагедия. Трагедия ещё неоконченная, второй акт которой должен был начаться с рассветом. Пока ещё можно было сказать, что боевые корабли гибли и подрывались во имя спасения транспортов, перегруженных войсками и беженцами. Приняв мины противника на себя, они проложили транспортам дорогу. И хотя ничего подобного не было, так по крайней мере можно будет написать в рапорте. Но что будет завтра, когда погибнут последние боевые корабли и беззащитные транспорты будут предоставлены собственной судьбе?
В своё время, после удачного завершения Ледового похода, прошедшего почти без потерь, был расстрелян командовавший походом адмирал Щастный. Что будет с нынешним командованием Балтийского флота, потерявшего уже половину своих кораблей в ещё не завершённом Таллиннском переходе?
Такие вопросы ставил Абрамович-Блэк на страницах своих походных тетрадей, находясь на борту «Кирова» в центре Финского залива на рассвете 29 августа 1941 года. Редактор корабельной многотиражки ещё не знал, что одним из первых участников этого перехода будет расстрелян он сам.
Лейтенант Абрамичев валился с ног от усталости. Со вчерашнего вечера он нёс «минную вахту», наблюдая за поверхностью залива с палубы транспорта «Казахстан», до боли в глазах всматриваясь в воду за бортом. От усталости путались мысли, а воспалённые глаза видели мину чуть ли не на каждой волне.
Абрамичев понял, что нужно хотя бы часок подремать, чтобы сохранить способность к каким-то действиям. Он не спал практически уже более сорока восьми часов, когда его бойцы отражали атаки немцев на Таллинн, когда он вёл их к гавани и грузил на борт «Казахстана». Сдав свой пост старшине Якимову, Абрамичев побрёл по палубе, ища свободное место, чтобы прилечь.
Палуба «Казахстана» напоминала бивак пехотного полка, застигнутого в чистом поле после дневного марш-броска. Всюду завернувшись в плащ-палатки и накрывшись шинелями лежали вповалку красноармейцы, обнимая свои винтовки, поскольку для «винтовочных пирамид» места на палубе не было. Можно сказать, что не было ни одного свободного сантиметра. Люди лежали, прижавшись друг к другу. Абрамичев медленно брёл в носовую часть судна. Тело гудело от усталости, влажная прохлада пронизывала до костей.
Неожиданно он увидел бойца, завернувшегося в плащ-палатку, возле которого было буквально сантиметров сорок свободного пространства. Абрамичев улёгся туда, накрывшись шинелью. Он продрог так, что невольно прижался к бойцу, пытаясь прибиться к чужому теплу. Но теплее не становилось. Лейтенант потянул на себя край плащ-палатки и коснулся мёртвой ледяной руки. Он отпрянул в сторону и приподнял край плащ-палатки. Луна, появившаяся как бы специально из облаков, осветила спокойное молодое
