Мы убеждены, что правительства не смогут своими силами решить проблему безопасности человечества. Необходимо развернуть мощные общественные движения, охватывающие людей, стоящих на всех участках потенциально опасных производств, науки, проектирования. Взаимодействие общественных сил и правительственных органов — вот что может решить задачу обеспечения безопасности общества.
В Советском Союзе возникло подобное неформальное общественное движение — Союз «Чернобыль», объединяющее около 100 тысяч участников работы по ликвидации последствий аварии. Союз ставит своей задачей не допустить повторения Чернобыля и помочь всем пострадавшим. Мы хотим установить связь со всеми организациями и лицами, обеспокоенными тем, что произошло, и тем, что может произойти. Мы привлекаем ученых, врачей, журналистов, оказываем медицинскую и социальную помощь, защищаем права пострадавших.
Однако ни Белоруссия, ни Украина, ни весь Советский Союз не могут своими силами справиться с оказанием полноценной медицинской и социальной помощи большому количеству пострадавших. В ближайшие годы следует ожидать рост заболеваемости, в частности — лейкозами. Уже сейчас требуется проведение трансплантации костного мозга значительному количеству детей. Это в СССР не делается из-за отсутствия необходимого оборудования.
Мы призываем общественные силы и правительства всех стран; международные организации и, в первую очередь, ООН объединить усилия в создании надежной системы общественной безопасности, включая систему контроля.
Мы призываем оказать советскому народу медицинскую помощь, предоставив необходимое оборудование и медикаменты, принять на лечение наших детей.
Мы призываем оказать помощь народу Белоруссии в скорейшем переселении с зараженных территорий 100 тыс. человек, путем предоставления оборудования и строительных материалов.
Чернобыльская катастрофа должна послужить всему человечеству поводом осознать всю глубину опасности технических и политических амбиций и предрассудков, страшную цену которым народы платят своей жизнью и здоровьем. Перед будущим всех детей нашей планеты должны отступить национальное чванство, государственная самоуверенность, групповая ограниченность.
А. М. Адамович,
член Исполнительного Комитета Союза «Чернобыль»
1990 г.
Куропаты, Хатынь, Чернобыль…
1
Мы большие торопыги. Семьдесят лет брели, гонимые, и друг друга поторапливали в заданном направлении. Сделали несколько шагов в обратном направлении и уже сами поверили, других убеждаем: все, со Сталиным разделались! Теперь главный редут Системы, Номенклатуры — досталинские времена и фигуры! А со Сталиным покончено!
Ну, а после того, что видели, слышали на конференции — съезде РКП и на XXVIII съезде КПСС, столь же уверенно будем утверждать, что за С т а л и н а они уже не держатся?
Но я не стану заострять внимания на престарелых партийных Ноздревых, столь нахраписто и шумно пытавшихся снова сбывать нам, подсунуть свои ценности, как гоголевский персонаж — борзых и старых кляч. Я о тех, кто помоложе, кто при Сталине и не жил, не знают и не осознают, что для несчастной страны означал бы откат к прежним формам существования — и ради чего? Ради права и впредь быть некомпетентными и полуграмотными погонялами народа, их ненавидящего? Соблазна ради лакейских привилегий, которыми пренебрежет любой работающий в развитых странах, как оскорбительными и жалкими.
Потому все-таки о сталинизме.
2
Как-то попал я в семью старых большевиков, Даниил Семенович Данин[110] меня с ними познакомил, и начали припоминать, как гостил здесь когда-то А. И. Микоян[111] («вот на этом диване сидел») и у него спросили: ну, зачем при реабилитации (а это была хрущевская «оттепель»), зачем столько времени на каждое дело тратить? Что вы дурака валяете? Разве не ясно, что всё это беззаконие было? Конечно, ответил бывший соратник Сталина, так и надо бы сделать — сразу реабилитировать всех «политических». Никакие они не враги. «Но тогда преступниками окажемся мы, — прикинул Микоян. И вдруг закончил: — Кем мы, впрочем, и являемся».
Вот и на такие признания способен был Анастас Иванович.
Для моего поколения это всё — часть нашей памяти, детской, юношеской, взрослой. После суда-процесса по иску И. Т. Шеховцова я получал сердитые письма: «Ну, что вы знаете о Сталине, о том времени?»
Помним, знаем не мало. На нашей памяти вон сколько войн было: «освободительный поход» в Западную Белоруссию и Украину, война с Финляндией и Отечественная. Ну, и, конечно, наш позор сегодняшний — вторжение в Афганистан.
Но самая длительная и тяжелая, преступная — война Сталина против своего народа. Главная вина, в которой готов был признаться импульсивный Микоян.
Знаки, особенно болевые точки истории моей Белоруссии: Куропаты, Хатынь, а теперь еще и Чернобыль.
Ведь страна жила в состоянии перманентной войны и в довоенные годы. Согласно сталинской формуле об обострении классовой борьбы по мере нашего «успешного» продвижения к социализму.
Люди с трудом верят в потери, которыми оплатили мы 70 лет утопии. И в 40 миллионов Роя Медведева, и в 60 — Александра Солженицына, и даже в 3,7 миллиона В. А. Крючкова, председателя КГБ.
Когда читаешь «Большой террор» Роберта Конквеста, не можешь не чувствовать, что автор берет цифры по минимуму, не может, просто не способен западный ум поверить в десятки миллионов убитых собственными властями.[112]
А между тем любые уточнения идут именно в сторону увеличения, как по потерям в войне с Гитлером, так и по итогам сталинской войны внутри страны. Лет пятнадцать назад белорусы сообщили свои потери в Отечественной войне: 2 миллиона 230 тысяч. Каждый четвертый житель республики.
Но это такая же условно приближенная цифра, как и 20 миллионов всех потерь (названные Хрущевым — против 7 миллионов, цифры, «назначенной» Сталиным), потому что сегодня историки уже приблизились к 30 миллионам. А Белоруссия, оказывается, потеряла, заплатила 4 миллиона жизней в войне с фашизмом — это уже почти каждый второй.[113]
Так возникает цифра 110 (она уже называется) миллионов — общих прямых потерь за нашу менее чем столетнюю историю.
Куропаты и Хатынь — в одном ряду. Куропаты — это сталинские Хатыни, геноцид по-сталински. Ни один народ нашей страны, ни одна социальная группа, ни одна профессиональная категория людей и ни один возраст — даже дети сидели в лагерях, ссылались, а с 12 лет расстреливались по апрельскому указу 1935 г. — не избежали общей судьбы.
Ну, а что такое немецкие Хатыни, как не сталинские Куропаты. Ведь Куропаты (как и наши концлагеря) появились на земле раньше.
Когда мы, услышали, узнали из расследований Зенона Позняка, как «черные вороны» в 1937–1938 гг. по ночам шныряли по округе, хватали мужиков из первых попавшихся хат и везли расстреливать в Куропатский лес, мы не могли не вспомнить практику немецких карателей. И никак не могу забыть свои два недоумения, когда, во-первых, минская цензура и стоящие за ней «органы» возражали против названия повести: «Каратели». Обиделись: у нас, мол, тоже карательные организации есть. Второе недоумение: Петр Нилыч Демичев[114] обиделся на то место в нашей с Борисом Луценко[115] пьесе «Возвращение в Хатынь» [1977 г.], где немец-каратель ссылается на приказ («Зачем же вы, — поучал нас идеолог, — у нас тоже приказы надо выполнять!»).
Не сознавая того, они родство душ и дел учуяли — вот и на таком уровне.
Геноцид есть геноцид, по расовому ли проскрипционному списку, по классовому ли. Или просто, как в Куропатах: спущен план «по врагам народа» и его надо выполнять, а лучше перевыполнять (для себя безопасней) хоть за счет безответных мужиков — колхозников.
Война с собственным народом началась уже в 1918-м, называлась «военный коммунизм». Нэп был непродолжительной по времени, но все-таки победой народа (крестьянства, прежде всего) в схватке с безжалостной утопией. Но кажется единственной и последней победой в той куропатской войне.
На многие десятилетия над поверженным народом был установлен режим сродни военно-оккупационному. Потому что сталинские колхозы и политотделы при МТС — это не что иное, как гарнизоны. А ГУЛАГ по всей стране — чем не лагеря пленников? А суды за 20 минут опоздания над рабочими, что это, как не военный режим оккупантов?
Правда, когда пришли зарубежные оккупанты на смену внутренним, мы упрямо повторяли: «Долой гитлеровские сто граммов, да здравствует сталинский килограмм!», но те, кто получали в наших лагерях сталинскую пайку, после того, как получали немецкую, большой разницы, конечно, не замечали. Как и во всем остальном.
