Укриана. Фантом на русском поле - Юрий Юрьевич Воробьевский

участвовал Тарас вместе с офицерами. Все разошлись на охоту, а Шевченко остался рисовать. К условленному часу все собрались обедать. «А ну-ка, г.г. — говорит комендант, — теперь можно, кажется выпить и по чарочке!.. подай-ка, — говорит казаку, — водку-то! Приносит тот четыре бутылки, в которых была порученная ему водка, но только три из них совсем пустые, а в четвертой, много-много, на донышке рюмки с две, а сам, разумеется, и лыка не вяжет. — А где же, однако, Шевченко, г.г.? — вспомнил кто-то из охотников — пошли искать его и находят на берегу: портфель с набросанными рисунками лежит подле, а сам он непробудно спит. — Оказалось, что он с козаком выпили четыре бутылки водки!..» [76]

Характерно ещё и то, что из ссылки Шевченко не вынес сострадания к тем, кто был осуждён так же, как и он: «Рабочий дом, тюрьма, кандалы, кнут и неисходимая Сибирь — вот место для этих безобразных животных… До первого криминального поступка, а потом отдавать прямо в руки палача… Я до сих пор вижу только мерзавцев под фирмою несчастных».

И, напротив, Гоголь свидетельствовал, как Пушкин «весь оживлялся и вспыхивал, когда дело шло к тому, чтобы облегчить участь какого-либо изгнанника или подать руку падшему! Как выжидал он первой минуты царского благоволения к нему, чтобы заикнуться не о себе, а о другом несчастном, упадшем! Черта истинно русская. Вспомни только то умилительное зрелище, какое представляет посещение всем народом ссыльных, отправляющихся в Сибирь, когда всяк несет от себя — кто пищу, кто деньги, кто христиански — утешительное слово».

…А, кстати, что за политическое дело было у Шевченко?

«Сатира на императрицу, насмешка над её физическими недостатками — худобой и нервным тиком, появившимся после восстания декабристов (из-за оправданной боязни за собственную жизнь и жизни детей императрицу постиг нервный срыв), сыграла в судьбе Тараса весьма прискорбную роль. Император лично прочитал поэму «Сон», предоставленную ему Третьим отделением. Как писал Белинский, «читая пасквиль на себя, государь хохотал, и вероятно дело тем и кончилось бы, и дурак не пострадал бы за то только, что он глуп. Но когда Государь прочёл другой пасквиль, то пришёл в великий гнев». «Допустим, он имел причины быть недовольным мною и ненавидеть меня, — заметил Николай, — но её же за что?»

В заметках начальника штаба корпуса жандармов читаем: «…найдены в портфеле Шевченко дурно нарисованные, самые безнравственные картинки, большая часть из них составляли карикатуры на особ Императорской фамилии, и, в особенности на государыню императрицу, и самые неблагопристойные стихи на счет ея величества».

Это было некрасиво еще и потому, что, как пишет Юрий Погода, «из крепостного состояния Тараса Шевченко выкупила, устроив складчину, семья императора Николая I. Однако… Шевченко впоследствии не только отрицал очевидный факт, но и всячески поносил в своих стихах и царя, и царицу».

Тарас Григорьевич не только писал, но и рисовал вещи непотребные. Современный исследователь замечает об этом довольно деликатно: «Царь запретил поэту не только писать— но и рисовать (ужас какой!) — невзирая на то, что в Европе росла и ширилась слава придворного художника Петера Фенди, рисовальщика зажигательных картинок. А ведь наш-то на голову превосходил австрияка! — если тот изображал некие абстракции, этот— саму императрицу, свою благодетельницу. Решительно отбросив, так сказать, всякое чувство не только благодарности, но и стыда!

До сих пор за Шевченко не утвердилось почему-то высокое звание «отца отечественной порнографии», и это серьёзное упущение: всегда и во всём нужно решительно отстаивать приоритеты, а ведь Шевченко действительно был в «этом деле» одним из первых в Европе!».

А каково его стихотворение «Великомученице куме»! В нём стихотворец призывает девушек к блуду вместо хранения целомудрия.

Эротическая фантазия Тараса на тему: «Русалки».

Да, «неприличные болезни», которыми страдал поэт, стали как бы бесплатным приложением к этому, специфическому пласту его творчества. В 3-м томе Собрания сочинений Шевченко, вышедшем под редакцией академика Ефремова в 1929 году, на станице 55 болезнь названа прямо. Тарас, перечисляя последствия своих «частых жертвоприношений» Венере, пишет: «Я благодарю тую же богиню, никогда от нее не страдал, кроме какого нибудь трыпера».

По дороге из ссылки он задержался в Нижнем Новгороде, где стал завсегдатаем публичного дома мадам Гильде. Деньгами «страдальца» снабжали друзья. В дневнике Тараса читаем: «Добре помогорычовавши, отправился я в очаровательное семейство м. Гильде и там переночевал. И там украли у меня деньги, 125 рублей». С досады он «чуть опять не нализался». Но потом снова зашёл «к той же коварной мадам Гильде» и «отдохнул немного».

Или вот ещё — характерное самоописание образа жизни плакальщика за гибнущую Украину:

«Дружески весело встретил Новый год в семействе Н.А. Брылкина. Как ни весело встретили мы Новый год, а, придя домой, мне скучно сделалось. Поскучавши немного, отправился я в очаровательное семейство мадам Гильде, но скука и там меня нашла. Из храма Приапа пошел я к заутрени; еще хуже— дьячки с похмелья так раздирательно пели, что я заткнул уши и вышел вон из церкви. Придя домой, я нечаянно взялся за библию, раскрыл, и мне попался лоскуток бумаги, на котором Олейников записал басню со слов Михайла Семеновича. Эта находка так меня обрадовала, что я сейчас же принялся ее переписывать. Вот она:

«Кобзарь», конечно, любил такие намёки на Россию. О том, что помойная яма это образ его собственной души, он, конечно, не думал.

Страстишка Шевченко, приникшая и в поэзию