234
Мы полагаем, что мы независимы, "свободны" и можем принимать рациональные решения и делать свой выбор, но, думая так, мы просто льстим себе и утешаем себя, не признавая глубоко спрятанных темных сил, заключенных в нашей собственной природе: если бы мы вдруг осознали их присутствие, то поняли бы наше полное бессилие, невозможность изменить самих себя, сделать себя другими. Подобным образом мы самонадеянно полагаем, что знаем, чего хотим и что в конечном счете принесет нам удовлетворение, но и здесь мы опять-таки ошибаемся. То, что в будущем видится заманчивым и желанным, превращается в прах, как только наши желания достигнуты. "Они теряют новизну, забываются и, хотя это открыто и не признается, отбрасываются назад как утраченные иллюзии" (том I). А также мы не признаем нашего стремления представить свой характер и способности в обманчивом свете, дать рациональные объяснения своим наклонностям, видеть себя не такими, какими являемся в действительности, - простой игрой случая, одной из бесчисленных причуд природы или судьбы. Бессознательно мы в душе не позволяем себе познать себя такими, какими являемся в действительности; говоря словами Шопенгауэра, воля делает возможным почувствовать свое превосходство, "не позволяя разуму воспринимать определенные идеи, препятствуя возникновению определенной последовательности мысли", подобно тому как мы избегаем "шока болезненных или нежелательных эмоций", которым мы зачастую подвержены (том II). Наша склонность "отталкивать" то, что неприятно, не позволять истине, которая волнует или раздражает нас или с которой мы не согласны, доходить до сознания, проявляется по-разному; наиболее важные проявления этой склонности - провалы в памяти и забывчивость, на которые Шопенгауэр обращает особое внимание.
235
Например, он полагает, что, когда мы объясняем нашу склонность забывать то, что случилось с нами, или то, что мы не смогли сделать, нехваткой знаний или способностей, то мы зачастую игнорируем возможность существования очень серьезных причин для забывчивости, особенно если то, что забыто, было неприятно или унизительно. Он также утверждает, что помнить неприятное, равно как и приятное, есть признак "здорового разума" так что эти события могут "ассимилироватся разумом", и, таким образом, "занимают место в системе истин, связанных с нашей волей и ее интересами". С другой стороны, иногда случается, что "события или обстоятельства подавляются разумом, так как воля не может принять их" (том III). Такое подавление может привести к помешательству: "человек начинает воображать то, чего не существует", заполняя провалы в своих воспоминаниях вымышленными эпизодами и фантазиями. С этой точки зрения помешательство можно сравнить с "рекой Летой - рекой прекращения страданий... последним лекарством изнуренной природы, то есть воли".
Читая эти строки, нельзя не вспомнить скептицизм, с которым позднее Фрейд подошел к тому, что сам называл "гордой суперструктурой разума". Это сравнение и далее можно продолжить, несмотря на то что, как подчеркивал сам Фрейд, он прочитал работы Шопенгауэра гораздо позже того, как разработал основные идеи своей теории, поэтому можно с уверенностью сказать, что Шопенгауэр не оказал на него никакого влияния. Итак, они оба сдержанно и с подозрением относятся к мысли об освобождении нашего обычного сознания, и оба по этому поводу изъясняются образным и ярким языком: знаменитое сравнение Фрейда ума с айсбергом схоже с утверж
236
дением Шопенгауэра о том, что "сознание является лишь поверхностным слоем нашего мозга, который можно сравнить с поверхностью земли: мы не знаем, что находится в ее недрах, а знаем только ее кору" (том II). И далее, несмотря на то что Фрейд не смог точно и ясно определить статус своего понятия "бессознательный", он убедительно и неоднократно повторял, как будто пытаясь заставить нас понять, что оно обращено к действительному бытию или области, находящейся вне досягаемости для любого вида наблюдения, и не может интерпретироваться как часть какого-либо изобретения. К этому можно добавить, хотя и может показаться не совсем к месту, что его взгляд вызывает трудности, похожие на те, которые возникли, когда мы рассматривали рассуждения Шопенгауэра о воле, заключенной в человеке. В любом случае, безусловно, существует аналогия между тем, как Шопенгауэр зачастую характеризует волю, например, как "слепой непрекращающийся импульс", "бесконечное стремление", "неразрушимое", и многими терминами, которые Фрейд имел обыкновение применять по отношению к природе бессознательного.
Но возможно, там, где Шопенгауэр писал о половом влечении, их схожесть сильно бросается в глаза; та исключительная важность, которую он придает сексуальному инстинкту, не всегда принимается во внимание в должной степени и, скорее всего, напоминает концепцию Фрейда либидо. Там он описывает половое влечение и его удовлетворение как "средоточие воли, ее концентрацию, наивысшее выражение" (том III): после "любви к жизни" - "сильнейший и наиболее мощный мотив", цель многочисленных человеческих усилий и попыток, который зачастую самым невероятным образом проникает во все сферы человеческой деятельности, - "злой дух-искуситель, который стремится развратить и спутать сознание, уничтожить все на своем пути" (том III).
237
Философы и теоретики человеческой природы смотрели, но почти никогда не видели истинного значения "желания над всеми желаниями", которые в действительности являются столь всепроникающими и оказывающими столь сильное влияние. Шопенгауэр заметил, что его взгляд показался бы им, без сомнения, "слишком физическим, слишком материальным", несмотря на то что в своей основе он метафизический. Такая позиция, которую занимают философы, является еще одним примером бесчисленных заблуждений людей о самих себе, из-за идеализации или мистификации основного источника человеческих поступков, который, тем не менее, постоянно "выглядывает из-под тех покрывал, за которыми его пытаются спрятать".
Наш разум настолько далеко зашел в своем развитии, мы настолько усложнили самих себя, что не замечаем того, что находится рядом с нами и при более внимательном рассмотрении оказывается очевидным; и именно по этой причине мы поражаемся "необъятности" этого "великого секрета мира", когда он впервые открывается нам.
И даже несмотря на то, что вышеупомянутые мыслители были достаточно искренними, целомудренными и проницательными, Шопенгауэр тем не менее достаточно долго останавливается на этой пренебрегаемой теме, рассматривая ее со всеми подробностями, тщательно прослеживая ее извилистые пути и выявляя искусно замаскированный облик, который принимает половое влечение, делая это с таким усердием, которое сравнимо с усердием Пруста, обожателя и поклонника Шопенгауэра, и в то же самое время провозглашая полное отсут
238
ствие веры (как и Пруст) в возможность достижения полного удовлетворения: даже самый горячий и преданный любовник испытывает невероятное разочарование после достижения своей цели и в итоге оказывается в изумлении, что то, чего он так долго и страстно желал, заканчивается не более чем еще одним обыкновенным половым удовлетворением" (том III). Но такое положение вещей перестанет нас удивлять, как только мы перестанем романтизировать любовь и взглянем на половое влечение с точки зрения метафизики Шопенгауэра, то есть как "на наиболее отчетливое выражение воли", так как далее, утверждает Шопенгауэр, мы будем вынуждены признать, что вечным, непрекращающимся делом воли, насколько оно затрагивает человеческое существование, не является благосостояние каждого индивида, а лишь сохранение и распространение вида в целом. А сохранение вида достигается через эгоизм индивида; эгоизм, который скрывается в самой глубине сексуального влечения и который способен на то, чтобы создать у вожделенного субъекта иллюзию объекта любви как высшего блага.
Такие рассуждения зачастую приводят Шопенгауэра к тому, что он представляет деятельность воли, как она проявляется в сексуальном поведении, используя язык, напоминающий язык Гегеля, описывающего прогрессивное движение событий в истории. Так, Гегель, например, обращается к "хитрости Разума", а корыстные мотивы и мелочные цели каждого индивида служат лишь средством для достижения высоких целей Разума. Но такое сходство рассуждений не является свидетельством подражания, так как для Шопенгауэра не стоял вопрос о существовании некоего рационального замысла, которому подчиняется мир, и, хотя может показаться, что в своих работах он как бы пы
239
тается объяснить проявления воли, объективирующиеся в физической природе, с точки зрения теологии или тайного замысла, в действительности, согласившись с его настойчивым утверждением о том, что воля слепа, а ее природа нерациональна, объяснения Шопенгауэра следует понимать как имеющие научное основание. Воля проявляет себя в "вечном становлении, в бесконечной смене и в непрекращающемся движении", и не более того. Не существует заранее выбранных конечных целей, о которых можно было бы сказать, что они "поставлены" волей осознанно, и, следовательно, применение таких понятий для описания ее действий - абсурдно.
