издание «Тараса Бульбы», в котором слова Россия, русский человек, русский Царь — повсеместно заменены словами: Украина, украинский и даже украинский Царь… [31, с. 326]. Но не вышло, Николай Васильевич «не дался». С битвой за фигуру Т.Г.Шевченко получилось иначе.
Отступление о Гоголе.
Характерный эпизод. В 1851 году молодой писатель Г.П. Данилевский и профессор Московского университета О.М. Бодянский посетили Н.В. Гоголя (1809–1852). Описание визита находим в работе Данилевского «Знакомство с Гоголем»: «А Шевченко? — спросил Бодянский. Гоголь на этот вопрос с секунду помолчал и нахохлился. На нас из-за конторки снова посмотрел осторожный аист. «Как вы его находите?» — повторил Бодянский. — «Хорошо, что и говорить, — ответил Гоголь — только не обидьтесь, друг мой… вы — его поклонник, а его личная судьба достойна всякого участия и сожаления…» — «Но зачем вы примешиваете сюда личную судьбу? — с неудовольствием возразил Бодянский;— это постороннее… Скажите о таланте, о его поэзии…» — «Дегтю много, — негромко, но прямо проговорил Гоголь; — и даже прибавлю, дегтю больше, чем самой поэзии. Нам-то с вами, как малороссам, это, пожалуй, и приятно, но не у всех носы, как наши. Да и язык…» Бодянский не выдержал, стал возражать и разгорячился. Гоголь отвечал ему спокойно. «Нам, Осип Максимович, надо писать по-русски, — сказал он, — надо стремиться к поддержке и упрочнению одного, владычного языка для всех родных нам племен. Доминантой для русских, чехов, украинцев и сербов должна быть единая святыня — язык Пушкина, какою является Евангелие для всех христиан, католиков, лютеран и гернгутеров. А вы хотите провансальского поэта Жасмена поставить в уровень с Мольером и Шатобрианом!» — «Да какой же это Жасмен?» — крикнул Бодянский — «Разве их можно равнять? Что вы? Вы же сами малоросс!» — «Нам, малороссам и русским, нужна одна поэзия, спокойная и сильная, — продолжал Гоголь, останавливаясь у конторки и опираясь на нее спиной, — нетленная поэзия правды, добра и красоты. Я знаю и люблю Шевченко, как земляка и даровитого художника; мне удалось и самому кое-чем помочь в первом устройстве его судьбы. Но его погубили наши умники, натолкнув его на произведения, чуждые истинному таланту. Они все еще дожевывают европейские, давно выкинутые жваки. Русский и малоросс — это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение, одной в ущерб другой, невозможно. Нет, Осип Максимович, не то нам нужно, не то. Всякий, пишущий теперь, должен думать не о розни; он должен прежде всего поставить себя перед лицо Того, Кто дал нам вечное человеческое слово…» Долго еще Гоголь говорил в этом духе. Бодянский молчал, но очевидно, далеко не соглашался с ним. «Ну, мы вам мешаем, пора нам и по домам!» — сказал, наконец, Бодянский, вставая. Мы раскланялись и вышли. «Странный человек, — произнес Бодянский, когда мы снова очутились на бульваре, — на него как найдет. Отрицать значение Шевченко! Вот уж, видно, не с той ноги сегодня встал».
Сегодня Тарасу Шевченко едва ли не больше всех в мире памятников посвящено — кто-то насчитал аж 1100!
Монументы «кобзарю» в советское время ставили с удовольствием: его ненависть к царизму и к исторической России общеизвестна. Кроме того, коммунистическим начальникам, среди которых было (да-да!) много выходцев с территории современной Укрианы, Тарас наверняка искренне нравился. И это закономерно. Исследователь Олесь Бузина писал на сей счёт: «… Только постепенно выступил наружу звериный лик Шевченко, и все увидели, сколько в этом истинном хаме скопилось ненависти и злобы против Бога, против Русского Царя, против какой бы то ни было власти, против всякого общественного или имущественного неравенства, неизбежного в человеческом общежитии. Шевченко был по духу большевиком задолго до того, как на исторической сцене появилось «большевичество» и овладело Россией».
О сержанте Нестерпенко. Отступление.
Кстати, почему среди советских начальников было много выходцев с Украины? Потому же, почему в Советской Армии среди сержантов большинство было Перчуками и Нестерпен-ками. Лычки и всё такое прочее… Гораздо более интересна генеалогия глубинной связиукраинофильства и социализма-коммунизма как идеи. Историки Д. Иловайский и Н.Ульянов в своё время раскрыли её суть: «Подпольная шайка цареубийц и анархистов с её заграничными руководителями представляет коалицию четырёх элементов: польской, еврейской, украйнофильс-кой и собственно русской. Из них сия последняя представляет элемент наиболее пассивный, наиболее социалистический, выставляющий бессознательных исполнителей для тех групп, которые руководствуются целями более политическими и национальными». [31,328].
Покушения на убийство и революционная пропаганда, кстати, как отмечает Иловайский, стали более интенсивными именно после того, как правительством в 1875 и 76-ом годах, наконец, были приняты меры против киевского сепаратизма.
Ещё один характерный эпизод, рассказанный историком: «Вождь украйнофилов Драгоманов упрекал ИК «Народной Воли» за выдвинутый лозунг о созыве Учредительного собрания, боясь, что подобный всероссийский орган может стать централизующим фактором в будущей России. Это никак не устраивало влиятельное малороссийское крыло революционной партии. Однако глава народовольцев в Петербурге А.И.Желябов (сам выходец из Малороссии) успокоил Драгоманова, разъяснив, что Учредительное собрание послужит лишь удобным инструментом для разрушения единого Российского государства. «Учредительное собрание, в наших глазах, лишь ликвидационная комиссия, — писал Желябов Драгоманову в 1880 году…».
Рассматривая более длительный исторический период, исследователь Н. Ульянов отмечал, что украинский национализм развивался путем интриг и союза с социалистами, большевиками и нацистами. В качестве примера он говорил о том, как слабое в начале двадцатого века самостийничествоулавливало души на волне увлечения социалистическими идеями. «Народился тип националиста, готового мириться с любым положением вещей, с любым режимом, лишь бы он был свой, национальный. От 70-х и 80-х годов тянется нить к тому эпизоду 1919 г., когда один из членов Директории на заседании Украинской Рады заявил: «Мы готовы й на совитьску владу, аби вона была украиньска». Никто тогда оратору «не заперечил» и, впоследствии, многие видные деятели самостийничество, во главе с М. Грушевским, перешли к большевикам, удовлетворившись внешней национальной формой советской власти на Украине». [62, с.246].
Теперь бывшие сержанты Советской Армии отдают честь новому хозяину — глобализму.
Тараса Григорьевича обожал, например, Хрущёв. Не знаю, насколько трепетно он относился к поэзии вообще, но недооценки «кобзаря» не терпел. Однажды ему доложили, что столичные умники Аксёнов и Тарковский были в Киеве и оставили следующую запись в гостевой книге «музея Шевченко»: «Ну кому нужен этот музей? Лучше бы построили на эти деньги хорошую больницу»… Благородная украинская интеллигенция тут же настучала на москальских антисоветчиков лично Хрущёву. Тот, вытирая платком вспотевшую от гнева лысину, ревел как белуга. Ещё бы! Задели за живое!
