Сегодня ученые прикидывают: из 350 «хиросимских» (по выпадению радионуклидов) бомб почти 300 упали на Белоруссию.[116] Оказывается, вот они, истинные масштабы катастрофы. А Минск информировал Москву: у нас пострадали только три района…
Не буду рассказывать, как отвез письмо, какие были звонки и разговоры через помощника Генсека Черняева Анатолия Сергеевича. Результат был, надо сказать, немедленный: в Минск выехала представительная комиссия, и все на уровне министров и замов — сам не ожидал. По неистребимой нашей интеллигентской наивности, я, хотя и догадывался, что причинил республиканскому начальству неприятность, дезавуировав сверхоптимистическую его информацию, но уверен был, что мы друг друга поймем. Писатель взял на себя роль паникера просителя, что ж, и воспользуемся теперь приездом Комиссии и получим всё, что можно.
Но произошло нечто уму непостижимое. Товарищи Слюньков, Бартошевич (второй секретарь ЦК КПБ), Ковалев (Председатель Совета министров БССР) прямо-таки стенку выстроили против всякой помощи республике. Не думаю, что и Комиссия прилагала сверхусилия, чтобы прошибить эту стенку. Не надодак и не надо! Раз у вас все хорошо, нам тем лучше! Где у нас те приборы, или лишние медикаменты, или стройматериалы!
Уже после я понял, насколько не случайной была та радость (С.-Щедрин называл это «административным восторгом»), с какой первый секретарь ЦК Белоруссии сообщал в разговоре со мной о «проколе» украинцев и «успехе» белорусов. Это когда руководителей УССР и БССР покликали в Москву — по поводу чернобыльской аварии.
Ляшко (украинский премьер) полтора часа клянчил и плакался, как у них все плохо и надо им помочь. А наш Ковалев за десять минут отчитался. Николай Иванович Рыжков похлопал его по плечу: «Вот, учитесь у белорусов».
Дорогой Николай Иванович, ну, что вы сделали? Мы, конечно, рады, что всегда ставят в пример нетребовательность и скромность белорусов. Но ведь надо и свои кадры знать. Они что после этого — где уж искать помощи, — они и свои поливальные машины отправили в Киев. А всех, кто не оптимист по-Слюньковски, по-Бартошевичски, тотчас отстранили от чернобыльских дел. Всем кто хотел оставаться при должности, строго-настрого велено было исповедовать одну истину: у нас нет причин для беспокойства, директора атомного центра В. Б. Нестеренко уволили, президента АН БССР НА. Борисевича сместили, секретаря по идеологии А. ТКузьмина (посмел связаться с паникерами) отправили на пенсию…
К слову сказать, когда двое первых попали в списки на республиканских выборах, их и три года спустя, настиг все тот же высокий гнев. Хотя, казалось бы, республиканское начальство сильно поменялось. Но нет, памятлив аппарат в таких делах. Чуть ли не в один день одна и та же статья, чернящая Борисевича и Нестеренко (и за что?.. Именно за Чернобыль!), появилась в «Вечернем Минске» и московской «Рабочей трибуне»…
А мне очень хотелось бы узнать подробности разговора руководителя союзного КГБ тов. Чебрикова с соответствующей организацией в Минске — по поводу уже моей особы. Вот и такая была реакция, это мне известно. Как же, вмешались в «их» дела! Такие дела всегда считались не нашими, а их — даже если тебе на голову посадили целый реактор. («Ишь полез куда — в большую политику!» — доносилось, как эхо. И в очередной раз «попал под колпак».)
Но все наши личные неприятности — какое это имеет значение в сравнении с тем, что сотворили с народом Белоруссии, с украинскими и русскими областями за более чем три года преступного бездействия. А если и действий, то чисто отвлекающих, декоративных, хотя и очень дорогостоящих: помывки деревьев и дорог, активного строительства «культобьектов» в зараженных районах и т. п.
В этой Большой Общегосударственной Лжи прямое участие принимала и наша руководящая медицина (ее Институт биофизики и сегодня, если и отступает под натиском общественности, то в самом арьергарде), к сожалению, многие и многие ученые: физики, биологи и пр. Последний их крупный залп по правде о Чернобыле, прорвавшейся сквозь стену секретности, — это обращенное наверх «письмо 92-х». И хотя в нем не мало титулованных имен, не услышал их Верховный Совет СССР, не принял 35-бэрную концепцию, по которой дети и беременные женщины приравниваются к работникам-специалистам АЭС. Да, завод Большой Лжи явно кончается.
Но вот интересная закономерность: все участвовавшие в обмане народа пошли на повышение. Из района — в область, из области — в Минск. Ну, а из республиканской столицы, конечно, куда — в Москву, если надо, то прямо в Политбюро. Может, и не все за эти дела, но народу не прикажешь думать, как кому удобнее.
Как-то спросил у академика Андрея Ивановича Воробьева: можно определить первоисточник Большой Лжи о Чернобыле? Согласились, что источников было много. Каждое ведомство, которое оказалось не на высоте (а кто на высоте?), было заинтересовано в этой лжи: малая авария — и их вина малая, а если это катастрофа, значит; и вина их большая. И как это бывает: пряча одни преступления, сотворили новые, еще большие: разве не преступление против человечности вот это — сознательное сокрытие от сотен тысяч людей правды о том, что жить на тех землях нельзя.
Еше Сталиным отрегулированные партийно-государственные структуры, избавленные от контроля снизу, сформированные в целях перманентной войны с народом, действовали и на этот раз как им и положено.
В полувоенной униформе партначальников сталинских времен был немалый смысл: это внешнее выражение сути и предназначения партии «нового типа», созданной для захвата власти, существующей для бе удержания и укрепления, а поэтому изначально военизированной. Именно эта изначальная, ленинская суть и форма партии сослужила Сталину главную службу, как в расправе с самой партией (почти военная дисциплина и психология по рукам и ногам вязала его оппонентов-противников), так и в войне со всем народом, в которой диктатор опирался на слепую готовность партии подчиниться и выполнить любую волю верхов. Любой ценой. (Тот самый «демократический централизм», с которым не захотели расстаться на XVIII съезде.)
Пронизывающие все и вся закостеневшие структуры сработали в ситуации с Чернобылем по нормам всех прежних деяний партаппарата. Разве не связана была, например, коллективизация, и ею вызванный голод с такой же секретностью и Большой Ложью на весь мир? Да и когда не лгали? Когда рухнули все наши фронты, а народу Сталин сообщал, что в Германии вот-вот кончится бензин и начнется революция?
Лги, а не то положишь партбилет! — вот первая заповедь аппарата. А это — что погоны потерять.
Вся наблюдавшаяся картина Большой Лжи и все наши малорезультативные попытки проломить или обойти стену (вплоть до конца 1988 г.) — всё это так и просилось прямо в роман-антиутопию. Но как теперь чаще всего происходит, энергия уходила, тратилась на всё новые и новые попытки прямого, непосредственного действия, не до романов было. Но фабула выстроилась вот такая.
Мир расколот по-прежнему: «Лучше быть мертвыми, чем красными» (или, наоборот, «не красными»). Нацелены на города, страны, континенты ядерные арсеналы, вот-вот случится срыв — психики или техники.
А у нас еще один Чернобыль, да нет, целая адская цепочка (по «графику Легасова»). Мир, конечно, зафиксировал бешеное повышение радиационного фона, но МАГАТЭ и подобные организации на Западе, как и в истории с первым Чернобылем, блюдут авторитет атомной энергетики и помогают нам врать. Ну, а в наших «зонах», как и во времена первого Чернобыля: «никакой паники», положение лучше, чем когда-либо прежде, именно там строим дома отдыха, культурные центры, фабрики по переработке пищевых продуктов, пашем, сеем, убираем — ну, всё, как в Белоруссии в 1986–1989 гг. Специалисты из Минздрава, Госкомгидромета, Института биофизики, членкоры и академики заверяют народ, что есть и пить можно все (только руки мыть), главное, не поддаваться радиофобии. Население благополучно вымирает (тем более что добровольцев-«ликвидаторов» очень мало: все помнят, как отблагодарили их за первый Чернобыль), а в газетах — подвиги, победы.
Противная сторона заподозрила неладное. Отчего обезлюдели города? Не засовывают ли население в бомбоубежища, не готовят ли ядерное нападение? Не выдержали нервишки — ударили из всех шахт. И убили, отравили все страны, все континенты и себя тоже.
Мое второе письмо о чернобыльских делах М. С. Горбачеву (напечатано как статья в «Новом мире»: «Честное слово, больше не взорвется, или Мнение неспециалиста») имело более прямые и заметные результаты. Но и время было уже другое — 1988 год, начало марта. Но как же у нас всё трудно дается, даже при прямой поддержке и заинтересованности Первого лица в государстве!
А что, если это нарушение самой природы Системы, запатентованной самым кровавым в истории правителем: она не приемлет на месте Первого человека в государстве никого с добрыми, человечными намерениями, не кровопийцу, не жестокосердого? Вон как конвульсивно Система эта пыталась от него избавиться, отторгнуть — на последних партийных съездах.
