Разсмотримъ нѣсколько примѣровъ. Парижскій народъ ненавидѣлъ Мопу, одного изъ любимыхъ министровъ Людовика XVI. И вотъ, какъ-то появляется на улицѣ толпа, раздаются крики и кто-то объявляетъ „по постановленію парламента, господинъ Мопу, канцлеръ Франціи, приговаривается къ сожженію, и пепелъ его долженъ быть раскиданъ по вѣтру!” Вслѣдъ за этимъ, толпа направляется къ статуѣ Генриха ІV съ куклой, изображающей канцлера, со всѣми знаками отличія, и сжигаетъ эту куклу при одобреніи всѣхъ присутствующихъ. Въ другой разъ привѣшиваютъ къ фонарю изображеніе аббата Terray въ рясѣ и бѣлыхъ перчаткахъ. Въ Руанѣ четвертуютъ изображеніе Мопу и, такъ какъ жандармы не допускаютъ скопленія народа, толпа ограничивается тѣмъ, что вѣшаетъ вверхъ ногами изображеніе скупщика, у котораго изъ носа, ушей и рта обильнымъ дождемъ сыплется пшеница.
Вотъ вамъ и пропаганда! пропаганда во всякомъ случаѣ болѣе дѣйствительная, чѣмъ абстрактная пропаганда, доступная небольшому числу избранныхъ.
Чтобъ подготовить возстанія, предшествующія великой революціи, надо было пріучить народъ выходить на улицу, громко выражать свои взгляды въ общественныхъ мѣстахъ, не бояться полиціи, войска и кавалеріи. Вотъ почему революціонеры той эпохи не пренебрегаютъ ни однимъ изъ способовъ, бывшихъ въ ихъ распоряженіи, чтобъ привлечь народъ на улицу и вызвать скопища.
Они пользуются всякимъ явленіемъ общественной жизни, какъ въ Парижѣ, такъ и въ провинціяхъ. Когда общественному мнѣнію удается принудить короля удалить нелюбимаго министра, начинаются празднества и иллюминаціи. Чтобъ привлечь народъ, устраиваютъ фейерверки, пускаютъ ракеты. Если не хватаетъ денегъ, останавливаютъ, по словамъ современниковъ, прохожихъ и „вѣжливо, но твердо просятъ немного денегъ для увеселенія толпы”. Какъ только соберется народъ, ораторы начинаютъ говорить, объясняютъ и комментируютъ событія; вскорѣ образовываются цѣлые клубы подъ открытымъ небомъ. Войска, явившіяся разсѣять толпу, не рѣшаются употребить насилія противъ этихъ мирно настроенныхъ людей, а фейерверки и ракеты, разрывающіеся въ воздухѣ при радостныхъ возгласахъ и хохотѣ народа, умѣряютъ пылъ слишкомъ ревностныхъ блюстителей порядка.
Въ провинціальныхъ городахъ вдругъ показываются на улицахъ трубочисты, которые представляютъ и высмѣиваютъ засѣданіе парламента, на которомъ присутствуетъ король. Раздаются взрывы хохота; толпа весело встрѣчаетъ людей, съ измазанными сажей физіономіями, изображающихъ короля или королеву. Акробаты и жонглеры собираютъ на площадяхъ тысячную толпу и потѣшаютъ своихъ зрителей забавными разсказами, задѣвающими правителей и богачей. Страсти разгораются, возбужденіе растетъ, и горе тому правителю или богачу, который въ этотъ моментъ попадется въ руки толпѣ: онъ будетъ растерзанъ ею.
Лишь бы мысль работала въ этомъ направленіи, — и сколько удобныхъ случаевъ найдетъ смышленный человѣкъ, чтобъ вызвать скопища, собрать на улицахъ толпу изъ болтуновъ и насмѣшниковъ вначалѣ, а потомъ изъ людей, готовыхъ дѣйствовать, готовыхъ жертвовать собой, особенно если возбужденіе въ народѣ подготовлено самимъ положеніемъ дѣлъ и отчаянными поступками безумцевъ.
Революціонное положеніе и всеобщее недовольство съ одной стороны, объявленія, вывѣшенныя на стѣнахъ, памфлеты, пѣсни и совершеніе казней надъ изображеніями, съ другой — ободряютъ народъ и придаютъ ему смѣлость; понемногу скопища на улицахъ становятся все чаще и принимаютъ болѣе угрожающій характеръ. Сегодня напали въ темномъ закоулкѣ на парижскаго архіепископа, вчера чуть было не утопили какого то графа или герцога; властей встрѣчаютъ и провожаютъ съ гиканіемъ и свистомъ. Словомъ, проявленія народнаго возмущенія становятся все чаще и разнообразнѣе, и подготовляютъ день, когда достаточно будетъ малѣйшей искры, чтобъ эти скопища превратились въ мятежъ, а мятежъ въ революцію.
— „Это возстанія черни, возстанія негодяевъ и бездѣльниковъ”, — говорятъ теперь наши честные историки.
— Да, это вѣрно, революціонеры буржуа искали себѣ союзниковъ не среди людей состоятельныхъ, которые въ салонахъ поносили правителей, а на дѣлѣ гнули передъ ними спину; въ пригородныхъ кабачкахъ, пользующихся дурной славой, брали они себѣ товарищей, вооруженныхъ дубинами, когда дѣло шло о нападеніи на его святѣйшество парижскаго архіепископа.
IV.
Если бы революціонныя дѣйствія ограничились нападками на отдѣльныхъ правителей и на правительственные институты, не касаясь институтовъ экономическихъ, могла ли Великая Революція быть тѣмъ, чѣмъ она была на самомъ дѣлѣ, всеобщимъ возстаніемъ народныхъ массъ, — крестьянъ и рабочихъ противъ привилегированныхъ классовъ? Продолжалась ли бы революція четыре года? Подняла ли бы она на ноги всю Францію? Нашла ли бы въ себѣ ту непобѣдимую силу, которую она противопоставила королямъ?
Конечно, нѣтъ! Историки могутъ пѣть хвалебные гимны Учредительному Собранію, Конвенту и всѣмъ „messieurs du Tiers”, — но мы знаемъ въ чемъ тутъ дѣло.Мы знаемъ, что революція достигла бы лишь минимальнаго конституціоннаго ограниченія королевской власти и не коснулась бы феодальнаго режима, если бы крестьянское населеніе всей Франціи не возстало и не поддерживало бы въ странѣ въ теченіе четырехъ лѣтъ анархію — добровольную революціонную работу отдѣльныхъ группъ и индивидуумовъ, освободившихся отъ какой бы то ни было правительственной опеки. Мы знаемъ, что крестьянинъ остался бы вьючнымъ скотомъ сеньора, если бы Жакерія не свирѣпствовала съ 1788 до 1793 года, — до того времени, когда Конвентъ былъ принужденъ санкціонировать закономъ то, чего уже добились крестьяне: уничтоженіе безъ выкупа ленныхъ податей и возвращеніе Коммунамъ всѣхъ богатствъ, отнятыхъ у нихъ при старомъ режимѣ богачами. Тщетно было бы ждать справедливости отъ Собраній; они ничего бы не дали народу, если бы голыши и санкюлоты не бросили на парламентскіе весы своихъ пикъ и дубинъ.
Но, ни агитація противъ министровъ, ни вывѣшиваніе въ Парижѣ объявленій, направленныхъ противъ королевы, не могли подготовить возстанія въ деревняхъ. Возстаніе это было результатомъ общаго состоянія страны, результатомъ агитаціи людей, которые вышли изъ народа и направляли свои нападки на его непосредственныхъ враговъ: сеньора, священника—собственника, скупщика хлѣба и толстого буржуа.
Этотъ родъ агитаціи еще менѣе извѣстенъ, чѣмъ тотъ, о которомъ мы только что говорили. У насъ есть исторія Парижа, но исторіей деревни никто еще не начиналъ заниматься серьезно; исторія не знаетъ крестьянина; но тѣ немногія свѣдѣнія, которыя дошли до насъ, даютъ намъ о немъ нѣкоторое представленіе.
Памфлеты и летучіе листки не проникали въ деревню; крестьяне въ то время были, большей частью, неграмотны. Пропаганда производилась при помощи простыхъ и понятныхъ картинъ, напечатанныхъ или нарисованныхъ. На этихъ лубочныхъ картинахъ надписывали нѣсколько словъ, — и этого было достаточно, чтобъ воображеніе народа создало цѣлые романы, въ которыхъ дѣйствующими лицами были король, королева, графы, куртизанки, сеньоры, эти „вампиры, высасывающіе кровь народа”. Картины эти переходили изъ деревни въ деревню и возбуждали умы.
Вывѣшивались иногда на деревьяхъ объявленія, которыя призывали къ возстанію, предвѣщали скорое наступленіе лучшихъ дней и разсказывали о мятежахъ, непрерывно вспыхивающихъ во всѣхъ концахъ Франціи.
Въ деревняхъ подъ именемъ „Jacques” образовывались тайныя общества, которыя поджигали амбары сеньора, уничтожали его урожаи и даже убивали его. Часто находили въ какомъ-нибудь дворцѣ трупъ пронзенный ножемъ, носящимъ надпись: De la part des Jacques! Случалось, нападали на какого-нибудь сеньора, ѣдущаго въ своемъ громоздкомъ экипажѣ по краю оврага. Съ помощью ямщика его связывали, клали ему въ карманъ бумагу съ надписью: De la part des Jacques! и бросали его въ оврагъ.
Или же ставили на перекресткѣ двухъ дорогъ висѣлицу съ надписью: Если сеньоръ посмѣетъ взимать подать, онъ будетъ повѣшенъ на этой висѣлицѣ; кто посмѣетъ платить сеньору подвергнется той же участи! И крестьянинъ, не принуждаемый властями, не вносилъ податей и былъ доволенъ, что нашелъ возможность избавиться отъ этой повинности. Онъ понемногу привыкалъ къ мысли, что можно не вносить платежей, не повиноваться сеньору, вскорѣ онъ ужъ самъ не хотѣлъ платить и угрозами принуждалъ сеньора отказаться отъ взиманія какихъ бы то ни было податей.
Въ деревняхъ непрерывно появлялись объявленія, возвѣщавшія, что отнынѣ взиманіе податей отмѣнено, что надо сжигать дворцы и поземельныя росписи, что Народный Совѣтъ издалъ указъ въ этомъ смыслѣ. — „Хлѣба! Отмѣны налоговъ и податей!” вотъ тотъ лозунгъ, который обходилъ всѣ деревни. Понятный и близкій всѣмъ, онъ проникалъ въ душу матери, дѣти которой не ѣли въ теченіе трехъ дней, пронизывалъ мозгъ крестьянина, преслѣдуемаго властями, которыя вырывали у него силой недоимки. „Долой скупщиковъ!” — и склады ихъ взламывались, обозы съ хлѣбомъ захватывались, и мятежъ переходилъ изъ провинціи въ провинцію. „Долой пошлины на съѣстные припасы!” — и заставы сжигались, а города, которымъ не хватало денегъ, въ свою очередь возставали противъ центральной власти, требующей отъ нихъ платежей. — „Сжигайте реестры налоговъ, счетныя книги, архивы муниципалитетовъ!” — и въ іюлѣ 1789 года канцелярскія бумаги горѣли, власть дезорганизовывалась, сеньоры эмигрировали, и революція охватывала своимъ огненнымь кольцомъ всю страну.
