Изучив разведданные, поступившие от оперативной группы Хемингуэя и от десятков агентов ФФИ, просочившихся через немецкую линию фронта, Леклерк принял важное решение. От своего американского начальства он получил приказ двигаться строго вперед по кратчайшей дороге до Парижа, минуя Рамбуйе и Версаль. Однако за последние сутки, как сообщала разведка, немцы подтянули в этот район еще 60 танков и расставили минные поля. По собственной инициативе Леклерк решил сделать крюк в 17 миль на восток, к Арпажону и Лонжюмо, и войти в столицу с юго-востока через Орлеанские ворота. Он не позаботился о том, чтобы согласовать свои планы с вышестоящим начальством из V корпуса; через несколько часов это упущение вызовет горькую и раздраженную реакцию.
Теперь же, в «Шато», Леклерк изложил свой план наступления де Голлю. Оба понимали: время не ждет. Мощь противостоявших немецких частей быстро возрастала. То, что 24 часа назад представлялось как прогулка, теперь грозило перерасти в битву. Но, что было еще хуже, если бы не удалось быстро преодолеть сопротивление, Леклерк мог застрять на дороге к Парижу, а тем временем немцы успели бы разделаться с восставшими и подтянуть подкрепления. Де Голль, в глазах которого читалось нетерпение, изучил план молодого командира и после довольно долгих размышлений дал свое благословение.
Затем он посмотрел на Леклерка. Де Голль испытывал особые симпатии к этому искреннему и пылкому пикардийцу. Для всегда сохранявшего дистанцию лидера Свободной Франции Леклерк был почти как сын. «Счастливчик», — пробормотал он. Наступила долгая пауза. После чего он добавил: «Спешите. Мы не можем позволить себе еще одну Коммуну».
Измотанные долгой и изнурительной гонкой в Рамбуйе, насквозь промокшие под проливным дождем солдаты Леклерка разбрелись по лесам и деревням вокруг Рамбуйе и теперь пытались хоть немного соснуть. Скрытно продвигаясь в ночи, дивизионные ГМСы сбрасывали канистры с горючим для танков и бронемашин, которые для предстоящей на рассвете атаки были разбиты теперь на три штурмовые группы. Люди строили планы, мечтали, вспоминали о своей последней встрече с Парижем, молились или просто засыпали мертвецким сном. В своей палатке у керосиновой лампы майор Анри Мирамбо из 40-го артиллерийского полка согласовывал огневой план с американским подполковником, пушки которого будут поддерживать его на следующий день. Наводчик Робер Мади и товарищи по расчету противотанкового орудия «Симун» с жадностью смотрели на все еще сырую утку, лежавшую на стеллаже для снарядов. Усталость не дала им ее изжарить. Вместо этого они проглотили холодный паек и легли спать.
Лейтенант Анри Карше покрасневшими от многочасового пребывания в выхлопных газах глазами еще раз посмотрел на фотографию сына и заснул. Жак де Гийбон, тридцатичетырехлетний подполковник, двое суток назад посланный впереди своей дивизии, отнесся к прибытию боевых товарищей со смешанным чувством. Целые сутки он сгорал от желания провести собственный смелый маневр, проскользнуть в осажденный город и оказать помощь восставшим силами своего небольшого подразделения. Но самый молодой военный губернатор за всю историю Парижа так и не получил от Леклерка согласия на такую операцию. Накануне ночью помощник Леклерка не осмелился разбудить его, чтобы передать просьбу Гийбона. Удрученный Гийбон дожидался в Рамбуйе, пока его нагонит остальная дивизия.
Вероятно, никто во 2-й бронетанковой не был более взволнован, чем рядовой 1-го класса Поль Ландриё, лежавший в одиночном окопе у своего «шермана» «Марна» на краю деревушки Бреи. Танковая рота Ландриё только что получила задание на следующий день. Их целью был пригород Френе в 15 милях отсюда. Для Поля Ландриё эти 15 миль были всем, что осталось от 1800-мильного путешествия через концентрационные лагеря Испании, пустыни Чада и Ливии вплоть до этого окопа. Оно началось три года назад, в такой же вот вечер, когда, бросив своей жене: «Схожу за пачкой «Голуаз», вернусь минут через десять», — Ландриё вышел из своей квартиры в Френе. Завтра эти 10 минут закончатся. На улицах Френе Ландриё будет сражаться за освобождение своего дома и жены, которая так и не знала, жив он или мертв. Ради шутки он принесет ей пачку сигарет, за которой отправился три года назад. Правда, вместо «Голуаз» это будет пайковый «Кэмл».
* * *
В то время как измученные бойцы 2-й бронетанковой устраивались на ночь в лесах вокруг Рамбуйе, другая дивизия только начинала тот же долгий марш, который они закончили. В Карруже, в 132 милях от Парижа, под проливным дождем и в полной темноте в сторону столицы выступила 4-я пехотная дивизия США. Генерал Брэдли, обеспокоенный сообщением Рольфа Нордлинга, по вполне понятным причинам выбрал именно эту дивизию для оказания поддержки 2-й бронетанковой. С самого дня «Д» вместе с 1-й и 29-й дивизиями 4-я составляла первый эшелон американской армии в Европе. Она высадилась на побережье Юты, была переброшена в Шербур, затем сдержала три бронетанковые дивизии немцев у Мортена, не дав им развить отчаянную контратаку в Нормандии, руководить которой ОКВ послал Вальтера Варлимонта. Для 12-го пехотного полка, двигавшегося в авангарде ночного марша, эта дорога на Париж уже стала кровавой Голгофой. Полк численностью 3000 человек оставлял за собой 4034 человек убитыми и ранеными — потери за 78 дней боев после 6 июня.
Для некоторых американцев это была дорога домой. Лейтенант Дэн Хантер из Управления стратегических служб прожил в Париже большую часть своей жизни. В палатке командира парижской оперативной группы — подразделения, которому было поручено произвести разведку в городе, — Хантер водил пальцем по карте пригородов столицы. Ему было приказано выбрать передовую базу для своего подразделения. Его палец остановился на знакомом названии, и, решив в шутку устроить маленькую месть, Хантер сделал выбор: он займет свою старую школу.
В Шартре полковнику Джону Хэскиллу из УСС пришло в голову «просто так» попробовать позвонить в Париж. Он решил позвонить старому другу, Мими Гилгуд, невестке актера Джона Гилгуда. Всю войну она оставалась в оккупированном Париже, и Хэскиллу хотелось узнать, удалось ли ей — и каким образом — выжить. Он соединился с нужным номером и к изумлению и облегчению услышал на другом конце провода — на расстоянии 50 миль, в городе, все еще кишевшем немецкими войсками, — отчетливый спокойный голос англичанки.
— А, Джон, — ответила она столь невозмутимо, как если бы он звонил, чтобы пригласить на партию в бридж, — я ждала твоего звонка.
* * *
То радостное возбуждение, которое кружило головы солдатам 2-й бронетанковой и 4-й пехотной дивизий, предвкушавшим освобождение Парижа, должно было иметь свою цену. В этот августовский вечер офицеры тыла из штаба Верховного командования готовились оплатить счета. В Бристоле и Саутгемптоне ожидали срочной отправки на континент и в Париж 53 тонны медикаментов, 23 338 тонн печенья, мясных консервов, маргарина, супов, витаминизированного шоколада и молочного порошка. 3000 тонн из этого груза будет доставлено по воздуху эскадрильей «Карпетбеггер». Чтобы доставить остальное, у 21-й группы армий Великобритании было изъято 2000 грузовиков и 300 тяжелых тягачей с трехтонными прицепами. Еще 1000 грузовиков сняли с маршрутов обеспечения американской армии.
Кроме того, 21-й группе армий Монтгомери было приказано ежедневно доставлять в город на армейских грузовиках 5000 тонн грузов, а американским частям — еще пятьсот. Ценой этого усилия будут 70 тысяч галлонов драгоценного бензина в день, или один миллион галлонов в течение следующих двух решающих недель гонки по Франции.
В палатке, где двое суток назад он сказал «нет» Галлуа и Парижу, генерал Джордж Паттон в ярости и смятении изучал срочное донесение. В нем говорилось, что сегодня, 23 августа, его стремительно продвигавшиеся бронетанковые колонны впервые после прорыва обороны противника в Авранше израсходовали больше горючего, чем получили. Надвигалась «смертельная болезнь», которую четыре дня назад предрекал помощник Брэдли майор Чет Хансен. Всего через неделю у ворот Меца, в каких-нибудь несчастных 100 милях от Рейна, когда немецкие войска будут пятиться в полном беспорядке, в танках 3-й армии Паттона кончится горючее.
Его не останется ни капли. Чтобы достичь Рейна, им потребуется всего один миллион галлонов, то есть то самое количество, которое было израсходовано из-за преждевременного освобождения Парижа. Когда к концу сентября горючее поступит, противостоящие им немецкие части будут усилены, перегруппируются и займут оборону на линии Зигфрида. Паттон доберется до Рейна лишь через семь долгих месяцев — 22 марта 1945 года.
Уже во второй раз менее чем за сутки генерал-оберст Альфред Йодль буквально не мог устоять под потоком гневных слов, которые извергал Адольф Гитлер. Весь день телеграфные аппараты ОКВ докладывали об ухудшении ситуации в Париже. В своем последнем бюллетене фон Хольтиц был, наконец, вынужден признать, что «террористы» ведут «интенсивные боевые действия» по всему городу. Эти сообщения вызвали у Гитлера запомнившийся многим приступ бешенства. Злополучный генерал Бюле, эксперт по артиллерийско-техническим вопросам, подлил масла в огонь, объявив, что жестокие налеты авиации союзников парализовали работу всего железнодорожного транспорта вокруг Парижа. Отчаянные призывы Жака Шабан-Дельмаса своевременно сослужили хорошую службу. Мортира «Карл», нехотя признался Гитлеру Бюле, за весь день не сдвинулась ни на дюйм.
