Какую захватывающую, грандіозную и прекрасную картину представляютъ собой усилія великихъ борцовъ, подготовлявшихъ революціи! Какую неутомимость проявляли крестьяне и нѣкоторые дѣятели изъ буржуазіи въ своей работѣ до 1789 года; какую упорную борьбу вели республиканцы, начиная съ реставраціи Бурбоновъ въ 1815 году до ихъ паденія въ 1830 году; сколько самоотверженности было въ дѣятельности тайныхъ обществъ во время царствованія толстаго буржуа Людовика-Филиппа! Какимъ ужасомъ вѣетъ отъ заговоровъ, составляемыхъ итальянцами съ цѣлью свергнуть австрійское иго, — отъ ихъ героическихъ попытокъ, отъ невыразимыхъ страданій ихъ мучениковъ. Какъ мрачна и грандіозна была бы трагедія, описывающая все преслѣдованія, которымъ подвергалась тайная работа русской молодежи, подкапывающейся подъ правительство, стремящейся преобразовать капиталистическій и земельный режимъ, — работа, продолжающаяся съ 1860 года до нашихъ дней! Сколько благородныхъ личностей предстало бы предъ современнымъ соціалистомъ, если бы онъ прочелъ эти драмы; сколько самоотверженности и величественнаго самоотреченія увидѣлъ бы онъ въ нихъ, какое революціонное воспитаніе, не только теоретическое, но и практическое, могли бы они дать нашему поколѣнію!
Мы не станемъ тутъ заниматься подобнымъ изученіемъ. Ограничимся нѣсколькими примѣрами, въ которыхъ покажемъ какими средствами пользовались наши отцы для революціонной агитаціи.
Бросимъ бѣглый взглядъ на одинъ изъ періодовъ, предшествующихъ 1789 году, и, оставивъ въ сторонѣ подробный анализъ обстоятельствъ, создавшихъ къ концу прошлаго вѣка революціонное положеніе, ограничимся указаніемъ нѣсколькихъ пріемовъ агитаціи, употребленныхъ нашими предшественниками.
Революція 1789—1793 года дала намъ два крупныхъ явленія. Низверженіе королевской власти и появленіе буржуазіи у кормила правленія, съ одной стороны; окончательное уничтоженіе рабства и ленныхъ податей въ деревняхъ, съ другой. Оба они тѣсно связаны между собой, немыслимы одно безъ другого. Эти два теченія замѣчаются въ агитаціи предшествующей революціи: агитація противъ королевской власти въ средѣ буржуазіи, агитація противъ правъ сеньоровъ среди крестьянъ.
Бросимъ бѣглый взглядъ на оба эти теченія.
Газета въ ту эпоху не имѣла того значенія, которое она пріобрѣла сейчасъ; ея мѣсто занимали брошюры, памфлеты и листки въ три, четыре страницы. Брошюры распространяли въ массахъ идеи философовъ и экономистовъ, предшественниковъ революціи; памфлеты и летучіе листки способствовали агитаціи, направляя весь ядъ своего сарказма на трехъ главныхъ враговъ народа: короля и его дворъ, аристократію и духовенство.
Тысячи летучихъ листковъ говорятъ о развращенности королевы, о порокахъ и преступныхъ развлеченіяхъ двора, срываютъ съ него обманчивые покровы, осмѣиваютъ его и стремятся обнажить всю его подлость и глупость.
Любовныя исторіи короля, придворные скандалы, безумная расточительность, знаменитый Pacte de Famine — союзъ между правителями и скупщиками хлѣба, заключенный съ цѣлью нажиться, заставляя голодать народъ, — вотъ о чемъ говорятъ памфлеты. Ихъ авторы всегда на сторожѣ и пользуются всякимъ случаемъ общественной жизни, чтобъ нанести ударъ своимъ врагамъ. Какъ только въ обществѣ заговорятъ о какомъ-нибудь событіи, — памфлетъ и летучій листокъ спѣшатъ дать ему свое толкованіе. Они удобнѣе чѣмъ газета для такого рода агитаціи. Газета — цѣлое предпріятіе; ея прекращеніе можетъ поставить въ затруднительное положеніе всю партію, и потому приходится призадуматься прежде чѣмъ рѣшиться на что-нибудь рискованное. Памфлетъ же и листокъ компрометируютъ только автора и типографа, — а попробуйте-ка ихъ найти!..
Авторы этихъ листковъ, очевидно, должны были первымъ дѣломъ освободиться отъ цензуры. Тогда не прибѣгали еще къ милой уловкѣ современнаго іезуитства, къ судебному преслѣдованію прессы, которое лишаетъ всякой свободы революціоннаго писателя; авторовъ и типографовъ арестовывали по тайнымъ повелѣніямъ, по грубымъ, но, по крайней мѣрѣ, откровеннымъ „lettres de cachet”.
И поэтому авторы печатали свои памфлеты или въ Амстердамѣ, или еще гдѣ-нибудь, — „за сто верстъ отъ Бастиліи, подъ деревомъ Свободы”. Они не стѣснялись въ своихъ нападкахъ; поносили короля, королеву и ея любовниковъ, сановниковъ и аристократію. Съ этой подпольной прессой полиція, конечно, не могла справиться; сколько она ни обыскивала книжные магазины, ни арестовывала газетчиковъ, — авторы не попадались ей въ руки и спокойно продолжали свое дѣло.
Пѣсня, — слишкомъ правдивая, чтобъ быть напечатанной, переходившая изъ устъ въ уста съ одного конца Франціи на другой, — была всегда однимъ изъ самыхъ удачныхъ способовъ пропаганды. Она обрушивалась на установленныя власти и общепризнанные авторитеты, осмѣивала коронованныхъ особъ, сѣяла вездѣ, вплоть до семейнаго очага, презрѣніе къ королевской власти, ненависть къ духовенству и аристократіи, надежду на скорое наступленіе революціи.
Но, главнымъ образомъ, агитаторы прибѣгали къ объявленіямъ, вывѣшиваемыхъ на улицахъ. Объявленіе заставляло говорить о себѣ, вызывало больше толковъ и волненій, чѣмъ памфлетъ или брошюра. И объявленія, печатныя или писанныя, появлялись при всякомъ удобномъ случаѣ каждый разъ, какъ происходило что-либо интересующее общество. Они срывались, но на слѣдующій день появлялись снова и приводили въ бѣшенство правителей и ихъ сыщиковъ. —„Ваши предки не попались намъ въ руки, но вамъ не избѣжать нашей мести!” читаетъ сегодня король на листкахъ, приклеенныхъ къ стѣнамъ его дворца. Завтра королева плачетъ отъ злости, видя, что на улицахъ вывѣшиваютъ объявленія, говорящія о мельчайшихъ подробностяхъ ея постыдной жизни. Тогда еще зародилась въ народѣ ненависть, проявленная имъ впослѣдствіи, къ женщинѣ, готовой уничтожить весь Парижъ, чтобъ остаться королевой и удержать въ своихъ рукахъ власть.
Вздумаютъ-ли царедворцы отпраздновать рожденіе Дофина, — объявленія угрожаютъ поджечь городъ, вызываютъ панику и подготовляютъ умы къ чему то необыкновенному. Или вдругъ появятся на улицѣ объявленія, возвѣщающія, что въ день такого-то празднества „король и королева будутъ подъ конвоемъ отведены на Гревскую площадь, потомъ въ городскую думу для исповѣди и наконецъ взойдутъ на эшафотъ и будутъ сожжены живыми” Созоветъ-ли король собраніе нотаблей, сейчасъ же вывѣшиваются объявленія: „новая труппа комедіантовъ, набранная господиномъ Калономъ (первый министръ) начнетъ свои представленія 29 числа такого-то мѣсяца и дастъ аллегорическій балетъ „Бочка Данаидъ”. Или же, становясь все ядовитѣе и злѣе, объявленія проникнутъ въ ложу королевы и возвѣстятъ ей, что тираны скоро будутъ казнены.
Но объявленія направляются, главнымъ образомъ, противъ скупщиковъ хлѣба, главныхъ арендаторовъ и интендантовъ. И каждый разъ, какъ въ народѣ замѣчается усиленное возбужденіе, они объявляютъ Варѳоломеевскую ночь для интендантовъ и главныхъ арендаторовъ. Фабрикантъ, хлѣботорговецъ, интендантъ, которыхъ ненавидитъ народъ, — приговариваются этими объявленіями къ смерти отъ имени „народнаго совѣта”, „народнаго парламента” и т. п.; и во время возстанія народная месть обрушится, конечно, на тѣхъ изъ эксплоататоровъ, имена которыхъ особенно часто попадались въ объявленіяхъ.
Если бы можно было собрать все неисчислимое количество объявленій, появившихся въ теченіе десяти, пятнадцати лѣтъ, предшествующихъ революціи, — мы бы поняли, какое громадное значеніе имѣлъ этотъ родъ агитаціи для подготовленія всеобщаго возстанія. Объявленія эти, игривыя и насмѣшливыя вначалѣ, становились все болѣе угрожающими по мѣрѣ приближенія развязки; всегда живыя и остроумныя, всегда готовыя отозваться на каждое явленіе текущей политики и отвѣтить на запросы массъ, — они возбуждали въ народѣ недовольство, указывали ему на его главныхъ враговъ, пробуждали въ крестьянахъ, рабочихъ и буржуазіи жажду мести и возвѣщали о близкомъ днѣ расплаты, днѣ освобожденія.
Совершеніе казней надъ изображеніями преступниковъ было очень распространеннымъ обычаемъ въ прошломъ столѣтіи. Это былъ одинъ изъ самыхъ употребительныхъ способовъ агитаціи. Каждый разъ, какъ замѣчалось въ народѣ усиленное возбужденіе, на улицу выносилось изображеніе врага даннаго момента, кукла, которую вѣшали, сжигали, или четвертовали. — „Ребячество!” — скажутъ молодые старики, мнящіе себя разумными. Но пусть они знаютъ, что нападеніе на помѣщеніе, въ которомъ происходили выборы въ 1789 году, казни Фулона и Бертье, измѣнившія совершенно характеръ революціи, — были только осуществленіемъ того, что агитаторы подготовили и внушили народу путемъ казней надъ соломенными куклами.
Разсмотримъ нѣсколько примѣровъ. Парижскій народъ ненавидѣлъ Мопу, одного изъ любимыхъ министровъ Людовика XVI. И вотъ, какъ-то появляется на улицѣ толпа, раздаются крики и кто-то объявляетъ „по постановленію парламента, господинъ Мопу, канцлеръ Франціи, приговаривается къ сожженію, и пепелъ его долженъ быть раскиданъ по вѣтру!” Вслѣдъ за этимъ, толпа направляется къ статуѣ Генриха ІV съ куклой, изображающей канцлера, со всѣми знаками отличія, и сжигаетъ эту куклу при одобреніи всѣхъ присутствующихъ. Въ другой разъ привѣшиваютъ къ фонарю изображеніе аббата Terray въ рясѣ и бѣлыхъ перчаткахъ. Въ Руанѣ четвертуютъ изображеніе Мопу и, такъ какъ жандармы не допускаютъ скопленія народа, толпа ограничивается тѣмъ, что вѣшаетъ вверхъ ногами изображеніе скупщика, у котораго изъ носа, ушей и рта обильнымъ дождемъ сыплется пшеница.
