– После «ЧП районного масштаба», «Ста дней до приказа» и «Апофегея» был «Демгородок», наделавший немало шума. То, о чем вы писали в этой книге, – писательская интуиция или просто реакция на происходящее?
– Я писал «Демгородок» с 1991 по 1993 год. Повесть вышла в журнале «Смена» как раз накануне октябрьских событий. Конечно, в «Демгородке» есть вещи, которые предвидеть тогда было трудно. Например, эпизод с «монархической картой». Кто в то время мог предполагать, что всерьез начнут говорить о восстановлении монархии, что в Россию будут ездить все эти странные наследники? Эта книга, без сомнения, памфлет. Все персонажи, которых я пытался высмеять, в тот период находились в ореоле своей славы и, казалось, никогда не уйдут с политической арены. Ну кто мог предположить в 91-м, что звезда Гайдара закатится?
Многие трагикомические стороны власти мною были просто выдуманы. А теперь, когда вышли мемуары Коржакова, стало понятно, что в жизни все было так же, как и в «Демгородке», – столь же нелепо и столь же неприлично.
– В справочнике «Кто есть кто в России?» о вашей повести «Сто дней до приказа» сказано, что она стала главным доказательством того, что гласность в СССР все же появилась… Гласность – это все, чего добилась страна в результате перестройки и реформ?
– Да и гласности-то нет. От того, что на российском телевидении рассуждают о том, крепкое или слабое рукопожатие у президента, сдадут Черномырдина или нет, прищемили хвост молодым реформаторам или не прищемили, ничего не меняется. «ЧП районного масштаба» и «Сто дней до приказа» по крайней мере как-то повлияли, на мой взгляд, на общественное сознание. Сегодня власть живет по своим законам, а СМИ – по своим. Это параллельные миры.
СМИ дают поток своеобразного «Священного писания», из которого толкователи в Кремле могут выбрать все что угодно. Вот раздули дело о Шеремете. Потому что это нужно. Если завтра это никому не будет нужно, данный факт никто и не заметит. У России нормальные отношения с Литвой, и никто не обратил внимания на то, что Иванова там посадили за книжку, не понравившуюся властям. Завтра будут проблемы с Литвой, и об Иванове будут говорить на всех телеканалах. То есть СМИ стали поставщиками всевозможных версий. Но, как писал дедушка нашего главного реформатора Аркадий Гайдар в «Судьбе барабанщика»: «Разве за это мы с тобой, старик Яков, белых рубали?»
– То есть речь идет о том, что литература и пресса должны быть чем-то вроде нравственного судьи общества?
– О чем тут говорить, когда такой властитель дум второй половины XX века, как Солженицын – отвлекаясь от его художественных талантов, – сидит в Москве, как Чаадаев, на положении полусумасшедшего. Нет сегодня Солженицына как фактора общественного сознания, нет человека, который должен был занять в сознании людей нишу Толстого и Достоевского, пусть даже не достигнув таких художественных, повторюсь, высот. Никто ведь не задумывается, делая то или это, – что подумает на этот счет Александр Исаевич? А ведь какие ожидания были!
– Так что же Александр Исаевич молчит?
– Он умный человек. И прекрасно понимает, что роковым образом изменилась нравственная акустика слова. Зачем лаять, когда ветер уносит звук? Если вы помните, я вывел Солженицына в «Демгородке» под фамилией Собольчанинова. Причем Александр Исаевич тогда даже не собирался возвращаться, а я его «вернул» в Россию, где он стал комической фигурой. То есть мы сегодня фактически живем в «Дем-городке». Ельцин, например, все больше и больше похож на адмирала Рыка…
– В «ЧП районного масштаба» вы подняли тему привилегий комсомольских и партийных вожаков. Но, если посмотреть на то, сколько нахапали себе «вожди» нынешние, секретари райкомов тех лет кажутся просто святыми…
– Так оно и есть. Дело в том, что в той этической парадигме, что имела место быть при советской власти, все эти домики, дачки, в основном казенные, кстати, были нарушением этой самой парадигмы. И когда человеку говорили: «Как же так, парень, у тебя секретарша – любовница?» – он вжимал голову в плечи… И многих по этой причине сняли. Никто не мог нарушать законы «государственной скромности». Или почти никто.
– Был я в этих домиках для приема гостей. Это домики размером со сторожку дачи какого-нибудь нового русского.
– Первое, что сделали эти ребята, придя к власти, они отменили закон о личной скромности человека, имеющего власть. Мол, почему это он должен быть скромным? Вспомните хотя бы рассуждения Гавриила Попова о том, что взятка чиновнику совсем не взятка, а воздаяние чиновнику за его радение. Или последний случай с руководителем РАО «ЕЭС» Бревновым. Сидит молодой парень, судя по речи, не семи пядей во лбу. И в том, что он светоч электрификации и духовный наследник Кржижановского, я глубоко сомневаюсь. То есть человек, приехавший в Москву в обозе Немцова, получил авансом столько, сколько не получили наши ученые, лауреаты Нобелевской премии, сколько и не мечтали иметь недавно ушедшие из жизни Свиридов, другие гении, то есть люди, которые в судной книге на странице «XX век. Россия» будут записаны золотыми буквами. Как это?
А никак! Здесь нет ни логики, ни справедливости. Ну, положил человек себе такой оклад жалованья, и все. Мой пафос в «ЧП районного масштаба» надо рассматривать в той системе ценностей. А сейчас, когда за границу вывезены сотни миллиардов долларов, которых, кстати, хватило бы, чтобы каждому из нас выдать по две «Волги», тогдашние злоупотребления выглядят детскими шалостями.
– Но ведь никто не протестует, все молчат…
– Протест зреет внутри людей. При советской власти тоже было очень много недовольных. Массовых выступлений не было, за редким исключением типа Новочеркасска. Просто людей на улицу никто не выводил. Почему в 1990–1991-м люди пошли на улицу? Потому, что их позвали телевидение и газеты. Не позвали бы, никто и не вышел бы. Уверяю вас, дайте мне на два дня телевидение, и на третий день вся Москва будет в баррикадах. Ибо сегодня обиженных гораздо больше, чем тогда. Тогда люди были недополучившими.
Их, собственно, и подняли для того, чтобы они могли кое-что дополучить. А когда они поднялись, их и того, что было, лишили. И давайте учтем, что демонстрации недополучивших были бескровными. Если бунт будет сейчас, это будет бунт других людей. Бунт людей, лишенных всего.
Именно поэтому власть все силы направляет на недопущение такого варианта развития событий. Мол, вы что, ребята, еще хуже будет… Самое интересное, что это действует. Почему в начале 90-х можно было поднять людей? Дело в том, что мы были воспитаны на советской философии линейного прогресса. Я родился в 1954 году. И в течение всей моей жизни она, эта жизнь, улучшалась. Сначала мы вчетвером жили в заводском общежитии, потом получили квартиру, потом я стал жить отдельно, у меня появилась машина, шесть соток и так далее. Так что никому в голову и прийти не могло, что, если потребовать от правительства, чтобы «стало лучше», в итоге можно получить «гораздо хуже».
Теперь люди ученые, они поняли, что есть неэвклидова экономика, когда от желания жить лучше становится хуже. Теперь людей на улицу вытащить тяжелее. Этим наши политики и пользуются.
– На улицу людей звала как раз интеллигенция. Что с ней? Почему в России два конгресса интеллигенции, три союза писателей, почему одни за власть, другие против?
– Интеллигенты, по-моему, это люди, которые больше озабочены судьбой страны и народа, нежели собственной. Есть еще и – по аналогии с купечеством – интеллигентство. То есть люди, которые зарабатывают на жизнь интеллектуальным трудом, но интересуют их, в отличие от интеллигенции, только внутрикорпоративные интересы и личное благополучие. Власть ныне ориентируется именно на интеллигентство. Известны же слова покойного Окуджавы, сказавшего: «Конечно, демократии нет, но меня издают и выпускают за границу. Что мне еще надо?!» Нравственность не зависит от таланта. И узловые политические события сразу же развели людей. Как, например, это было в 93-м, когда призывали «давить гадину». Интеллигентство ярко проявило себя на выборах в 96-м, очень, кстати, хорошо на этом заработав.
Мне это непонятно и противно. Не могу быть героем бесконечного устричного трепа и телевизионных тусовок. С телевидения вообще исчезли интеллектуалы. Кто сегодня по телевизору рассуждает о «проклятых» вопросах бытия? Эстрадные звезды, танцоры и киноактеры, вербальный жанр для которых коньком явно не является. И понятно почему. Любой думающий и совестливый человек обязательно переведет разговор на то, что с нами происходит. А ребята, которым «под фанеру» рот разевать гораздо привычнее, ничего опасного не скажут. Это сознательно делается. Я знаю, ибо сам веду передачу на телевидении.
– Извечный вопрос «Кто виноват?» мне лично, например, понятен. Остается ответить на следующий: «Что делать?»
