И в один прекрасный день… А рядом с булочной был овощной магазин, и туда привезли ананасы. Вещь экзотическая по тем временам. Приходит к нему какая-то старушка и говорит: «Миша, ты знаешь, что-то с меня очень много взяли за этот ананас». Ну, Миша взвесил. Голова-то варит: «Вы должны были три рубля». А с нее четыре взяли. И повалил валом народ к нему перевешивать. И вот говорит мне директор булочной: «Звонит мне заведующая овощным: “Какой идиот у тебя этим занимается! У меня жалобная книга распухла!” А я: “Это не идиот, а очень умный мальчик”».
На ВДНХ раньше бублики продавали. А летом, когда было много народа, все булочные района должны были направить по одному человеку торговать этими бубликами. На такой тележке, знаете? Там в середине бублики лежат. И отправили Мишу. Он нам сказал:
«Чтоб вы туда не приходили!» Ну, мы, конечно, тут же оделись и за кустами там сидели.
И вижу такую картину. Бублик стоил три копейки. Люди дают пять. Надо две копейки сдачи. Сдачи нет. Миша стоит, говорит: «Дяденька, вы подождите, сейчас кто-нибудь сдаст.» Ну, нацмены обычно: «Оставь сэбэ!» А наши: «Ах ты, жулик! Не успел вылупиться, уже недодаешь!» Мишка стоит весь красный, пятна.
Ну, папа с мамой побежали, наменяли денег. И Мише: «Мы здесь просто гуляем». Дали ему этих копеек. Приходит Миша домой такой расстроенный и говорит: «В первый раз я проторговался на семьдесят восемь копеек, а второй раз уже было нормально. Но, знаешь, что меня, мам, поразило? Подходит женщина, пожилая, бабушка, с двумя внуками и говорит: “Сынок, ну дай мне вот те, те тепленькие”. Я наклоняюсь, а она схватила сверху и бежит».
Это было такое, знаете, разочарование в людях. Первое.
Я позвонила заведующей булочной: «Знаете, эта работа все-таки не для мальчишки».
Она говорит: «Да я уж и сама поняла. Больше его не пошлю». У нас даже фотографии были. Фотографий-то у нас почти не осталось в связи со всеми нашими делами. Когда невестка ждала обыска, ей сказали, что людей, которые с ними на фотографиях, тоже могут доставать. И она куда-то все подевала. Была фотография, где он стоит в белом халате, с этой тележкой. Мы из-за кустов снимали. Может, у кого-то есть. По знакомым она раздавала.
Да, пускай обыск, не в этом дело. Пускай роются. Страшно, что подложат что-то. Нам все время адвокаты говорили: «Смотрите, с рук не спускайте глаз: подложат или оружие или наркотики». Я там две недели жила, как на вулкане. Две недели боялись из дома выйти. Я, Иннина [11 — Инна Ходорковская — жена Михаила Борисовича.] мама, адвокат. Но, слава богу, никто не пришел.
Почему? Не знаю, может быть, это слухи, но нам сказали так: «А у него ценного ничего нет. Зачем им приходить?» Чего искать? А приходить описывать имущество? У него мебель сосновая, встроенная, полки с книгами. Все прибито к стенам. У него действительно нет ничего ценного. Только дети.
Я еще говорила невестке: «Сервиз-то у тебя один приличный есть?» А она: «Да пропади он пропадом!»
Мишка аскет. Ему ничего и не надо. И она тоже такая же. Никаких бриллиантов, никаких шуб. Помню, в МЕНАТЕПе еще был какой-то юбилей. И мы с мамой с ее сидим.
Там девушки входят. Мама ее смотрит и говорит: «Наша-то, наша, беднее всех одета!» Ну, она на машине. И вечно в куртке, в джинсах…
Мы выходим на улицу.
— Здесь было все совершенно разрушено, — говорит Марина Филипповна. — Разрушенные здания, неработающее электричество, вода коричневого цвета (здесь же железистые слои). И на территории жили 24 семьи в домике для персонала Дома отдыха. Молодежь уехала, в основном пенсионеры. Без газа, без света по три раза в неделю. До ближайшей деревни 4,5 километра. Ни медицины, ни телефона, ни магазина, — ничего.
Ну, Мишка, то есть ЮКОС построил им дом в поселке. И дом очень хороший с хорошими квартирами. И дали им по десять соток земли. Перевезли их — и все были довольны.
Миша уговорил отца заняться созданием интерната для обездоленных детей. Отец согласился.
И вот мы переехали. В конце 1993 года. Я думала, тут десятилетия надо, чтобы все поднять. Боря сейчас постарел, а так был энергичный человек. Сказал: «Поедем на недельку или на три дня, я там все налажу, а потом буду ездить из Москвы».
Мы туристы старые. Я взяла консервы, то-се на несколько дней. Мы приехали. Какой-то дом полуразрушенный. Помню, лето, жарко. Вот так, с тех пор тут и живу. А в 1994 году детей приняли. Пока делали ремонт, уже дети жили. Но бывало готовили кашу на кирпичах, потому что не было электричества. А потом построили дизельную станцию. Так что теперь, если выключают свет, за 50 секунд автоматика включает. Мы совершенно независимы. Своя водонапорная башня, артезианский колодец. Правда, газ теперь получаем. В этом году котельные перевели на газ.
На территории лицея двухэтажные кирпичные домики для учащихся. Эркеры, красные крыши с треугольными чердачными окнами. Напоминает парижский пригород. Только деревья еще не выросли. Новые корпуса сданы в 2003 году.
— На четырех человек прихожая, два санузла с душем и туалетом и большая комната, где живут дети, — говорит Марина Филипповна. — Иногда они дружат и могут пять человек в одну комнату поселиться, а в другую — три. Миша приобрел эту землю, чтобы сделать городок на тысячу человек. Вначале было 17 детей-сирот. Сейчас сто семьдесят человек.
И с нас требуют отчет такой, что уже не знаем, что делать, кипы бумаг. Налоговая инспекция. Экономим по-всякому, но…
— Какие могут быть налоги с благотворительного проекта? — удивляюсь я.
— Да вот так. Напишите, сколько вы потратили на это, сколько на это, сколько на обувь, сколько на одежду. Какое ваше собачье дело? Когда Мишу арестовали, дети ходили, плакали. Не знали, куда их, если что. По санитарным нормам мы имеем право продукты только три дня держать. Через три дня, если закрывают счет, — кормить детей нечем. Приезжали к нам как-то жены дипломатов и говорят: «Если завтра прекратится финансирование, что вы с ними будете делать?» Я говорю: «Вы знаете, у нас тут Путин недалеко на даче живет, я туда их отведу». Они говорят: «А он их не возьмет». Я: «Ну, вот вы и ответили на вопрос. На все вопросы. Сами». Ведь надо лечить детей, иногда операции делать. Была девочка, которая из Беслана приехала с осколком в голове.
Подходим к жилым корпусам лицея. Они в том же стиле, главный — полностью застеклен, там актовый и спортивный залы. Внутри по обе стороны от лестницы — средневековые рыцарские доспехи. Через пролет — стойка цветов российского флага с гербом и надписью: «Долг, честь, отечество».
На втором этаже — фойе. На стеклянной витрине — модель буровой, над ней фотографии нефтяных вышек, внутри — бутыль с нефтью, дипломы, каска рабочего, какие-то таблицы и карты. Рядом вывешены материалы пресс-центра адвокатов Ходорковского.
На стенах — фотографии Михаила Борисовича: в окружении рабочих, с Джорджем Бушем, с Путиным, просто портреты. На одном надпись: «Я верю в то, что моя страна, Россия, будет страной справедливости и закона».
Мне бы тоже хотелось в это верить.
В актовом зале собрались учащиеся. На сцене — выпускники.
Читают список допущенных к экзаменам.
— Есть дети из Беслана, — поясняет Марина Филипповна. — Что здесь было в первое время, когда их привезли! Плакали, не могли спать. Многие ранены. Осколки. Их прооперировали. Сейчас многие закончили уже. В институте учатся.
Перед выпускниками выступает Борис Моисеевич Ходорковский. Все как обычно в таких случаях, желает успехов.
Потом вальс. Марина Филипповна говорит, что в лицее есть хореограф, преподаватель театрального мастерства, музыки и пения.
В этих детях, особенно в старшеклассниках есть какое-то внутренне достоинство.
Прямые спины и расправленные плечи. Толи от занятий танцами, то ли оттого, что человек, чьи фотографии висят в фойе, в тюрьме не прогнулся и не сломался.
Есть и еще одна причина. Лицей — демократическая республика с президентом и думой.
Президентом обычно избирают десятиклассника.
— Одиннадцатиклассники уже думают об экзаменах, им некогда, — поясняет Марина Филипповна. — У нас настоящие выборы, с конкуренцией, с реальной борьбой и без подтасовок. В этом году была трагедия. Два кандидата. Один мальчик очень хотел победить, и у него были сторонники, а избрали другого.
На сцену выходит девушка-выпускница и зачитывает письмо Михаилу Ходорковскому. В нем благодарность, признательность, восхищение.
Спускается в зал и передает письмо Марине Филипповне, чтобы та отправила его в тюрьму.
Праздник закончился, ребята вышли на улицу и отпустили в небо разноцветные шарики.
А мы идем по коридорам лицея, украшенным натюрмортами. В кабинете директора гостей ждет небольшой фуршет.
На столе «Советское шампанское», пирог, конфеты. Все очень скромно, без претензий и пресловутого олигархического размаха.
