Если начинал качать права, то они его били по рёбрам. Часто спаивали хохмы ради ― поржать и поподкалывать. Он парадировал кавказский акцент, что вызывало дикий гогот у «квартиросъёмщиков». Иногда, по пьянке, переставал контролировать свою речь, срывался, мог ляпнуть что-то грубое или сказать «да вы приехали сюда, а ещё права качаете, вы никто!». Тогда он снова получал по рёбрам. На трезвую голову он ничего лишнего не говорил, а на пьяную его прорывало.
Часто я заходил в комнату к дяде Васе один. Мне нравилось к нему заходить и разговаривать о жизни. Он всегда с охотой отвечал мне на любые философские вопросы. А подоставать разными вопросами я очень любил, меня всегда всё интересовало.
Дядя Вася здорово разбирался в электронике, мог починить всё что угодно. Прекрасно знал историю России. На любой вопрос, который я ему задавал, он давал не просто какой-то однозначный ответ, а заходил издалека, откуда ноги растут, с чем это связано и почему исторически именно вот так сложилось и какие события этому предшествовали. Подходил к вопросу фундаментально.
Когда в очередной раз он напился и на моих глазах ему снова надавали по рёбрам, меня пробило чувство несправедливости, и я хотел спросить, вообще какого хрена он это все допускает! На следующий день я пошёл задать ему эти вопросы. Знал во сколько он просыпается и пришел, прежде чем он успеет опохмелиться. Постучал в дверь его комнаты, он любезно прокричал «заходи, Амиранчик!», так как знал, что это я, потому что только я стучал к нему, прежде чем войти.
Когда я вошёл, дядя Вася лежал и смотрел телевизор. У него был старый черно-белый телевизор с отверткой вместо ручки. Я сел за его рабочий стол, где всегда лежало много разной электротехники в полуразобранном состоянии, которую приносили ему почти все соседи и он им чинил за три копейки или пузырь водки.
Мы сидели болтали. Я хотел спросить прямо, но не мог, стеснялся поставить его в неловкое положение, поэтому заходил издалека:
― Дядь Вась, вы помните, что было позавчера?
― Ну так, что-то помню. ― он пробормотал неохотно и не глядя мне в глаза.
― А вы уверены, что помните? Там был неприятный момент. И ещё следы остались на вас от всей этой ситуации. Вы не хотите что-то сделать по этому поводу?
На этот вопрос он не ответил. Закурил и открыл окно. Я ещё раз спросил. Потому что на меня чудовищно давила несправедливость ситуации. На что он мне сказал, что «не хочу, всё нормально, всякое бывает».
Меня поразило, что он тогда элементарно мог позвонить ментам, написать заяву, и всех бы выкинули к чертовой матери. И только потом я понял, почему он так не сделал. Он боялся и смотрел дальше. От ментов по тем временам откупились бы за копейки, быстро бы замяли вопрос. Времена были суровые, деньги были нужны во что бы то ни стало. И неизвестно, что бы с ним сделали потом. Дядя Вася это понимал и боялся за свою жизнь.
Через несколько лет они у него отжали квартиру, переписали на себя. Но сознательного плана не было, всё развивалось постепенно. Изначально просто хотели жить и тащились от того, что живут на халяву. Идея появилась постепенно. Как-то стояли на улице, и один из друзей рассказал, что живёт с бабушкой, кормит её, и узнал, что через нотариуса можно переписать на себя квартиру. И другим тоже в голову пришла мысль, почему бы то же самое не сделать с дядей Васей. Они даже его поначалу начали выхаживать, уже не часто били, находили общий язык, ещё больше спаивали. Но он долго сопротивлялся, потому что понимал, что если квартира уйдёт из его собственности, то его могут где-нибудь закопать. В итоге всё равно отжали и переписали. А дядя Вася спился и умер.
Вот такая «справедливость». Человек, который верил в систему, служил на подводной лодке при СССР, любил родину ― был ей предан. А потом даже ментам боялся позвонить, которые закрыли бы глаза на ситуацию за какие-то копеечные взятки.
В дополнение к этому, он и сам себя загонял в могилу. Я его спрашивал, почему он бухает. Он сказал, что уже не может найти себе место. Тогда он был полезен стране, а тут перестал быть нужным кому бы то ни было. Он потерял опору и смысл в жизни, начал квасить и бухать. В 90-е годы нужны были такие, как родственники моего друга. Выживали те, кто были сильнее по-животному. Таких, как дядя Вася, выдавливали.
***
В сознательном возрасте я перестал общаться со своими родственниками. Если среди близких знакомых у меня и есть лица кавказской национальности, то это какие-нибудь полукровки, с детства выросли в Москве, мышление современное и европейское. Тем не менее, даже у них ещё есть какие-то противоречия, которые им навязывает старшее поколение, к мнению которого прислушиваются. Они уже не живут по традициям, их мозг не промыт религией, но не принимать во внимание мнение старших тоже не могут, так как влияние родственников сказывается сильно. Не у всех есть возможность, как у меня, огородить себя от своих родственников, братьев, дядей, тетей.
А я огородился полностью, чтобы никакие внушения «бессознательно не срабатывали». Если я где-то с ними встречаюсь, то совершенно случайно в пробке или в магазине. Но сознательно встреч не ищу. Не хожу на дни рождения, ни на какие праздники.
Хотя у нас принято, если случается день рождения, то собирается человек триста. Есть эдакая сплочённость. Псевдосплочённость. Многие думают, что кавказцы очень сплочённые, но это миф, это не так. Внешне может и сплочённые, потому что это выгодно для выживания в Москве. А на самом деле лицемерия там тоже хватает, если что, то не погрешат ничем. Если есть чем поживиться, уронить ближнего, а желательно ещё и втоптать, то так и сделают с удовольствием.
С самого детства меня поражало поведение братьев. Оно бывало не просто глупым, а также неуместно жестоким. Не было ни малейшей попытки сделать что-то с умом, с головой. Подход был простой: кто слабый, того надо подавить и отобрать у него. У кого нет «крыши», то ему надо насильно навязать свою.
Вот такой хулиганский, бандитский подход. Я его не понимал. Поначалу задавал вопросы «зачем, ведь можно по-другому, есть ещё и другой мир». На меня смотрели как на глупого ребёнка, дескать «подрастёшь ― поймёшь». Через некоторое время им надоело это слушать, потому что вопросов я задавал всё больше, и они становились более подковыристыми ― я «залезал им под вену». Они мне начали предъявлять претензии, что «может ты вообще не нашего рода, пальцем деланный, у тебя кровь нечистая?».
В их картине мира это не укладывалось. У меня и мама и папа восточные, помесей нет. Это сейчас моё поколение начинает смешиваться. А у меня вроде как «чистая» кровь. Такие рассуждения я воспринимаю как бред сумасшедшего, но для родственников это было важно. Их поражало, что как это так, «чистокровный наш курд-езид так рассуждает, больной что ли!»
Я понял, что мои идеалистические юношеские рассуждения вообще не принимаются. Мои слова уходят в пустоту, понимания нет. В какой-то момент стало понятно, что так продолжаться не может, ловить мне с ними нечего. Понимания нет, общих целей тоже. Бандитствовать и заниматься хулиганством я не хочу. Вступать в группировки тоже не собираюсь. И огородился полностью.
Поначалу были какие-то звонки с подколками: «Да что это происходит, ты нас забыл, мы же все братья и родственники, кто тебе в трудную минуту поможет? Думаешь, тебе помогут твои русские друзья? Опять же на помощь придут родственники. Ты сам первый прибежишь к нам». На что я отвечал, что «даже если буду умирать с голоду, жрать ковролин, то никогда к вам за помощью не приду».
Но это я уже говорил в более сознательном возрасте, когда окончательно улетучились все рамки и страхи, что «это же старшие братья, нельзя с ними так разговаривать, родственники осудят!». Я уже не боялся, что мне наваляют за «грубость старшим». Поэтому, когда стал постарше и независимее, мог позволить себе говорить всё, что думаю. Про царящее лицемерие, когда выгодно что-то получить взамен. Про эти «кровные родственные связи», которые выеденного яйца не стоят и цена им две копейки.
Это их окончательно отморозило. Когда такой же диалог повторился несколько раз, мне приклеили ярлычок, что я «обрусевший предатель». Что меня уже можно не воспринимать как «составляющее семьи». Что я потерян для них. После этого от меня отвязались и перестали куда-то приглашать.
Единственный человек, с кем я общаюсь из родственников ― это мама. Я испытываю к ней уважение за то, что она меня вырастила, посвятила мне свою жизнь, и одна воспитывала. И её мнение на меня влияло еще какое-то время. Она меня иногда отправляла к родственникам, что «вот это близкие родственники, вы вместе росли, сходи на свадьбу», или же «у них ребёнок родился, ради меня сходи». Я приходил, и меня прямо выворачи-вало от этих наигранных ритуалов и демонстративного бравирования деньгами, когда разбрасывают пачки купюр. Это обезьянье поведение меня всегда бесило.
