Отношения между Соединенными Штатами и де Гол-лем после короткого медового месяца в 1940 году шаг за шагом ухудшались. Признание Соединенными Штатами Виши, сделка с Дарланом, тот факт, что де Голль не был информирован о высадке американских войск в Северной Африке до самого момента, когда она уже практически началась[7], личный антагонизм между де Голлем и президентом Франклином Д. Рузвельтом — все это способствовало усилению недоверия и подозрительности, разъедавших франко-американские отношения летом 1944 года.
Однако ничто так не раздражало де Голля, как отказ Рузвельта признать его Французский комитет национального освобождения (ФКНО) в качестве временного правительства Франции. В этом он усматривал нежелание американцев признать его руководящую роль во Франции[8].
Рузвельт определил позицию Соединенных Штатов в записке генералу Джорджу К. Маршаллу, датированной 14 июня 1944 года. «Мы должны, — писал он, — максимально использовать любую организацию или влияние де Голля, которые будут способствовать нашим военным усилиям, при условии, что мы не будем силой оружия навязывать французскому народу эту организацию в качестве правительства Франции». Он предупреждал Эйзенхауэра о том, что ШВКСЭС «может вступать в контакт с ФКНО, но не должен делать чего-либо такого, что означало бы признание ФКНО в качестве временного правительства Франции».
Отношения де Голля с Эйзенхауэром были лучше, хотя командующий войсками союзников отмечал, что «он [де Голль] всегда пытался заставить нас изменить то одно, то другое в соответствии со своими политическими целями». А его начальник штаба генерал Уолтер Беделл Смит с раздражением вывел в меморандуме штаба Верховного командования, датированном июнем 1944 года: «Я буду рад проинструктировать его [де Голля], если кто-то скажет мне, каков его статус при нашем штабе. Насколько мне известно, никакого».
Вызывало раздражение и другое. Радиосвязь де Голля со своим штабом в Лондоне поддерживалась через англичан и американцев, и он понимал, что Черчилль проинструктировал министра иностранных дел Антони Идена следить за тем, чтобы радиосообщения «изучались на предмет политического содержания». Решение союзников ввести в обращение в день «Д» особую денежную единицу настолько взбесило французского лидера, что он отозвал — за исключением двадцати — почти всех из пятисот французских офицеров связи, подготовленных для оказания помощи Верховному командованию в создании административных органов в освобожденных районах нормандского плацдарма.
Но прежде всего де Голль был намерен решительно бороться за то, чтобы на французской земле не было и следа АМГОТ (Союзного военного правительства на оккупированных территориях). Его опасения частично развеялись в июле, во время первого официального визита в Вашингтон. Там он и Рузвельт пришли к соглашению об управлении освобожденной Францией. Но достигнутое согласие было шатким. Перед отъездом де Голль заметил Роберту Мерфи: «Наши договоренности исчерпают себя в день завершения войны».
В соответствии с соглашением освобожденная Франция будет разделена на две части: Внутреннюю зону, в которой контроль будет передан деголлевскому ФКНО, и Зону боевых действий, в которой верховная власть будет принадлежать ШВКСЭС. Определение границ этих двух зон в основном было оставлено на усмотрение Эйзенхауэра.
В рамках соглашения не удалось решить вопрос о принципиальном разделении власти между де Голлем и Верховным командованием союзников. По мнению де Голля, именно он, как глава Свободного французского правительства, представлял суверенитет Франции, и потому его власть, а не ШВКСЭС, была верховной властью Франции. Для Верховного командования Франция была театром военных действий, и политические запросы де Голля должны были быть подчинены стратегическим задачам ШВКСЭС.
В соглашении ничего не говорилось о Париже. В Вашингтоне исходили из того, что город будет оставаться в зоне боевых действий еще какое-то время после освобождения. Рузвельт был не намерен допускать в него правительство, которое он еще не признал. Вполне логичная посылка. Но она не учитывала очевидный факт — непреклонную решимость Шарля де Голля обосноваться со своим правительством в Париже как можно быстрее. От успеха в этом деле, считал де Голль, зависели его собственная судьба и судьба Франции.
В эти критические первые числа августа де Голль окончательно убедился в том, что Рузвельт предпримет еще одну, последнюю попытку преградить ему дорогу к власти, изолировав в Алжире, тогда как государственный департамент продолжит интриги против него во Франции[9]. Де Голль был уверен, что происки американцев не увенчаются успехом. Но он опасался, что они могут задержать его ровно на столько, сколько потребуется его истинному врагу — Французской коммунистической партии, чтобы укрепиться в коридорах власти. Этого он не допустит.
Ибо де Голль был убежден, что его соперником была Французская коммунистическая партия. Ближайшей целью был Париж. Призом для победителя будет вся Франция.
Еще в 1943 году де Голль отдал приказ полковнику Пасси — Андре де Ваврену, промышленнику, который контролировал организации, осуществлявшие заброску оружия, — чтобы «оружие не доставлялось коммунистам непосредственно и не сбрасывалось таким образом, чтобы оно могло попасть им в руки».
Со дня «Д» он запустил в действие план, призванный не допустить захвата коммунистами политической власти во Франции. По мере того, как освобождался еще один уголок Франции, вся гражданская власть передавалась в руки верховного комиссара, назначаемого де Гол-лем и подотчетного только его правительству. Никакие другие его приказы не были столь категоричны, как те, что касались отношения к местным комитетам Сопротивления, в которых, как считал де Голль, господствовали коммунисты. Они должны были быть лишены какого-либо прямого доступа к власти в освобожденных районах. И ни при каких условиях не должны были превратиться в «комитеты общественной безопасности» по типу тех, что были созданы в период Французской революции. Во время стремительного наступления союзников в Бретани де Голль получил ряд тревожных сообщений. Коммунисты во всех отношениях выглядели сильнее, организованнее, решительнее в борьбе за власть, чем он предполагал.
Решающим испытанием будет Париж. 14 июня де Голль распорядился прекратить всякое десантирование оружия в район Парижа. По его оценке, коммунисты уже имели в городе 25 тысяч вооруженных бойцов.
Де Голль был уверен, что эта партия готовится поднять в Париже кровавое восстание с целью захвата власти, прежде чем до нее доберется он. Затем она пустит корни в правительственные структуры Франции и, когда он со своим правительством войдет в Париж, противопоставит ему уже окрепшую красную Коммуну[10]. Таким образом, прочно обосновавшись, коммунисты могли загнать его и министров его правительства в почетный угол вдали от реальной власти, а сами тем временем завершили бы работу по укреплению своих позиций во Франции. Его политическому представителю в Париже, неприметному гражданскому служащему по имени Александр Пароди, представлялось очевидным, что де Голль ожидал ни больше ни меньше, как «вооруженного коммунистического вызова его власти» в столице[11].
Де Голль ответит просто. Он овладеет Парижем раньше, чем это смогут сделать коммунисты. Он опасался, что если позволить им обосноваться в Париже раньше его правительства, то изгнать их можно будет только путем кровопролитного столкновения, которого Франция не хотела да и не могла себе позволить. Де Голль намерен был попасть в Париж первым любой ценой, любыми средствами.
Примерно в то же время, когда Эйзенхауэр в своем штабе в Гранвиле принимал решение отложить освобождение Парижа, де Голль в Алжире составлял секретный меморандум генералу Пьеру Кёнигу, командующему ФФИ. Существенно важно, писал он Кёнигу, чтобы Париж был освобожден как можно скорее, понравится это союзникам или нет. Как только город будет освобожден, он намерен туда войти и установить в столице свою личную власть и власть своего правительства.
Он уже начал подготовительную работу. Для де Голля, как и для Эйзенхауэра, восстание в Париже означало бы катастрофу. Как и Эйзенхауэр, он отдал строжайший приказ не допустить такого поворота событий.
Человек, которому Шарль де Голль отдал этот приказ, всматривался сейчас в темноту августовской ночи из окна мансарды пятиэтажного дома в пригороде Парижа Отейе. Он едва различал очертания ломаных теней, нагромождавшихся друг на друга до самого горизонта. Это были крыши Парижа. Человека звали Жак Шабан-Дельмас, и было ему в то время двадцать пять. Он был уже генералом. В тот день он получил известие от человека, чинившего на улице велосипедное колесо. Это было сообщение, которое несколькими часами ранее расшифровал Жад Амиколь в монастыре ордена Страстей Господних.
