Моше Бела - Мир Жаботинского

По моему «рецепту», правительство должно сделать расчет, сколько душ нужно обеспечить «пятью элементами» на ближайший год, иными словами, сколько понадобится продуктов, жилищных единиц, метров тканей и т. д. На это потребуется определенное количество денег и рабочих часов (по всей вероятности, немного «рабочих» часов, ибо основную работу выполнит машина). В соответствии с этим государство определит размер налогообложения или же экспроприирует какое-то количество частных фабрик и привлечет к «социальной» работе нужное число молодых людей. Несмотря на то, что я не великий специалист в статистике, я убежден, что это обойдется намного дешевле, чем обходится на сегодня содержание армии, и таким образом будет окончательно решена социальная проблема.

Жаботинский признавал, что основоположником этой концепции был австрийский ученый еврейского происхождения Попер-Линкиус, автор книги «Обязательное всеобщее пропитание». Однако Жаботинский верил, что недалек тот день, когда эта утопическая теория превратится в реальность:

Я глубоко убежден, что не пройдет и ста лет, как эта теория станет свершившимся фактом. Возможно, что и тех огромных налогов, взимаемых сегодня государством с состоятельных граждан, было бы достаточно для прожиточного минимума, если бы не растрачивались миллионы на пушки и военные корабли. Попер-Линкиус выдвигает это требование как необходимое условие: прежде, чем будет введено бесплатное пропитание для всех, должна быть отменена обязательная служба в армии. А ведь это — в точности библейский принцип: «...и не будут учиться воевать...», и я верю всем сердцем, что и это пророчество воплотится в реальность раньше, чем по прошествии ста лет, и, возможно, дети наших современников будут жить в мире без войн. Тогда можно будет выделять на общественные нужды огромные суммы, поступающие от налогов, и эти дети, возможно, сами увидят мир, в котором осуществится библейская идея «пеа» в полном объеме. Мир, в котором слово «голод» будет отголоском древней легенды; мир, в котором будет предана забвению та трагическая горечь, которая определяет сегодня различие между бедным и богатым; мир, в котором ни один человек не будет более обременен заботой о вдовах и сиротах или обречен на гибель по причине финансового краха, ибо до самого «низа» он так или иначе не сможет опуститься и не размозжит себе череп и не сломает палец во время «падения» — общество создало для него мягкую «подстилку», что позволит каждому человеку передохнуть, собраться с силами и начать жить заново. Источник этой социальной мудрости — два слова на иврите, каждое из трех букв.

Но и в таком обществе останется различие между имущими и бедными. Это различие будет уже не столь явно, трагично и горько, как сегодня. Но оно всегда будет будить в человеке стремление к мировому соперничеству и выдвижению требований обществу: охранять равенство, не позволять этому различию сформироваться в вечную несправедливость. Человеческая мысль предложила два пути разрешения этой проблемы. Один — социализм, система, согласно которой различие между бедным и богатым должно со временем полностью исчезнуть, поскольку она лишает индивидуум возможности наживать капитал и проявлять личную инициативу — самый эффективный стимул созидания. Иной ответ дает Танах: принцип «иовель» — великий, превосходящий по своему гуманизму все известные в истории человеческой мысли социальные концепции.

Как уже указывалось, Жаботинский не принимал принцип «кто не работает, тот не ест». У него была иная концепция «святости труда», отличная от бытовавшей в те дни среди широких кругов сионистского движения. Свою точку зрения Жаботинский выразил в статье, написанной им незадолго до смерти:

Система ликвидации нищеты по принципу «пеа» в корне отличается от социализма. В ней нет ничего общего с известным тезисом Ленина «кто не работает, тот не ест». В условиях современной реальности невозможно исключить ситуацию, при которой «работа» не является достоянием каждого, и бессмысленно учреждать закон, ставящий право на хлеб в зависимость от умения человека находить работу или же приспосабливаться к условиям, от которых зависит его трудоустройство в любом месте и в любое время. Право человека на хлеб определяется одним-единственным условием — его потребностью в пропитании. Именно это подразумевает Танах, говоря о сироте, вдове, неофите — примерах человеческих существ, которые существуют всегда и имеют право на помощь без предварительных расспросов, работали они или нет. Отношение Танаха к «труду» может разочаровать тех, кто склонен возводить в культ принцип наемного труда. Человек обречен добывать пищу в поте лица. Это — проклятие, и технический прогресс стремится освободить человека от него. Любое техническое достижение было не чем иным, как попыткой создать машины, которые хотя бы частично освободили человека от физического труда. Истинная цель прогресса — сконструировать «робот», на иврите «голем» — болван, настолько усовершенствованный, что смог бы выполнять всю физическую работу, необходимую для производства материальных ценностей, и тем самым позволил бы человеку свободно пользоваться ими, не трудясь в поте лица. Истинный робот — это механизация производства, и мы видим, как развитие техники стремительно вытесняет физический труд в производственном процессе. Недалек тот час, когда изнурительный труд будет предан забвению даже в каторжных угольных шахтах. Потребность в физической нагрузке — один из наиболее благородных и сильных импульсов человеческой природы; однако со временем он будет все больше удовлетворяться спортивной деятельностью. Труд как средство для повседневной добычи куска хлеба — в сущности, рабство, и просвещенное государство должно стремиться уничтожить его.

Жаботинский и в этом был верным последователем Герцля: Герцль обратил внимание на то, что евреям катастрофически недостает культуры общения и поведения. И Герцль и Жаботинский считали, что это далеко не «мелочь» и не «частность». Во внешней культуре они видели необходимое условие возрождения нации. Жаботинский, по свидетельствам современников, был образцом соблюдения внешних приличий во всем: в одежде, в общении, в поведении, в быту. Он обращал особое внимание на культуру поведения, воспитание ее стало неотъемлемой частью образования бейтаровцев. Это было резким диссонансом повальной моде на расхлябанность, неаккуратность, царившие тогда почти повсеместно, и особенно среди молодых евреев:

Из всего неприглядного наследия гетто самое отвратительное — неуважение к внешней форме, к приличиям. Непричесанными, неаккуратными, просто грязными не стесняемся являться мы всему миру. Это у нас стало чуть ли не «доблестью».

И это проявляется во всем. Есть среди нашего народа элементы, настолько погруженные в свое «еврейство», что даже уважение к родному языку стало у них поводом для насмешек: «Что, мол, такое язык? Так, форма, оболочка»... Не многим лучше их те, кто «милостиво» соглашаются с необходимостью возрождения иврита, но не снисходят до изучения его правил, полагая, что «корова», написанная через «ять», все равно «корова». Зачем им правила грамматики? «Это же так, внешняя форма»... Они не замечают, что тем самым пытаются «отменить» единственно доступный человеку способ мыслить — логику. «Долой приличия, нам они не нужны!»... Мы должны бороться с этим. Отсутствие приличий — отличительный признак примитивных организмов. Цивилизация без приличий и этикета — нонсенс...

А ведь мы, если б не гетто, должны были бы унаследовать от наших предков истинно царскую вежливость, поскольку внешняя и внутренняя культура у нас в крови.

Теперь же мы стали притчей во языцех, примером бескультурья и неумения себя вести, и за это мы дорого расплачиваемся. Вам должно быть известно, что я менее, чем кто-либо другой, склонен искать причины антисемитизма в нас самих: антисемитизм для меня — производная галута как такового. Но проявления антисемитизма могли бы быть иными, если бы евреи не утратили своего великого наследия, если бы мы — наследники царственности Давида и мудрости Соломона — не вели себя как босяки.

Настаивая на том, что требование опрятности и соблюдения правил поведения вовсе не прихоть, Жаботинский ссылался на пример армии:

Еще одно бесценное достоинство есть в воинской дисциплине, на которую мы все ворчим по привычке, хотя отлично сознаем, насколько недостает ее нам, евреям, недостает во всем. Достоинство это — этикет, церемония, четкая и ясная регламентация поведения человека. Умение вести беседу, проявление взаимного уважения, даже походка. Мы, евреи, страдаем неумением себя вести. В старом гетто были свои, весьма специфические, но все-таки правила поведения. А теперь и этого нет. А новых правил мы не выработали.