...Сообщаем, что Паулюс капитулировал. Генерал удивлён и спрашивает:
– Когда?
– Сегодня.
– В котором часу?
– В четыре часа.
– Да-а...
Видно, что он рад и почувствовал какое-то облегчение. Генерал снова спрашивает:
– Он объявил капитуляцию по всему фронту или в центральной и южной частях города?
– В центре и южной части.
– Да, на севере гораздо удобнее защищаться, оборонительные возможности местности там лучше...
Я спросил у генерала:
– Какого вы мнения о военной подготовленности Гитлера? Известно, что он не военный человек, он был всего лишь ефрейтором...
Он улыбнулся, промолчал, а потом произнёс:
– Если я скажу, что у Гитлера нет военно-стратегического таланта, вы мне скажете: что же у вас за армия, у которой главнокомандующий не является стратегом?
– Генерал – дипломат.
...Я вернулся к себе в землянку поздно, в два часа ночи, когда по радио передавали о ликвидации вражеских группировок в центре и на юге Сталинграда. Диктор сообщил о сдавшихся в плен 16 генералах. «Нашего» генерала среди них нет. Это командующий 76-й немецкой дивизией фон Розенберг.
Значит, Информбюро не обо всём ещё знает.
06.02.43
...Ранним утром должна быть погрузка, и эшелоны отправятся в путь. Спешка и нетерпение подстёгивают нас. Так хочется хотя бы недолго ехать спокойно! Когда мы неожиданно оказались в 300–400 километрах от фронта, то ощутили себя заброшенными и оторванными от великих дел. Мы воевали два года подряд, пережили тяжёлые страдания, и теперь, когда всех нас через край переполняет ликование наступления, не к лицу нам плестись в хвосте и отдыхать. Мы должны весной искупаться в Днепре, поклониться могиле Шевченко, как когда-то я впервые преклонил колени, увидев в зимних сумерках очертания высоких зданий Сталинграда. Ещё сохранились варварские следы, оставленные немцами, и долго ещё эти мрачные картины будут бередить душу русских солдат. Сейчас эти тяжёлые впечатления ведут их в бой.
Ованнес рассказывал, как впервые, вступив в Гумрак, они обнаружили лагерь военнопленных. Это была открытая местность, обнесённая колючей проволокой. Пленные, вырыв ямки, небольшими группами укрывались в них одеялами и плащ-палатками, лишённые огня и тепла. Когда наши приблизились и окликнули их, те спрятались в ямах и не подавали голоса, думая, что пришли немцы. Некоторые, прислушавшись к нашей речи, откликнулись:
– Мы русские, братья, помогите...
– Вытащили мы их из ямы, – рассказывал Ованнес, – и у меня мурашки по телу побежали, когда первый пленный попытался выползти на свет божий. Мы вытаскивали из могил настоящих покойников, которые передвигались и безумными глазами смотрели на нас. В каждой яме были трупы... Потом уже, когда группировки немцев сдавались в плен, мы подпускали их поближе и прямой наводкой выпускали по ним снаряды. Мы не могли больше брать в плен людей, в которых не осталось ничего человеческого... Ты вправе осудить меня, но поступить иначе я не мог... Напиши книгу о медленной и мученической смерти наших пленных, о страданиях, доводящих до безумия. А если напишешь всё так, как было, читатель поступит так же, как я...
07.02.43
Самофаловка
Мы стоим у станции Котяба. Недалеко от разрушенного села Самофаловка. Сегодня мы должны были разместиться в поездах и тронуться в путь, но эшелона всё не было. Две армии дожидаются погрузки. Сильные морозы, а мы все находимся под открытым небом. Лошади, люди, пулемёты, миномёты. Чтобы не замёрзнуть, всё время стараемся двигаться, бегаем. Собираемся у полевой кухни и ждём горячего супа, который сегодня раздали с опозданием. Когда бываешь сыт, то не мёрзнешь. Голодному человеку холодно, как бы тепло он ни был одет.
Капитан Н. рассказал о встрече в штабе гнерал-полковника Вальтера Гейтца и генерал-лейтенанта Розенберга. Переводчик сидел в тёмном закутке, и они его не заметили. У них завязался спор. Генерал-полковник набросился на Розенберга, обвиняя его в нарушении воинской присяги.
– Вы должны были сражаться до последнего и не сдаваться в плен! Я не должен был вас здесь видеть!
Розенберг оправдывался, что сражался до конца, но был окружён нашими, остался один со своим штабом и, когда положение оказалось безвыходным, вынужден был сдаться. А потом добавил:
– Но ведь я тоже вижу вас здесь, господин генерал-полковник...
Спор разгорелся, да так, что дошёл до взаимных оскорблений, и, бранясь, они ели и пили русскую водку, от которой ещё больше распалившись, стали плевать друг другу в лицо.
Хорошо видеть такими униженными известных генералов, пьяными и озлобленными. Как только не отыгрывается жизнь на нечестивцах! Судьба горько насмехалась над ними, так же, как они издевались над народами. Они удостоились этой участи благодаря и нашим стараниям.
Под вечер прокурор Фактурович и председатель военного трибунала Андрей Донской пригласили к себе погреться. Сидя здесь, я записываю события дня.
Куда мы направляемся, неизвестно. Когда будет погрузка, тоже неизвестно.
Сегодня опять пришла радостная новость: освобождены Ейск, Батайск, Барвинск, Балаки...
Подготовила и перевела Каринэ Халатова
Теги: Армения , литература , культура
Война и Победа наших отцов
В детстве у нас дома самым запретным предметом был военный дневник отца. Всего несколько раз отец нам показывал этот дневник и свои медали и очень скудно что-то рассказывал. Для нас эти минуты были сакральными, но если честно - не очень понятными, потому что его речь была скупа и сбивчива. Сейчас я понимаю, что всё пережитое ещё было очень свежо в его памяти, и он не хотел травмировать своих детей перенесёнными ужасами, а украшать истину, в силу своего характера, не мог. Понимаю ещё, что своей немногословностью и сдержанностью он с детства привил нам чувство долга и ответственности.
Помню, в 60-е в ереванском Доме работников искусства была премьера какого-то фильма про войну. Было так смешно, мы так смеялись! А отец был недоволен: "На войне не было смешно... Мы боролись со смертью. А такие фильмы – издевательство над фронтовиками". Конечно, тогда мы не понимали причины его недовольства. Это с возрастом начинаешь смотреть на жизнь своих родителей не с позиции сыновнего эгоизма, а как на отдельную человеческую судьбу. Прожитые тобой годы заставляют сравнить тебя – беспечного 18-летнего – с отцом-солдатом того же возраста. Какое может быть сравнение! Когда брату исполнилось 18, он спрoсил отца: «Ты о чём думал в 18 лет?» Он ответил: « Лежал я, раненый, в грязной луже и мечтал только о глотке чистой воды».
Уже 14 лет нет с нами отца. Сейчас у меня на руках тот самый фронтовой дневник. Писать его он начал после войны – 22 июля 1945 г. в Чехословакии, в 45 км от Праги, в селе Черниковица. Вот как начался его фронтовой путь: 18-летний Иванян Самвел Абелович был мобилизован в родном Зангезуре 2 октября 1943 года (отец его задолго до того уже был мобилизован). Из дилижанского запасного полка 25 декабря был зачислен в артдивизион, 12 февраля был уже в Запорожье, а 7 марта получил первое ранение. До сих пор перед глазами огромный шрам на его пояснице от осколочного ранения[?] это для меня лицо войны. Далее подробности пройденного сапёром пути – Крым, Европа и госпитали. Под конец войны – 12–16 марта 1945 г. – он участвует в освобождении польского города Рыбник. 1–4 мая находится в 45 километрах от Берлина, а весть о Победе узнаёт в Дрездене...
Мог ли представить себе 20-летний освободитель, что спустя 30 лет станет почётным гражданином Рыбника? Вряд ли. Про будущее в записях нет ни слова. Писал лишь о том, какие приказы получали и как их выполняли, как минировали и разминировали, как летели и свистели пули и снаряды отовсюду, как перед глазами погибали товарищи, как выполняли каждодневную строительно-восстановительную тяжёлую работу, за которую медали не дают, но по сути это неотъемлемая часть войны.
Пишет он о том, как необученные военному делу парни во время боя сами создавали для себя правила выживания: «Я не должен бояться и в то же время не забывать про страх…» О том, что сидящий внутри тебя человек не даёт тебе забыть, что военнопленные тоже люди, и ты берёшься провожать их в тыл под огнём… О том, как сапёры Иванян, Миколайчук и Хильченко в ночном разминировании для подготовки утреннего наступления за отсутствием траншеи переходят линию обороны противника и еле возвращаются назад под перекрёстным огнём с двух сторон: «Ползли как дьяволы, опасаясь, что сейчас пуля попадёт в голову, но надо терпеть, не торопиться вставать и бежать…»
Очень живо представляю описанную отцом картину артподготовки перед наступлением: «Утром в 6 часов падали снаряды... Взрывы, дым, пыль, уши заглохли. Казалось, никто из нас не выживет. Но и интересно было смотреть, как в предрассветном мраке летели снаряды со светящимися хвостами и взрывались... не один и не десяток. И каждый взрыв мощнее предыдущего. После 7–8 минут артподготовка закончилась, и начали петь пулемёты, как влюблённые с разных сторон сада!»
