(Из интервью, данного после концерта в Алчевске, 1998 год)
Юрий Рыданский
Конец 80-х – это пик русского рока, естественно, он нас и интересовал. Попса, само собой, отвергалась, тяжелая музыка, уже занявшая свою нишу, казалась бестолковым хрюканьем на фоне осмысленных текстов, красивых мелодий и всего остального, что в русском роке было. И весь наш круг чем-то таким занимался. Кто-то кому-то подражал – ну, Гребенщиков для нас был самый видный авторитет. Но нам и доступно было не все. Например, “Калинов мост”, альбом “Выворотень”, был куплен случайно на какой-то распродаже. Естественно, это всем сломало голову. Несколько песен под воздействием были написаны. А западное… Дрантя все-таки скорее поэт. Ну понятно, что все любили The Doors или там Dire Straits – это когда уже с Беловым была группа. Но тут влияние исключительно на таком уровне: смотри, как чуваки пилят, мы так тоже можем.
Сергей “Фил” Белов
Конечно, приходилось работать, хотя творчеством он занимался постоянно. А какая тогда работа? Ну, кооперативы всякие – помню, мы вместе на каких-то станках работали, пластик лили. Где-то строителем работал, потом какие-то крышечки для пузырьков делал – платили-то в любом случае копейки.
Юрий Рыданский
Был такой случай. Чан, барабанщик, и еще один наш общий друг подрядились сторожить склад с вином по соседству с общежитием. Мы туда месяц, наверное, ходили пить это вино, выпили несколько контейнеров. Прикол в том, что в конце концов этим ребятам выдали премию за то, что они не пропили вообще все. Ну и так далее.
Александр Литвинов (Веня Дркин)
Работал я очень много. В военизированной охране (мокрушником, с винтовкой ходил). Работал водителем, комбайнером. Работал художником в клубе. Работал слесарем на фермах крупного рогатого скота. Опять же сторожами еще какими-то… А! Учителем физики работал совсем недавно в средней школе… (Смеется.) Было и так.
(Из интервью Сергею Феклюнину для газеты “Троицкий вариант”, 1997 год)
Сергей “Фил” Белов
Если бы все складывалось по-другому, не было бы самих этих песен. Не было бы прогулок возле сельхоза, не было бы гуляний по ночному Луганску, не был бы трамвай так описан – “рельсы в небо, а роги в землю”. Не было бы этих безденежных бдений – такого бы точно не написалось никогда. Хотя и негативные факторы, конечно, были. В виде некачественного спирта, например.
* * *
Русский рок в начале 90-х, как мы уже сказали, потерял почву под ногами. Со странным явлением, именующимся “авторской песней”, все было иначе – оно не нуждалось ни в злободневной идеологии, ни в шоу-бизнесе, который явился по его душу лишь десятилетие спустя. По сути, весь механизм его существования исчерпывающе описывался самой аббревиатурой КСП – это был именно что “клуб”, в котором принципиально было ощущение свойскости, домашности, и именно что “самодеятельной” песни. КСП и в советские времена служил бытовому эскапизму – песни у костра и наивная туристическая романтика противостояли монолитной, предельно регламентированной официозной эстетике и давлению идеологем. В 90-х этот эскапизм пригодился не в меньшей степени: уход к природе (буквальный уход – с рюкзаком и гитарой под мышкой) был побегом от реальности, которая вдруг полностью изменила свое лицо и обнажила клыки; лыжи, стоявшие у печки, сулили куда большую стабильность и душевный покой. Рок-фестивали скукожились – фестивали авторской песни, напротив, расцвели: Грушинский уже собирал стотысячные толпы, но все еще сохранял чистоту жанра, практически каждый областной центр почитал за необходимость проведение слетов и собраний бардов – с творческими лабораториями, лауреатами и прочими атрибутами иерархий. В начале 90-х для человека, сочинявшего песни на акустической гитаре и желавшего, чтобы их услышали где-нибудь за пределами дружеских попоек, самым очевидным способом осуществить свои стремления было именно такое собрание, а отнюдь не отправка демо-записи на лейбл (тогда и слов таких в русском языке еще не было).
В 94-м году Александр Литвинов взял гитару и отправился в соседнюю российскую область на фестиваль “Оскольская лира”. Там же впервые появился Александр Непомнящий, там же раскрылось в полной мере московское объединение “32 августа” и именно там Дрантя превратился – впервые и навсегда – в Веню Дркина.
Полина Литвинова
В 93-м, когда мы все прогуливали, Дрантя опять был вынужден перевестись на заочный. Родственники его пристроили – на сей раз в поселок Новолуганка, который когда-то славился своим огромным свинокомплексом. Дранте даже дали участок земли и свинью, он ее откармливал. И работал на КРС (капитальном ремонте скважин. – Прим. авт.) слесарем. Вот там появились “Коперник”, “Рябина” и “Полине”. Всю зиму он там проработал, весну и лето. И это, конечно, жуткое дело, потому что – приходишь к ним, а эти слесари приносят уже с утра трехлитровую банку самогона. Причем не сорокаградусного. Впервые я у Дранти видела белую горячку тогда.
Сергей “Фил” Белов
После института он какое-то время работал пастухом. В свинарнике кем-то служил. Работал на животноводческом комбинате. Была реальная история: на городском празднике было соревнование по исполнению песен – он выиграл, и ему подарили живого поросенка. Уж не знаю, что он с ним потом сделал.
Полина Литвинова
Мы пытались жить на то, что он зарабатывал на стройке в Луганске. Но это был полуголодный образ жизни, мы не потянули, и я вернулась с ребенком в Свердловск. А там перспективы никакой, кроме как опять идти к папе в школу работать. Это заштатный город, город смерти. Все годы мы пытались оттуда уехать. Но в итоге Свердловск его догнал. Жить там нельзя, там люди умирают в сорок лет.
Сергей Гурьев
Уже после смерти Дркина я ездил к нему на родину, в город Свердловск Луганской области, на фестиваль его памяти. Он недалеко от российской границы и всегда был подключен к российскому водоснабжению. Когда Украина отделилась, какое-то время воду давали, а потом перестали. К моменту нашего приезда город много лет уже стоял без воды. Ее давали один раз в неделю на два часа – по воскресеньям, по-моему, – весь город об этом знал, все включали и набирали что могли. И чуть ли не единственный колодец находился прямо в центре города: я лично к нему ходил с ведрами, набирал и приносил в ту квартиру, в которой мы останавливались. Вот такой там был уровень жизни.
Полина Литвинова
Когда была первая “Лира”, я была беременная и просто-таки заставила его туда поехать. Помню, когда он первый раз вышел на сцену, он трясся – но уже и тогда был великолепен, уже был там лучшим, просто этого не понял. И вот там все началось, потому что все остальные ночи превратились в орание песен у костра с кучей народу вокруг. Впервые он нечто почувствовал там, а решил, что надо что-то делать, через год, когда приехал с Гран-при, с телевизором.
Игорь Бычков
Впервые я Дркина увидел на фестивале “Оскольская лира” в Старом Осколе. Там помимо традиционной авторской песни была мастерская рок-бардов, которой руководил Геннадий Жуков, и в рамках этой мастерской можно было демонстрировать какие-то экспериментальные вещи, которые не вписывались в рамки КСП. Я туда со своей группой “Алоэ” ездил с 91-го. И вот в 94-м возник и показал себя во всей красе некий Вениамин Дркин. Звали его Саша Литвинов, но он взял себе псевдоним, причем псевдоним был даже не его, а его товарища изначально, это, в общем-то, шутка была. Но выступил он настолько ярко, что имя менять уже было нельзя.
Александр Литвинов (Веня Дркин)
Я расскажу, откуда это “Веня Дркин” взялось. Есть у нас Рыда такой в Краснодоне. Рыда – это сказочник, душа. И когда-то шли мы к Белке на день рождения, а Рыда с Белкой не были знакомы. Я говорю: Рыда, мы сейчас зайдем всей толпой, а ты останься чуть сзади, дурака поваляешь. Дали ему в авоську бутылку водки и три цветочка. Зашли, поздравили, Белка радуется. Тут звонок в дверь. Она открывает. На пороге Рыда такой – извините, здесь живет Алла Сухотерина? Она – да, это я. Мы стоим, отмораживаемся, а Рыда говорит, мол, я из бюро добрых услуг горкома комсомола, Вениамин Дыркин, поздравляю вас с днем рождения. Мы начинаем подначивать: Белка, может, к столу человека пригласить, пусть водочки дерябнет. А Рыда – нет, я на работе, я не пью… ну разве что пятьдесят грамм. Кто-то уже подходит к Белке: гони его, на фиг он нам нужен. Ну и так далее.
А потом я поехал на “Оскольскую лиру” в 94-м году, и там сидела барышня аппаратного вида на входе, спрашивает: фамилия, имя, отчество, откуда прибыли? Я говорю – мэм, у вас тут так классно, к чему этот официоз? А она – что ты мне умничаешь тут, фамилия?! Ну и как-то что в голову взбрело, то и сказал: “Веня Дркин из Максютовки”. Так и объявили меня как Дркина. И все, прилипло, и теперь я уже и не знаю, как с этим быть.
